Открыли банки с вареньем, нарезали помидоры и огурцы. Между тарелками и блюдами появились две бутылки водки.
- "Глава государства"! - удивленно и признательно воскликнул Тяэгер.
- Эстонского времени. Не "слезы Мяэ" Берегли Теперь можно на стол поставить. Садитесь, садитесь..,
1 X. М я з - предатель эстонского народа, глава так называемого "самоуправления" в годы оккупации.
Прямо камень с души упал. Не хватает одного ножа, Хельга, принеси нож, быстро!
- Напрасно беспокоитесь. Нам пора идти. Боевое задание,- пытался отклонить любезное приглашение лейтенант Агур.- Праздновать еще некогда.
- Не отказывайтесь. Закусить ведь успеете. Чем богаты, не обижайтесь. Мы не у себя дома. Накладывайте. Вот яйца. Хельга, Анне, налейте. Они эстонцы, подумать только!
Лицо мамаши пылало. Пылали и ее округлые руки. Она расставляла и раскладывала, предлагала и угощала.
Солдат усадили за стол. Женщины стояли. Они подавали тарелки и наполняли рюмки. Старая хозяйка осталась у плиты. Две женщины, которые на дворе стояли поодаль, и здесь держались в стороне. Стоя у двери, они наблюдали за тем, что происходило в комнате. Видимо, они не были здесь своими людьми.
- Рюмочку, не больше,- сказал Агур скорее бойцам, чем угощающим.
- За ваше здоровье! За встречу! Мы так рады! - подняла рюмку мать дочерей.
- Будьте здоровы. Выпили.
- Почему на дворе стоят груженые телеги? - спросил молчавший до сих пор Вески.
- Убегаем уже целую неделю,- ответила хозяйка.- Наша усадьба на самом берегу Эмайыги. Днем и ночью убегали, едва не загнали лошадей. Теперь вот здесь, у дальних родственников. Хотели дальше ехать, но уже танки обогнали нас. Теперь ехать некуда. Ожидали самого страшного. А тут пришли вы.
- А мы от фашистов прячемся,- тихо бросила одна из женщин, стоявших у двери.
- Настоящий крестьянин земли не оставит,- сказал Вески.
- Боже мой, что только теперь будет? Страшная это война. Ехали, ехали, а теперь... Если бы мы знали, что эстонцы придут...
Тяэгер спокойно заметил:
- Все одна армия.
Вески крутил между пальцами рюмку и поучал:
- Немедленно возвращайтесь назад, если вы настоящие крестьяне. Не верьте, если соседи скажут, что
солдаты разграбили и растащили ваше имущество. Они
сами взяли.
Он не забыл курвнтского старика, который рыскал по двору соседа.
Хозяйка ставила на стол все новые блюда.
Кальм молча посматривал на женщин, встретивших их как желанных гостей. Кто они? Почему убегали? Немцы выгнали людей из домов. Большинство ушли недалеко. Попрятались в ближних лесах и, как только Фронт продвинулся дальше, вернулись. Кто же их радушные хозяева?
- Где ваши мужчины? - спросил Вески.
- Мужчины? Мы не знаем. Кто в лесу, кто неизвестно где. Немцы забирали всех, вплоть до мальчишек,- объяснила хозяйка.- Возьмите еще маринованных грибов. Берите, не обессудьте за простую крестьянскую еду. Беженцы ведь. В своей усадьбе - там... ах, да что говорить... Двадцать дойных коров... бог знает, в чьем они сейчас хлеву. Хельга, Анне, у господ... простите, по-старому называю, одна власть уходит, другая приходит... у господ рюмки пустые.
- Мой сын в Красной Армии...- сказала одна из стоявших у двери и явно хотела что-то спросить, но женщина с пухлыми руками не давала другим и рта раскрыть.
Кальм спросил:
- Куда же вы направлялись?
