Такие крепкие и плотные стога складывала Юта. От любой коровы Юта надаивала на литр, а то и на два больше, и не бывало случая, чтобы какая-нибудь Пеструха или Краснуха опрокинула ее подойник. И свиней приходилось ей колоть, ангелу с золотым сердцем. Хозяевам перечила и упрямая была. Рабааугуский Сассь, первейший серый барон на всю округу, держал ее только потому, что Юта справлялась с работой двух девушек. Пытался он и с лапами к ней лезть, но Юта стояла и стоит за свою честь, как скала, как будто она и не дочь Евы. Он, Вески, и сейчас не боится за Юту, потому что Юта, горячая и работящая, знает, как усмирить жеребцов и проучить хряка.
По рассказам старшины роты его жена была совсем другая. Хрупкая. Хорошо пела. Не работала. Изредка, когда приходила охота, шила какой-нибудь подруге платье. Читала, вечно читала. Бесконечно читала. Сейчас ей, конечно, не до книг. Собиралась снова работать портнихой. Воспитывала сына. У нее большие голубые глаза,, и они бесконечно много значат для Отто Рюнка.
— Вильма любила театр,— говорил Рюнк Вески,—-и она не отступала, пока я не шел с ней на спектакль. Я говорил: «Иди одна». Сажень плитняковой стены к вечеру утомит даже и такого, как я. Но одна она в театр ни ногой. В кино иногда ходила и без меня, но театр мы должны были посещать вместе. До тех пор уговаривала, пока я не заказал себе темный костюм из дорогого английского материала. Для театра. Зимой, когда перерыв в работе затянулся, я, правда, жалел, что так неосмотрительно выбросил кучу денег. Но Виль-ме костюм нравился. У меня было три костюма, а этот нравился ей больше всех. Говорила, что в нем я прямо как Ганс Альберс. Ты, может, видел эту немецкую кинозвезду? Все женщины по нему с ума сходили. Фашист. Я из себя выходил... Вскоре я понял, что Вильме яучше бы подошел более деликатный парень. Я для нее был слишком неотесанный, мужиковатый. Да и заработок маловат. Ей в спутники жизни годился бы какой-нибудь барин. А я господ не терпел, Меня Вильма берегла. В руках у меня она таяла, грех сказать. К вечеру еда всегда была готова. Вспомню, как мы втроем, Вильма, сын и я, за столом сидели,— так прямо слезы на глаза набегают. Я хотел и девочку, но Вильма не мечтала о втором ребенке. Оно и лучше: что бы она те-перь одна с двумя делала?.. Она боялась остаться одна. Уговаривала и предупреждала, чтобы я ее не оставлял. Но эвакуироваться не хотела ни за что. А я не мог не явиться на мобилизационный пункт. Брат Рихард, этот господский прихвостень, спрятался. Я заходил к нему. Жена его, официантка в кафе, развела руками. Она-то знала, да не хотела мне сказать. А я пошел, куда сердце приказало.
После таких тихих бесед Рюнк всегда задумывался. И Вески молчал. Они сидели, курили, если была махорка, и размышляли о далеком родном доме.
— Спой,— попросил старшина роты Вийеса.— Только не шлягер — ты знаешь, я их не люблю... Спой «Не могу молчать я...».
Вески подумал, что у этого крутого на слово старшины мягкое сердце. Под Ленинградом столкнулся нос к носу с двумя гитлеровскими солдатами — одного уложил на месте, второго взял живьем, медаль получил, а теперь... «Не могу молчать я...»
Вийес понял, что Рюнк просит неспроста, и начал своим мягким баритоном.
Половина роты подпевала ему.
Даже Рауднаск.
Энн Кальм лежал на нарах, закинув руки за голову.
Потом Агур начал ругать Рауднаска, который стащил его махорку.
1
Все подошло как-то сразу.
