Раку-отшельнику лучше не выглядывать наружу.
— Что, неприятно слушать? — Игорь криво усмехнулся.— Да ты успокойся. Если у вас все такие, как ты, то бороться за завтрашний день науки я здесь не буду. Но повысить свою квалификацию ты мне, надеюсь, позволишь? Полгода прозябания я, так и быть, вытерплю... если отец не заденет меня. Неужели и после такого торжественного обещания, о мой Орест, ты не протянешь мне руки?
Друзь заставил себя ответить:
— Я охотно помогу тебе... в том, на что благословит тебя отец. Ничего другого ни хитростью, ни битьем в грудь ты от меня не добьешься.
Игорь выпустил его руки. Но лишь для того, чтобы обнять его за плечи.
— Не хвались, друг, идучи на рать. Мы с тобой, вот ей-богу же, очень скоро станем лучше понимать друг друга... К кому из вашего брата ординатора мой отец более всего равнодушен?
Друзь едва сдержал возмущение:
— А разве у Федора Ипполитовича были когда-нибудь любимцы и пасынки?
Игорь вздохнул.
— Значит, любимых учеников у него по-прежнему нет? Значит, все свое собирается забрать в могилу?
И на этот раз Друзю не удалось освободиться из объятий Игоря.
— Ну, а как ты расцениваешь то,— продолжал Игорь,— что на каждой написанной кем-либо из вас статье первой должна стоять фамилия моего отца, хоть он и не вписал туда ни одного слова? Все, мол, так делают?
Это черт знает что!
Нет, не всегда Друзь восхищался своим учителем. Но до такого цинизма он никогда не доходил даже в самых потаенных мыслях. И вообще —чтобы сын, хотя бы и несправедливо оскорбленный, возводил на родного
отца нечто подобное?.. Да как у Игоря поворачивается язык?
— Ты что, с ума сошел! — прошептал Друзь.
— Возможно,— согласился Игорь.—Но я хочу пойти в ученье к тому, кто ничем себя не проявил и к кому у моего предка ноль внимания. Я с радостью пошел бы к тебе. Но ведь ты всегда старался быть поближе к своему солнцу. И подпекло же оно тебя со всех сторон...
— Любимцев у Федора Ипполитовича нет,— уже сердито буркнул Друзь.
Игорь невинно поморгал.
— Юпитер, ты сердишься... Но я замолкаю. Только два слова еще... Сергей, дорогой, роль святого не твоя роль. Ни твоему смирению, ни возмущению я не верю. Я знаю, ты тугодум. Руби мне голову, а в глубине души ты думаешь... сам знаешь, о чем, о ком и как. И приходишь даже к более правильным, чем я, выводам. Но стараешься отогнать их, потому что они страшнее, чем мон слова.
Игорь осторожно отодвинул Друзя в уголок за диваном, чтобы пройтись по тесной дежурке.
Друзь следил за ним исподлобья. Он был в таком состоянии, когда нечистому легко попутать человека, и не почувствуешь, как вырвется то, что необходимо прятать как можно глубже.
За эти три года и ему пришлось о многом подумать. Не так уж неправ Игорь. Но...
Пропустить мимо ушей болтовню Игоря — вот что Друзь должен сегодня сделать. Слишком много у Игоря обид на отца, а искренней боли о науке, О том, на что еще способен Федор Ипполитович, не заметно.
И в то же время разве это не возмутительно — налететь, как из засады, засыпать тебя вопросами, да какими! Чем честнее будет на них ответ, тем больше они будут походить на подлость. И не понимать, что Друзь даже во имя дружбы не предаст того, кому обязан всем!
После долгого молчания Друзь потребовал:
— Скажи по совести: зачем ты сюда приехал? Добиваться от Федора Ипполитовича сатисфакции? Или же стать исследователем?
Игорь даже не оглянулся.
Но, пробежав несколько раз взад и вперед по комнате, он снова обнял Друзя,
— Сережа, не смотри на меня с осуждением. Попробуй поставить себя на мое место.— Он усадил Друзя на валик дивана, сам сел рядом.— Ну, договорюсь я обо всем с директором. А потом мне все равно надо представиться научному руководителю. И не успею я переступить порог его кабинета, как он укажет пальцем на дверь. Что же мне тогда — бухнуться ему в ноги?
Как много еще в Игоре мальчишеского...
Друзь невольно смягчился.
— Попробуй один раз в жизни промолчать. Пусть даже двадцать раз вспомнит Федор Ипполитович черта — угомонится же в конце концов.
— Ха! — невесело засмеялся Игорь.— Уж не вступил ли ты в секту не противящихся злу?
Друзь поморщился.
— Я очень хочу, чтобы ты поработал у нас.—Он отвел глаза в сторону.— Поменьше только прислушивайся к тому, что будет говорить тебе сестра. Тогда лучше увидишь, что твои и ее фантасмагории не имеют ничего общего с "действительностью.
— И это все?
— Все.
