Их дело теперь — отдыхать.
Она поправила на Жене косынку и, ни с кем не попрощавшись, ушла.
— Ого!—удивленно произнес Танцюра.— И когда это вы успели?..
— Браво, Женя! — сказал Сергей Антонович.
Выгонять их не пришлось — вышли из палаты сами.
Сергей Антонович, пожимая на прощанье руку своему помощнику, пошутил:
— Вот и мы теперь знаем, какой тяжелый день понедельник.
— Смотрите,—усмехнулся Танцюра,— как бы вторник, среда и не знаю, сколько еще дней, не оказались тяжелее.
Сергей Антонович укоризненно взглянул на него.
— Пока вы писали,— пояснил Танцюра,— я обзвонил почти все хирургические клиники и больницы в городе. За одиннадцать послевоенных лет зарегистрировано всего шесть подобных случаев. И только один больной дожил до восемнадцатого дня после операции... Не к лицу нам, дорогой патрон, выжидать, не попадет ли Василь Максимович милостью божьей в те самые два процента.
Хоть и изменился Друзь в лице, но ответил твердо:
— «А» мы уже сказали. «Бэ» также никто за нас не скажет.
Очевидно, Танцюра понимал своего наставника с полуслова.
— Мое «бэ» я скажу завтра утром. Обойду все больницы и клиники, перепишу нужные истории болезней. В первую очередь восемнадцатидневную. Чтобы не повторять тех же ошибок.
Лицо Друзя чуть прояснилось.
—- Не боитесь?
— Теперь уже поздно... Полтора года мы вместе. Полтора года мы вели душеспасительные беседы. Сегодня вы сами начали действовать. Так что же мне — удерживать вас?.. А если вы будете искать новые тропы на крутых склонах, то лучшей вьючной лошади, чем я, не найдете.
Рука Друзя снова нашла руку Танцюры и крепко пожала ее. А Жене он сказал:
— Никому в жизни я еще не желал так буквально «доброй ночи», как сегодня вам.
Поклонился и пошел, едва передвигая ноги.
Танцюра остался стоять возле двери. Подождал, пока Сергей Антонович исчез за поворотом коридора, и .тихо спросил;
— Можно один вопрос?
Женя наклонилась к Василю Максимовичу. А убедившись, что он все еще спит, оглянулась на дверь, но
«вьючной лошади» уже не было. Кажется, Танцюра начинает исправляться...
Девушка присела на край кресла.
Похоже на то, что не так уж и много придется ей потрудиться этой ночью. Василь Максимович, придя в сознание, должен лежать неподвижно, не метаться, побольше спать и ни о чем не думать — вот все, чего должна она добиться.
Время от времени Женя наклонялась над койкой. Увидев, что губы у Черемашко пересохли, она неслышно проводила по ним влажным тампоном. И вот он вдруг жадно слизнул эту влагу. У Жени радостно забилось сердце: организм оперированного начал откликаться на внешние раздражения. Значит, Василь Максимович вот- вот очнется.
Несколько раз она включала бесшумный вентилятор: хотя дверь и настежь, воздуху в палате лучше не застаиваться.
К кислороду пришлось прибегнуть только раз: почти все время Василь Максимович дышал глубоко и ровно. Куда глубже, чем прошлой ночью.
По временам из коридора доносилось негромкое шарканье. То, притворяясь, что прогуливаются перед сном, заглядывали в «первую» больные из соседних палат. Никто с Женей не заговаривал: слишком многое от нее сейчас зависело — даже самые настойчивые паладины вели себя примерно. Кроме того, поблизости слонялся Танцюра— попробовал бы кто-нибудь отвлечь Женю!
Один только раз Женя обратилась к нему. Когда ,Черемашко впервые облизал губы, она предупредила:
— Далеко не уходите.
Танцюра кивнул и хотел было отойти. Тогда Женя разрешила себе напомнить ему:
— О чем вы хотели спросить?
Александр Семенович зашептал:
— Как по-вашему, почему тот ординатор из женского отделения набросился на Сергея Антоновича?
— Не знаю,— ответила Женя.
Ей было сейчас не до поведения какого-то не очень умного ординатора.
— Ну, будь он неладен, этот диссертант,— зло пробубнил Танцюра.— И Вадик, пожалуй, тоже... Не кажется ли вам, что эта Колокольня способна изменить и
предать? Или вы не обратили внимания, что Вадик чувствовал себя как на сковороде, когда диссертант ссылался на него?
— Об этом вы спросите у Вадика,— посоветовала Женя.
Александр Семенович не уловил ее иронии.
— А третье беспокоит меня больше всего. Не совершил ли Сергей Антонович ошибки?.. Понимаете, сын нашего профессора — единственный, кто имел дело с этим заболеванием. Вам ведь ясно, как это для нас важно. А Сергей Антонович отказался принять его к нам. Почему?
Может быть, это в самом деле беспокоило Танцюру, А может, это был разгон для разговора на другую тему. И Женя ответила:
— А с этим лучше обратиться к Сергею Антоновичу.