Во-первых, Вийес взбудоражил отделение сообщением, что Кирсти Сарапик больше не состоит в санитарной роте. Теперь она будто бы работает то ли в штабе дивизии, то ли в политотделе, то ли где-то еще. Где именно — этого Вийес еще не успел разузнать. Солдатам казалось, что Кирсти их обманула. Они свыклись с ней, с разговорами о ней. Для Вийеса Кирсти была мечтой, для Вески — его Ютой, которая складывала самые высокие в деревне стога, а для ' старшины — голубоглазой Вильмой. Кирсти или разговоры о ней уводили мысли Тяэгера к женщине-токарю, на которой в майские праздники были белая блузка и пышная юбка. Из-за Кирсти на потеху всей землянке ссорились Тислер и Мяги, выясняя, в чьей деревне девушки были красивее. Кто была Кирсти для Кальма, этого он и сам не знал. Но сообщение Вийеса задело его.
Единственный из всего отделения — Вийес разговаривал с Кирсти Сарапик. Это удалось благодаря тому, что у Вийеса разыгрался ревматизм, который будто бы мучил его еще с детских лет. Почесывая затылок, батальонный фельдшер послал больного к врачу. В санитарную роту Вийес отправился как на сватовство. Одолжил у Тислера высокие сапоги, откуда-то раздобыл сапожной мази и надраил их до зеркального блеска. С Агуром обменялся галифе, почему-то покрой агуровских брюк понравился ему больше. У Симуля выклянчил одеколону и основательно надушился. Тяэ-гер отдал ему свой только что выстиранный носовой платок. — Когда-нибудь я наверняка станцую с ней.
— О sancta simplicitas! 1 — захихикал Рауднаск.
— Прекрати наконец свой антисоветский трёп! — рявкнул на него Вески.
— Это не... это...— Лийас попытался объяснить слова Рауднаска.
— Знаем. Понимаем. Нечего защищать,— поддержал Вески Тяэгер.
Вторым событием было назначение нового командира роты. Лейтенант Аава остался заместителем нового командира, старшего лейтенанта Энделя Нааритса.
— Видимо, работа политрука,— заметил Рауднаск с глазу на глаз Лийасу.
— Так у нас же не было заместителя,— сказал Лийас.
— Аава был хороший начальник,— сказал Рауднаск.
На это Лийас ничего не сумел ответить.
Изменения произошли и среди младших командиров. Старший сержант Мяги стал старшиной взвода, а Агур — командиром отделения. Лоог устроился писарем к снабженцам. О нем никто не жалел.
И наконец дивизия погрузилась в вагоны. Куда едут — этого никто в роте точно не знал.
Эшелон направлялся на запад. Дни стояли по-летнему теплые и солнечные. Солдаты глядели в открытые двери и чаще, чем раньше, пели бодрые, боевые песни.
— Куда нас везут? — спросил Вийес у политрука.
— На фронт,— ответил Мянд.
— С голыми руками? — полунасмешливо усомнился Кальм.
Тяэгер недовольно подтолкнул друга.
— С голыми руками еще ни одного солдата не посылали против гитлеровцев,— сказал Агур.
— У Агура уже было раз оружие в руках, да отобрали,— произнес Кальм.
В вагоне стало тихо. Было слышно, как стучат колеса на смыках рельсов.
— Красноармеец Кальм, прекратите свои бесплодные попытки деморализовать взвод! — официально
* О святая простота! (лат.)
прикрикнул младший лейтенант Симуль. — Не забывайте, вы находитесь в эшелоне, направляющемся на фронт!
— Пусть выкладывает, что у него на сердце,— высказал свое мнение старший сержант Мяги.
— Пусть говорит,— согласился Мянд
Пауза.
— У меня никто не отбирал винтовку,— прервал тишину Мяги. — Меня послали в вашу... черт, не в вашу, а в нашу, эстонскую дивизию прямо с фронта.
Взволнованный Кальм обратился к командиру отделения:
— Агур, отобрали у тебя винтовку или нет? Скажи, не бойся!