Снова наступило молчание.
Да, мальчишества у Игоря хоть отбавляй. Сидит удрученный, словно подросток, у которого отобрали футбольный мяч. И это — взрослый человек, сам уже отец. До сего времени, видите ли, эпизод трехлетней давности не дает ему покоя. Все еще воинственно размахивает кулаками, хочет сразиться с Федором Ипполитовичем. И смех, и грех...
— Понимаю, нелегко тебе будет.
Теперь насупился Игорь. И попытался говорить о другом:
— Ну, хоть о себе что-нибудь скажи. Чего ты за это время добился? Или — почему у тебя сейчас такой вид, будто ты всю ночь мешки таскал? И что за восклицательные знаки возле телефона?
Друзь взглянул на часы.
До восьми еще четырнадцать минут. Многое можно рассказать Игорю о тех, с кем придется ему здесь сталкиваться каждодневно. Но восклицательные знаки — это прежде всего. Это не только напоминание об анализах, но и о том, что пятиминутка начнется через сорок четыре
минуты. Чем же Друзь докажет свою правоту в отношении Василя Максимовича Черемашко?
Друзь начал отвечать Игорю так, словно сидит перед ним не он, а Федор Ипполитович, обе его «руки», научные сотрудники, ординаторы... И не заметил, как внимательны и тревожны стали глаза у Игоря.
Очнулся, лишь когда тот внезапно вскочил.
— Сейчас же покажи мне этого больного!
Впервые в жизни Женя за ночь не задремала ни на минуту. И все же утром она чувствовала себя так, что, если бы ей сказали: «Тебе дежурить еще целые сутки»,— она молча кивнула бы и до завтра не вспомнила бы об отдыхе.
После шести начали просыпаться больные. Каждому надо измерить температуру, выполнить назначения врачей на утро, проветрить и убрать -палаты. По утрам дежурной сестре и няням хлопот не занимать.
Но не это было главным. Что-то в Жене вдруг изменилось. Число лежачих больных в отделении увеличилось лишь на одного. Никто из ходячих больных на койке не залежался, ни на что не пожаловался. А Женя перестала замечать приветливые улыбки, которыми встречали ее все, ни разу не посмотрелась в свое зеркальце. Все сильнее становилась ее тревога. Она не могла пройти мимо четвертой палаты, не заглянув в нее.
Василь Максимович лежал с закрытыми глазами. Впал в забытье? Дремал? Выполняя данное Сергею Антоновичу обещание, берег остатки своих сил?.. Был он все так же бледен. Руки холодные. Пульс еле прослушивался...
Женя нетерпеливо следила за часами: скоро ли восемь? В восемь она разбудит Сергея Антоновича. Он сразу придет сюда. Появится и Арина Даниловна, его медсестра,— она уж не растеряется. Женино дежурство закончится.
А если Василя Максимовича будут оперировать? Кто будет возле него? Кто присмотрит за ним в первые, самые страшные часы после операции? Как доказать Сергею Антоновичу, что это надо поручить ей, Жене,— ведь она уже знает этого больного?..
Раньше всех врачей, точно в половине восьмого, в отделении появился Александр Семенович Танцюра — второй помощник Друзя. Увидев в коридоре Женю, он тотчас же направился к ней. Ну и походка же у него— куда там профессору! Так может ходить лишь человек с преувеличенным сверх всякой меры чувством собственного достоинства и безграничной верой в свои таланты.
Женя казалась себе самой солдатом в затяжном бою, которому не видно конца. Но трудно было не улыбнуться, увидев этого паладина.
Подойдя к Жене, Александр Семенович весьма учтиво поклонился.
— Добрый день... И — что это с вами?
В другой раз Женя снова показала бы этому слишком уж самонадеянному человеку, что у нее отличная память. Но в это утро ей было не до попыток Танцюры подавить ее своим превосходством. Она сделала вид, что ничего не слышит.
Однако Танцюра не из тех, кого легко смутить. Ему плевать, что думает о нем весь средний медперсонал. Медсестра обязана отвечать на любой вопрос врача, даже если он тут что-то вроде субординатора, даже если между ними случилось такое, о чем ему забывать не следует.
Танцюра настойчиво продолжал:
— Мне уже известно, что ночью к нам поступил очень интересный больной. Не он ли так вас утомил?
Женя попыталась пройти мимо, но Танцюра бесцеремонно загородил ей дорогу. Женя вынуждена была кивнуть.
Танцюра изобразил на своем лице глубокомыслие.
— Вы, я вижу, не удивлены. Почему же удивлены все остальные? В вестибюле вахтерша, в пропускнике Мария Степановна, даже на втором этаже только и слышишь: мой патрон ни с того ни с сего пренебрег решительно всеми институтскими правилами! Доктора Друзя укусила какая-то муха!.. Может быть, вы объясните мне, что случилось с Сергеем Антоновичем?
Женя молчала.