— Вы думаете, я не обращался? — буркнул Танцюра.— Сначала мне была прочитана лекция, что Игорь Федорович его друг и мне нечего о нем тревожиться. А потом патрон заявил: «Нам с ним будет труднее. Тут я трус и не боюсь признаться в этом». Но это отговорка, правда? Сергей Антонович сейчас ничего не боится... Как же его понимать?
У Жени не было желания обсуждать поступки Сергея Антоновича с кем бы то ни было. Она смотрела на Танцюру с таким видом, будто слова его проскакивают мимо нее.
Горела лишь одна лампочка — в дальнем углу, на столике с медикаментами. Абажур на ней низкий и непрозрачный. В палате был полумрак. Поэтому и не заметила Женя, когда Василь Максимович очнулся. Он не пошевелился, дыхание его не изменилось, а только вдруг послышался шепот:
— Опять ты, доченька?
Женя радостно встрепенулась: как легко вышел Черемашко из наркоза! Словно проснулся после долгого сна.
Женя ответила так же шепотом:
— Я, Василь Максимович.
Его глаза чуть-чуть приоткрылись.
— А час теперь который? *
— Скоро девять.
— А операция закончилась?
— Давно.
— И как?
— У вас что-нибудь болит?
Василь Максимович прислушался.
— Да нет. Прямо удивительно.— У Черемашко задрожали губы — хотел, видно, улыбнуться.— А вот слабость... Или мне лень пошевелиться?.. А какие запутанные сны я видел...
Говорил он легко, без длинных пауз между словами. Зато жадно ловил ртом воздух... Женя не перебивала, пусть поговорит — сам себя убаюкает.
— А это кто? — спросил Черемашко.
На пороге стоял серый силуэт пунктуального Танцюры.
Женя ответила:
— Не узнали? Второй помощник Сергея Антоновича.
Василь Максимович улыбнулся выразительно.
— Тот, что с хитроватыми глазами? — Он даже подмигнул Жене.— Знаешь, этот тебе больше подходит, чем тот, длинный,— ты им вчера как хотела командовала... А мне что-то пить захотелось.
Женя осторожно оглянулась. Но в дверях никого уже не было. Да и какое значение имеет то, слышал ли Танцюра этот полубред Черемашко! А вот за то, что Танцюра не забыл о воде, поильнике и обернул марлей ложку, ему спасибо.
Эту ложку, слегка смоченную водой, Женя и дала Василю Максимовичу.
Высосав воду из марли, Черемашко повернул голову к стене и затих. Лишь улыбка какое-то время шевелила его губы.
Женя склонилась над ним, чтобы не пропустить ни одного изменения в ритме дыхания или в выражении лица.
Не пошевелилась, услыхав, как кто-то вошел в палату, остановился за ее креслом* и коснулся ее плеча.
Но то был не Танцюра, а сегодняшний дежурный врач. Танцюра загородил собой дверь. А из-за его го-
^ловы нетерпеливо заглядывал в палату посторонний в расстегнутом халате.
Дежурный спросил:
— Ну как? Пришел в себя?.
Женя кивнула.
— На что жаловался?
Женя покачала головой.
— Что-нибудь сказал?
— Просил пить.— Не пересказывать же дежурному врачу мыслей Черемашко о Танцюре! —И снова заснул.
Дежурный послушал пульс больного, потом обратился к постороннему:
— Теперь убедились?
Вместо ответа тот застегнул халат и поднялся на носки, чтобы лучше разглядеть Василя Максимовича. Неумолимый Танцюра взял его под руку, чтобы увести.
Но с койки вдруг послышалось:
— Добрый вечер, Микола Гордеевич! — И совсем не тихо.
Посторонний от неожиданности отозвался не сразу:
— Добрый вечер...— И, все еще не веря ни врачам, ни ушам своим, спросил: — Вас ли я слышу, Василь Максимович?
— А кого же? — В голосе Черемашко появились веселые нотки.— Стал, как видите, на капитальный ремонт. Собираюсь заново жизнь начинать.
Понадобилось какое-то время, чтобы тот, кого назвали Миколой Гордеевичем, понял Черемашко. Наконец он спросил:
— А как чувствуете себя, Василь Максимович? Нужно ли вам что-нибудь?
— Чувствую как в санатории. А нужно, чтобы вы оставили в покое пуговицы на халате: казенноё имущество не долго... Первый раз вижу вас в таком расстройстве. Не к лицу это вам.
— За вас, дорогой друг, переживал,—улыбнулся Микола Гордеевич.— Теперь и сынов ваших успокою.
— А им чего переживать? — как бы удивился Черемашко.— На всякий случай передайте им: три недели, мол, волк пытался одолеть вашего старика, а теперь старик с волка шкуру сдирает... А что у нас? Когда ждете гостей из Индии?
— Слишком много хотите, дорогой,— остановил его
дежурный врач.— После сегодняшнего вам положено отдыхать.
— Да новости у меня хорошие,— сказал гость.
— Ну, если хорошие,— согласился врач,— полминуты на них дам.
Танцюра коснулся руки Жени и отступил в коридор, настойчивым взглядом приглашая ее за собой.