— Чего же мне бояться? — сказал Агур.— Мы отступали, бои были тяжелые, от дивизии почти ничего не осталось. Нас направили в другие части. Меня и вместе со мной еще человек двадцать направили в запасной полк. Там проболтались около месяца, потом погнали строить авиационный завод. Конечно, мы сердились, чего же скрывать... Проклинали и ругались. Не расколошматили бы нас так крепко, мы бы, конечно, еще повоевали. Но как бы там ни было, теперь газуем на фронт, это уж точно.
Кальм хотел перебить Агура каким-то выкриком, но Тяэгер так сжал его локоть, что Энн едва не заорал от боли. Да, Тяэгер был сердит на друга. Настоящий мужчина никогда не брякнет того, что на язык подвернется. Сперва нужно все взвесить и обдумать. Такой разговор — это не пустая болтовня. Ведь он не раз уже говорил Энну; по всему видно, что к ним, к эстонцам, относятся как к братьям. Сейчас нелегко ни одному народу, но самые большие жертвы несут русские. Что он еще мудрит?
— Подумайте, товарищи,— произнес теперь политрук,— кто же будет обучать военному делу народ, которому не доверяют? Обучают друга, а врага и близко к оружию не подпускают. Если бы партия не была уверена, что нащи дивизии будут сражаться так же отважно, как русские или любые другие советские части, тогда, Кальм, вы бы еще находились на лесоразработках.
Кальм почувствовал предупредительный нажим руки Тяэгсра. «Тоже мне нянька!» —с горечью подумал он.
— Поживем — увидим.— Посюдние слова он произнес вслух и громко.
— Есть люди, которые никуда не прозревают,—заметил Агур.
Кальм стряхнул руку Тяэгера и горячо сказал:
— За год я уже достаточно насмотрелся!
— Ты, браток, мало видел,— успокоил его Тислер.— По правде сказать, ничего ты не видел.
— Знаешь, Энн, — рассердился и Тяэгер, — человек я неученый, о многом, чему ты учился, я понятия не имею. Твои слова, политрук, меня порой в сон вгоняют. Сложные слова — общественный строй, производственные отношения, диктатура пролетариата, реакция, империализм... Слушаю — солнце светит, глаза слипаются. Кальм следит за тобой, он не задремлет... Да ладно, отклонился. Хотел только сказать,— я думаю проще. Если у нас все плохо и бедно, так почему же фрицы еще не на Урале? Видать, есть у нас силенка, если мы против Германии держимся. Для меня тряпки да внешний лоск — дело пустое. Если у человека в руках токарный станок поет, как орган, значит, это настоящий человек, пусть у него даже задница сквозь брюки светится. А теперь, Энн, давай-ка заткнись. Потому что твоих слов и моя душа не принимает.
Несколько секунд в вагоне снова было тихо. Потом понемногу заговорили. Разговаривали обо всем. О Ленинграде и Москве, где фашистам никогда не бывать. Об Эстонии, о Волге, об Урале, о Сибири. О колхозных полях, с которых не успеваю! вовремя убрать хлеб, и о гигантских заводах, удивительно быстро вырастающих на востоке страны. О пестрых ситцевых юбках женщин и об эшелоне с танками, который промчался мимо. Только Кальм и Тяэгер угрюмо молчали. Тислер и Вийес попытались втянуть их в общую беседу, но Тяэгер проворчал — пусть дадут ему наконец немною подремать. А Кальм не обратил внимания на товарищей.
На маленьком полустанке Тяэгер куда-то выходил и едва успел вскочить в вагон уже на ходу поезда. Тяэгер забрался на нары и положил в изголовье Кальма два помидора. Но они так и пролежали там до самого вечера, когда Мянд ушел из вагона.
Младший лейтенант Симуль поспешил вслед за ним.