- Куда? Сами не знали. Страх гнал. Главное - чтобы о г войны уйти. Да не успели. Кто же мог знать, что у немцев так быстро все развалится... Все говорили про восточный вал и стальной барьер, и что русских не пустят через Иарову и Чудское озеро, и что Прибалтику не отдадут, и гпчо какое-то новое оружие, и...
В комнату вошел старший лейтенант Мянд.
- Товарищ старший лейтенант, мы уже идем, не смогли отказаться от любезного приглашения,- извиться Агур.
- Хельга. Анне, подайте начальнику чистую тарелку и рюмку! Поверьте, господин, поверьте, товарищ, мы о г радости потеряли голову. Мы их просили, они не хотели, но мы сильно упрашивали. Никто из пас не что вы живы. Вот ваша рюмка, выпейте и вы. У больное сердца, доктор запретил мне даже, по сегодня и я попробую.
- Ладно,- согласился командир роты,- радушных хозяев не обижают. Выпьем, товарищи, за Советскую власть.
Хлопотунья с рыхлыми, пухлыми руками вдруг умолкла. Все заметили это. Что-то в ней как будто изменилось.
- Дай мне свою рюмку, Альвине,- подошла к столу стоящая у печки пожилая женщина, явно хозяйка этой усадьбы.- Я от такого тоста не поперхнусь.
- И мы тоже, - послышалось от двери.
- Что вы, что вы! -сказала Альвине осушила свою рюмку.
Вески подал старой хозяйке свою рюмку:
- И у меня есть усадьба. Новоземелец я. За Советскую власть!
Больше Альвине не уговаривала солдат пить и есть.
- Серая баронша! - сплюнул на улице Вески,- Черт знает, какие у них грехи на душе... Нашли с кем выпивать!
- А дочка у нее хороша. Она дала мне свой адрес,- болтал Вийес.
Рауднаск сказал:
- Все мы эстонцы.
Кальм покачал головой. Хозяйка своими словами вдруг напомнила ему Мати Рейнопа, предателя.
- Мы для нее до тех пор были эстонцами, пока о Советской власти не услыхала,- сказал Урмет.- А сперва действительно радовалась.
Кальм взволнованно произнес:
- Я бы не удивился, если б узнал, что у этой ма" маши муж или сын какой-нибудь оберхозенбантфюрер.
Их окликнула женщина. Та самая, которая сказала, что ее сын в Красной Армии, но чьих слов никто не уо лышал.
- Я вас еще побеспокою. Все время хотела спросить, не знаете ли вы чего-нибудь о моем сыне, да Альвине, которая вчера причитала, что боится попасть в лапы коммунистам, не дала возможности. Моего сына зовут Фердинанд, Фердинанд Лоог.
Солдаты оцепенели. Они молча смотрели друг на Друга.
- Фердинанд Лоог,- повторила женщина.- Он среднего роста. Двадцать семь лет ему. Когда война началась, ему как раз исполнилось двадцать четыре.
Серьезный, старательный. Я могу карточку показать, обождите, сейчас я 'принесу.
- Не надо, мамаша, не надо,-- сказал Лгур. Бойцы растерянно топтались на месте. Что сказать?
Все получилось так неожиданно. Они очень часто видели смерть, но, оказывается, о смерти труднее говорить, чем видеть ее.
Женщине поведение бойцов показалось странным. Материнский инстинкт подсказал ей, что солдаты что-то скрывают.
- Я все же принесу карточку.
- Не нужно,- повторил Агур.
- Мы знали вашего сына,- сказал Мянд. - Были в одном отделении.
- Под Луками и...
- Он долго был писарем в хозчасти.
Каждый сказал. И каждый смотрел мимо матери Лоога.
- Что с ним?
Голос матери дрогнул. Она уже догадалась о судьбе сына. В уголках глаз заблестели слезы.
Никто не осмеливался первым сказать правду.
- Он ранен? Убит?
- Ваш сын пал на Эмайыги,- сказал Мянд. Тяэгер "подошел к матери ефрейтора Лоога.
- У вас был хороший сын,- сказал он и обнял ее плечи.- Он был хороший парень, дельный парень и делал все, что мог.