Женя поколебалась... Но в палате дежурный врач, он спокойно прислушивается к разговору Василя Максимовича с этим поздним посетителем. А беседа такая, что после нее Черемашко крепче уснет.
Танцюра остановился возле темного окна у противоположной стены коридора.
Женя вышла, стала так, чтобы видно было Василя Максимовича.
— Кто это?
— Парторг то ли цеха, то ли завода,— зашептал Танцюра.— Кто-то вбил ему в голову, что Черемашко вот-вот умрет, а мы с этим примирились,— вот он и примчался на ночь глядя ловить нас на месте преступления. Уже полчаса тут. «Не пойду, говорит, из клиники, пока не увижу нашего дядю Васю...» Пустили его сюда на две минуты... Ну и силен же Василь Максимыч! Сам едва очнулся и уже приводит в сознание других.
Танцюра умолк.
— И это все? — спросила Женя.
Субординатор расставил ноги пошире, словно пол под ними вдруг заколебался. Женя догадалась: все время, бродя по коридору, он готовился к весьма важному разговору с ней, тщательно обдумывал каждое свое слово.
— Я до сих пор не попросил у вас извинения за тот случай. В лифте.
Женя на полшага отступила.
— Можете не торопиться.
— А я не тороплюсь,— невесело усмехнулся Танцюра.— Хочу лишь довести до вашего сведения, что мне очень понравилась ваша тогдашняя реакция, ее быстрота и точность. Одним словом, я добьюсь, чтобы следующим этапом наших отношений стала свадьба. И прошу запомнить: слово у меня с делом еще не расходилось.
К чему-то в этом роде Женя была готова, Но Танцюра заявил это так прямо и так некстати — девушка даже не возмутилась.
— Вы всегда так умело выбираете время и место для подобных бесед?
Но Танцюре это как с гуся вода.
— А я обдуманно заговорил на эту тему именно сейчас. Вас надо разозлить, да так, чтобы злости хватило на всю ночь. Это я и делаю. Теперь вы не задремлете, а наше общее дело выиграет... И еще два слова. К этой важнейшей для нас обоих проблеме я непременно вернусь. В ближайшем будущем... Спокойной "ночи!
Танцюра церемонно поклонился и неторопливо зашагал к выходу из отделения.
Женя даже не посмотрела ему вслед. Тем более что из палаты выходили дежурный врач и поздний посетитель.
— Когда же мы увидим Василя Максимовича в цехе? — спросил парторг.
Дежурный врач неопределенно повел рукой.
— Об этом мы скажем через неделю-полторы. Все это время больной будет находиться в состоянии, я бы сказал, неустойчивого равновесия...
— Как вы сказали? — испугался парторг.
— Сегодня никто вам точнее не скажет.
Женя снова забыла б дисциплине — не смогла сдержать свое возмущение. Заранее ставить под сомнение то, к чему всем сердцем стремится твой коллега, расписываться за него в бессилии — да как он смеет!
Женя почти крикнула:
— Неправда! Василь Максимович будет жить!
Домой Друзь добрался к девяти часам-.
Бредя от конечной остановки трамвая по скудно освещенным улицам, по уже безлюдным переулкам к своему дому, он никак не мог избавиться от двух мыслей.
В ординаторской, бегло перелистав взятую в библиотеке литературу, Вадик заявил, что все авторы сходятся на одном: прогноз на будущее при этом заболевании весьма неутешительный. И Танцюра после звонков в другие клиники города пришел к такому же выводу:
операция, даже артистически произведенная, ничего не решает. Как правило, смерть наступает всегда непредвиденно, внезапно, между третьими и седьмыми сутками после оперативного вмешательства.
Как же избежать этого?
Вторая мысль была не столь тревожная, зато не менее назойливая: правильно ли понял Игорь его отказ? И как отнесется к этому Татьяна Федоровна?
Подойдя к своим воротам, Друзь удивленно остановился: изо всех окон на улицу лился свет. В это время мать всегда укладывалась спать, свет горел только в ее окне... Гости? Но откуда? И как они не вовремя: сил-то у Друзя почти не осталось...
— Кто у нас? — спросил он, когда Марфа Алексеевна открыла.
Мать еще больше удивила его. На ней был старинный, но до сего времени еще новый платок — отцовский подарок перед свадьбой. Мать доставала его из сундука и набрасывала на плечи в дни семейных праздников...
Скупая на улыбки Марфа Алексеевна засмеялась и молча помогла ему раздеться.
В большой комнате на столе шумел самовар, стояли два недопитых стакана.
И не успел Друзь переступить порог, как из смежной комнаты, которая служила ему кабинетом и спальней, вдруг вышла Татьяна Федоровна, издалека протягивая хозяину руку.
Точно такая, какой рисовало ее вчера вечером его взбудораженное воображение. Хоть ничего исключительного в ее облике нет, Друзь не смог отвести от нее взгляда. Тяжелый узел волос как бы оттягивает голову назад, а от этого она кажется неприступно гордой. Глаза, правда, мягко улыбаются, но виден в них и упрек (чем же Друзь провинился перед ней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22