В глаза ей Танцюра не смотрел. Вот уже три недели он не осмеливается сделать это. Значит, не забыл своей первой попытки завоевать Женино расположение.
...Они вдвоем спускались в лифте. До этого между ни
ми не было сказано и десятка фраз. Но самовлюбленный помощник Друзя был уверен, что все женщины, с которыми он обменялся несколькими словами, высоко ценят его достоинства. Он молча схватил Женю своими длинными, как у гориллы, руками, прижал к себе...
Внизу Александр Семенович из лифта не вышел, а снова поднялся наверх: забыл, мол, там что-то важное. Кажется, ему несколько раз пришлось спуститься и подняться— так раскалилась его щека от Жениного ответа...
Подождав немного, Танцюра напомнил!
— Я жду.
— Спросите у Сергея Антоновича,— не сразу посоветовала девушка.
— Покорно благодарю.— Танцюра склонил голову.— У моего патрона в настоящее время неожиданный гость. Сын нашего профессора. Для всей клиники это сенсация номер два. Неужели вас это не интересует?
Местный вариант вечного сюжета о блудном сыне Жене был известен. Но обсуждать его с Танцюрой?.. Женя попыталась разминуться с ним.
Александр Семенович загородил ей дорогу.
— Понимаю — рассуждать о событиях в семье начальства здесь неуместно. Но новичок... Я вижу, он потребовал от вас исключительного внимания, а дежурите вы впервые. Словом, мне еще не приходилось видеть вас такой усталой.— Тон его стал менее официальным, но лицо осталось непроницаемым.— И довольно об этом. Я хочу взглянуть на нашего новичка.
И он решительно направился в четвертую палату.
Теперь Женя преградила ему дорогу.
— Сергей Антонович запретил беспокоить его.
Сказано это было шепотом. Никто, кроме Танцюры, ее
не услышал. Он не утратил бы и грамма достоинства, если бы отправился в ординаторскую. Но в коридоре было слишком много для такого раннего часа больных, все они, казалось, ревниво следят только за ним. И во всех деталях, должно быть, вспомнилось событие в лифте.
Момент для почетного отступления был упущен.
Если бы не смилостивилась над Танцюрой судьба, Женя продержала бы его перед собой столько, сколько захотела бы. И положение его стало бы куда незавиднее, чем тогда, когда он катался вверх-вниз на лифте...
На его счастье, в отделение вошли Сергеи Антонович и молодой человек в застегнутом халате. Женя стояла лицом к входной двери и заметила их первая. Но не сдвинулась с места, пока они не приблизились.
Друзю было не до своего помощника, он машинально спросил:
— Так рано сегодня, Александр Семенович?
Следует отдать Танцюре должное: он пожал руку
патрону, нисколько не смутившись, и с достоинством склонил голову перед его гостем. Можно было подумать, что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не теряется.
— У меня появилась новая идея. Я хотел бы поделиться ею с вами до того, как начнется ежедневная кутерьма.
Сергей Антонович смущенно покачал головой.
— Мне очень жаль, но... Пойдемте с нами. Посмотрите на Черемашко и вы.
— Охотно.— Танцюра победно взглянул поверх Жениной головы.— Я уже слышал — это очень интересный больной. Однако мне намекнули: интерес к таким больным у нас может быть только платоническим. Или на этот раз мы не станем обращать внимание на это, извините, общественное мнение?
Это походило на вызов: Танцюра уставился на Друзя с нескрываемой иронией. Но тот, ничего не заметив, представил своего помощника гостю:
— Познакомься — богатейший источник идей: каждый день новая. Некоторые достойны внимания.— И вошел в четвертую палату.
Гость озабоченно протянул Танцюре руку:
— Шостенко...
— Я очень рад,— проникновенно отозвался Танцюра и зачем-то тряхнул головой.
А протянутую руку пожал так, словно то была рука единомышленника.
Сын научного руководителя института поклонился и Жене...
Хоть и одолевало девушку любопытство, она лишь мельком взглянула на гордеца, посмевшего покинуть отчий дом.
Человек как человек. Ничего печоринского во внешности. Ничего воинственного в поведении. На отца по
чти не похож: глаза не властные, походка не стремительная, жесты вовсе не энергичные. На Сергея Антоновича и Танцюру поглядывает так, словно и ему непонятно, что может быть общего у сверх всякой меры скромного человека и наглеца...
В палате Сергей Антонович попросил Женю:
— Спуститесь, пожалуйста, вниз и, как только появится кто-нибудь из физиологов или биохимиков, сейчас же приведите за анализами к Василю Максимовичу.
Когда Женя привела лаборанток, врачи еще были в четвертой палате.
Друзь, как бы забыв о Черемашко, ходил от койки к койке, о чем-то шептался с больными. Глаза у него покраснели, но не оттого, что он почти не спал.
Танцюра прижался ухом к животу Черемашко. И выражение лица у него было такое, словно он слышал даже то, чего никто другой услышать не в состоянии.
Шостенко-младший присматривался к нему с интересом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22