Мать посмотрела на солдат и едва слышно спросила:
- Где он похоронен?
Когда они были уже на шоссе, Тяэгер сказал: - Мы должны были вытащить его из воды. Теперь
у него нет и могильного холмика. И матери некуда
сходить.
Рота пошла дальше.
Утром все с восторгом читали приказ Верховного главнокомандующего, в котором сообщалось об освобождении столицы Эстонской ССР,
XV
1
Кальм, провожая взглядом старушку, быстро по дороге, откусил яблоко.
Бои перешли на Сааремаа К
Здешняя природа немного напоминала Кальму плит земли северного побережья - там тоже были каменные ограды и рос можжевельник. Низкие плитняковые заборы начинались сразу под Таллином, за Леваческим полем, на склоне Ласиамяги. Земля там покрыта чахлой травой. Каменные ограды всегда вызывали у Кальма какое-то безотрадное ощущение. На Мухумаа и Сааремаа он увидел ограды из массивных гранитных валунов. Здесь вдоль оград часто росли кусты и деревья. Конечно, были и голые, выжженные участки, обвалившиеся ограды, но облик Сааремаа определяли не они, а крепкие и могучие каменные валы. И можжевельник и ветряки. На материке ветряные мельницы выглядели повседневно, обычно. В них не было и признаков романтики. К тому же большинство из них были заброшены или их использовали совсем не по назначению. Здесь ветряки были легкие, воздушные, хотя многие из них совсем развалились. Быть может, именно замшелые доски, покосившиеся, поломанные крылья и придавали им особенную прелесть.
Тяэгер недолюбливал сагрсмааские каменные рады.
- Каждая усадьба как крепость,- ругался он.- С пулеметом и не пытайся подойти.
1 Сааремаа - большой остров в Балтикой мере Зстонии.
Кальм признавал справедливость слов друга. Немцы при отступлении умело использовали своеобразие здешних усадеб. Счастье, что хоть на материке в деревнях не было таких могучих оград. Иначе они сейчас воевали бы не на Сааремаа, а где-нибудь возле Рапла или Мярьямаа. Но это Кальм сказал Тяэгеру так просто, для разговора. Он так же хорошо, как и товарищ, понимал, что бои на Сааремаа носили такой ожесточенный характер потому, что немцам некуда отступать, за спиной рокотало море. Поэтому-то они и вцепились в саа-ремааские каменные ограды.
Сладкие, сочные сааремааские яблоки прямо таяли во рту. Яблоко, которое сейчас ел Кальм, он получил от старухи. Та просила показать, где помещается их больница. Он не сразу понял, чего хотела старушка.
- Больница, сынок, где солдатиков перевязывают,- объяснила она.- Думала яблочек отнести солдатам. У нас красивые яблоки. Возьми и ты - на островах яблоки вкуснее, чем на Большой земле.
Кальм указал старушке дом, куда доставляли раненых. Среди раненых, которых недавно отправили на машине в тыловой госпиталь, он видел и Снмуля, хотя тот и выглядел здоровым. Наверное, снова головные боли, которые странным образом усиливаются во время боев или накануне. Кальм смотрел вслед старой женщине, и что-то сдавило ему горло. Он следил за старушкой, пока она не исчезла за поворотом дороги, потом подошел к Тяэгеру - тот разговаривал с Рюнком.
Рота только что позавтракала, осталось немного свободного времени.