— Я не отвечаю за красноармейца Кальма,— поспешно наиал он.— Почему его не списали? Я неоднократно докладывал. Меня заверили, что Кальма как враждебно настроенного типа на фронт не пошлют. Я не могу Отвечать за взвод, если не будут выкорчеваны подстрекатели.
— Никто с вас ответственность не снимет,— сказал полигрук.— Прекратим этот разговор.
Командир взвода многозначительно скривил губы, с подчеркнутой военной выправкой щелкнул каблуками и удалился.
Мянд и сам не знал, почему Кальма оставили в роте. Он уже был включен в список отчисляемых. Он и Рауд-наск. Распоряжение об отчислении Рауднаска пришла еще до их выезда. А Кальм почему-то остался в роте. Мянд упрекал себя, что примирился с половинчатым решением. Нужно было дойти хоть до комиссара дивизии. Но до тех пор, пока Кальм в их роте, придется за него отвечать. И Симулю тоже.
Зшелон тронулся. Мянд забрался в соседний вагон. Его место было между лейтенантом Аава и старшим лейтенантом Нааритсом.
После назначения нового командира лейтенант Аава замкнулся в себе. Внешне ничего не изменилось. С прежней требовательностью он следил за учениями и руководил ими, с прежней усидчивостью углублялся в свободное время в уставы. Но Мянд, проживший бок о бок с ним несколько месяцев^ понимал, что Аава внутренне изменился, что он уже не такой, каким был.
Мянд не понимал, почему сменили командиров. Он спросил об этом у командира батальона капитана Сау-эра. Командир батальона, участвовавший в боях под Псковом, Порховом, Дном и Старой Руссой, особенно ценил людей, уже прошедших сквозь огонь.
— У Аава нет боевого опыта,— объяснил капитан Сауэр.
— У старшего лейтенанта Нааритса также. — Нааритс — старший лейтенант.
— Формальный фактор.
— На Нааритса я надеюсь больше,— улыбнулся капитан.— У тебя гражданская душа. Аава должен бы помнить, что на должность командира роты его назначили временно. Он долго был в запасе. А Нааритс все время служил в армии. Эвакуировался вместе с военной школой. Больше в курсе дел. Пусть Аава не разыгрывает оскорбленного. На фронте он может за месяц стать командиром батальона.
Мянд знал, что капитан Сауэр беспокоится. Он не хотел, чтобы повторились первые дни войны, когда часть, где он тогда служил командиром взвода, беспорядочно отступала и много людей, в том числе и командир их роты, попали в плен.
Мянд теперь открыто предлагал свою дружбу Эль-мару Аава, но вскоре заметил, что лейтенант не так откровенен с ним, как раньше.
Сейчас лейтенант Аава сидел на нарах и смотрел в окно. Эшелон только что оставил за спиной Волгу и город Ульяновск.
Старшина роты распорядился приготовить котелки. На следующей остановке в вагоне, где разместилась кухня, будут выдавать суп.
Лейтенант Аава провожал взглядом уходящие вдаль зеленые рощи.
В соседнем вагоне младший лейтенант Симуль говорил:
— Наша великая родина — Советский Союз — огромна. Мы были на Урале, откуда до Владивостока оставалось еще шесть-семь тясяч километров. Быть может, даже больше. План Гитлера захватить такое государство безумен. Большой кусок рот раздерет.
Тяэгер повернулся на бок.
Кальм пристально смотрел в потолок.
Вийесу хотелось петь, он ждал, когда командир взвода закончит свою речь.
Агур играл с Лийасом и Соловьевым в дурачки на табак — очко Симуль запретил.
Тислер спорил с Мяги о том, где виноград слаще, в Самбруке или в Джурчи.
2
Вдруг выяснилось, что Кальма нет в поезде. Сперва думали, что он пошел в соседний вагон. Но Агур не нашел его и там. На следующей станции командир отделения обыскал весь эшелон и вернулся озабоченный — Кальм пропал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34