Рюнк говорил:
- Война все поломала. Многие убиты, и бои еще не кончились. У меня была жена, был сын, теперь их нет. В квартире живут чужая женщина и чужой ребенок,- понимаешь ты, что это значит? Я знал, что ждет меня в Таллине, знал уже с Эмайыги. Но все же не было для меня ужаснее переживания, чем когда я открыл дверь и у стола сидели чужая женщина и чужой мальчик До этого я надеялся. И вот сижу здесь одинокий, как волк, и спрашиваю у себя: зачем я еще живу? Но не я один. У Тислера растут два сына и дочь, а сам Тислер спит вечным сном. Мне жаль смотреть на Вески. Он во все края посылает письма, хотя знает, что почта еще не работает. Он боится и надеется, сам не знает, что в нем
сильнее - страх или надежда. Помнишь, как мы радовались, когда пришел Аава, которого мы потом похоронили под елями на опушке, и сказал, что дивизия выступает? Теперь я хожу как очумелый, и Вески грустный, как никогда. Я думал> что, когда вернусь в Эстонию, все плохое останется за спиной, но именно теперь война так скрутила меня, что в могиле, наверное, было бы лучше
- Я одинокий, и мне проще,--сказал Тяэгер.- Я вижу, как ты мучаешься. Да и разве словами твое горе облегчишь? После Эмайыги ты сам на себя не похож, я тогда уже понял - что-то случилось. А ты молчал, а если человек молчит, ему еще хуже. Мянд молодец, что погнал тебя в Таллин. Теперь ты хоть заговорил.
- Первый человек, который обратился ко мне в Таллине, была женщина. Она. спросила меня, не знаю ли я Раймонда Лаурика. Это была незнакомая женщина лет тридцати - тридцати двух. У нее были бледные щеки, темные круги под глазами, и смотрела она на меня так, что чертовски трудно было ответить "нет". Но пришлось ответить, потому что я не знаю такого человека. Женщина сказала мне, что этот Раймонд Лаурик был в Ленинграде и прислал оттуда открытку. И из Вологды он отправил письмо, и это письмо, которое женщина мне показала, было последнее известие от ее мужа. Я обнадеживал, как умел. Сказал, что корпус у нас большой, полков, батальонов и специальных частей много. Она описала своего мужа, и все, что она сказала, я помню и сейчас. Немного повыше меня, смуглый, почти брюнет. На нем, мол, был синий костюм в тонкую светлую полоску и черный дождевик, на голове кепка. Еще шутил, что на волну идти как-то странно. Этот мужчина, которого я не знаю, но хотел бы знать, сказал, вернется, и женщина все еще верит несмотря то, на Тартуском шоссе она следила за прохождением наших войск, но мужа не встретила. И на Вышгороде она была - в Вышгородском замке паши стояли,- по и там никто ничего не о Раймонде Лаурике. Я ей объяснил, что нас много, двадцать, в Таллин попали лишь несколько сот солдат, гот наладят почту, придет и ей письмо. Женшина выслушала меня и сказала: "Хорошо, что вы пришли, очень хорошо, но без него я не могу радоваться". Так вот она сказала. И хотя потом многие люди спрашивали у меня о самых различных делах - фашисты наговорили им столько чуши, и они расспрашивали меня, как дети,- больше всего мне запомнились слова этой женщины, жены Раймонда Лаурика. Это хорошая женщина, и ее муж, наверное, был настоящий парень. Мне хочется, чтоб жена нашла его, но вот найдет ли?
- Хорошим людям всегда меньше везет, чем барахлу.
- Кого ждут, тот не приходит, а кого не ждут, тот приходит.
Рюнк и Тяэгер помолчали.
- Я ненавижу войну,- продолжал старшина роты,- хотя я коммунист и понимаю, что мы ведем справедливую войну. Ведь не могли же мы оставить свою страну в фашистском рабстве. Но война остается войной, какой бы справедливой она ни была. Она убивает нас, и мы сами убиваем, уничтожает наше имущество, и мы сами бомбим свои города, она разбивает наши жизни. Я понимаю, что в наших страданиях виновата война, но я знаю и то, что в войне виноват фашизм, и поэтому фашизм я ненавижу еще сильнее, чем войну.
Кальм спросил:
- Ты случайно не был в районе Малой Американской улицы?
- Был. Половина улицы сгорела. Или даже больше половины.
- Я ждал неподалеку от угла улицы Койду,- сказал Кальм и назвал номер дома.
Рюнк подумал.
- Не заметил,- произнес он наконец,- не знал, а то посмотрел бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34