Тислер крикнул, чтобы он ложился, но Вески не слушал. Тогда вскочил Кальм и также побежал, хотя этот дом, крыши которого касались ветви березы, не был его домом. Бежал и Тислер, бежал и Тяэгер, вся рота бежала.
Вески не добежал до дома. Возле берез, о стволы которых щелкали пули, он бросился на землю. Сорвал с пояса гранату и бросил. Первая граната разорвалась у фундамента, вторая влетела прямо в комнату. Вески порадовался, что кто-то - то ли немцы, то ли Сассь - снял с окон рамы.
Он поспешил к двери.
Тислер, все время следивший за Вески, оттолкнул его в сторону:
- Осторожно, а то еще на своем дворе... Короткая очередь сквозь дверь прервала его слова.
Вески, сердито обернувшийся к Тислеру, увидел, как вдруг расширились глаза товарища и тут же погасли. Тислер привалился к стене и медленно сполз в растущую возле ступенек крапиву. Вески застыл на месте. "Откуда здесь крапива?" - промелькнула странная мысль.
- Юхан...- прошептал он, еще не понимая, что произошло.
Он услышал глухой стук. Выскочивший из окна кухни немец медленно трусил к колодцу, меняя на бегу кассету автомата. Вероятно, это был очень хладнокровный солдат, у него хватило выдержки прикрыть отступление других. Теперь он надеялся удрать. Но Вески тут же забыл о фрице, он и не подумал, что тот может послать очередь и по нему. Он осторожно поднял друга на руки и перенес из крапивы под березы.
- Юхан...- снова позвал шепотом товарища. И только теперь, у безжизненного тела Тислера, он понял, что если бы друг не оттолкнул его в сторону, он сам лежал бы здесь под березами. Потому что Юхан тоже не оставил бы его в крапиве.
Щелкнул выстрел, потом второй. Опираясь локтем о Колено, Кальм стрелял из снайперской винтовки. Вески заметил, что Кальм пытался подстрелить того самого фрица, который убил Тислера, а теперь, петляя как заяц, быстро удирал по полю в лес. Вески бросил на Кальма благодарный взгляд и опустился рядом с Тислером на колени.
Еще два выстрела. Вески не видел, как упал немец и, скорчившись, остался лежать на невспаханной земле.
Подошедший санитар констатировал то, чему все еще не мог поверить Вески,- Тислер умер. Только когда Мяги начал искать в карманах Тислера документы, Вески очнулся. Он отвел руки командира взвода и сам расстегнул карманы. Рядом с завернутыми в пропитанную маслом тряпочку красноармейской книжкой и партийным билетом он нашел письмо, на котором значилось имя Юты Вески и знакомый адрес. Адрес той самой усадьбы, где они сейчас находились. Вески узнал свой почерк, узнал треугольный конверт из листа тетради в клетку, вспомнил бои под Луками и беседы, которые он вел тогда с Тислером, и понял глубже, чем когда бы то ни было раньше, каким верным другом был ему Юхан Тислер.
Кто-то крикнул:
- Ребята, дом горит!
Вески увидел дымок, тянувшийся из окон, но равнодушно отвернулся, как будто этот стоящий под березами дом и не был построен его руками.
Старшина роты Рюнк вбежал в дом. Стену комнаты, загоревшуюся от взрыва гранаты, быстро потушилл. За домом нашли два трупа в голубовато-зеленых мундирах и еще один возле подвала.
Не о таком возвращении домой мечтал Вески. Долго размышлял он над этим, сидя рядом с Кальмом на ступеньках своего дома. Дом был цел, но разграблен, а стены просверлены пулями его и его товарищей. Всего две знакомые вещи нашел здесь Вески. Кухонную скамью, которую он сам сколотил из оставшихся обрезков досок, и большую деревянную поварешку, которая каким-то чудом уцелела на крючке над плитой.
О многом хотелось пораздумать Вески. Кальм знал это, потому что после боя он вместе с Вески обошел всю деревню и половину поселка. Усадьбы пусты. Издали они, правда, видели старика, в котором Вески узнал владельца усадьбы Курвитса. Но старик шнырял на чужом дворе, и, когда они туда пришли, старик исчез.
- Высматривает, что бы в свой амбар утащить,- сказал Вески и махнул рукой.- От этого старика так и так честного слова не услышишь.
В усадьбе рабааугуского Сасся они не обнаружили ни души. Все говорило о том, что отсюда убегали поспешно, в панике. Остальные могли и удрать, но старый Сассь, наверное, где-нибудь спрятался, утверждал Вески. Эта кулацкая душа, - Тислер всегда называл владельцев богатых усадеб кулаками, - даже под угрозой смерти не оставил бы свою землю и добро. Потому что без земли и денег Сассь то же самое, что конский навоз перед хлевом.
Только в четвертой усадьбе - Сооматси - встретили они древнюю старуху. Она или очень мало знала, или не осмеливалась говорить. Юта будто бы уже в первую военную осень вместе с дочерью ушла из Рабааугу. Куда? Почему? Об этом старушка не сказала ни одного толкового слова. "Все еще боится Сасся",- подумал Вески. Только в поселке он услыхал от знакомого хромого сапожника, который во время боя спрятался в картофельном погребе, что Юта уехала, кажется, куда-то под Пярну. Так, мол, говорили. Да, дочка была здорова, и сама Юта выглядела, как полагается женщине, которая через месяц ожидает прибавления семейства.
Кальм со страхом подумал, не придется ли ему так же узнавать в Таллине судьбу своих родителей. Таллин очень сильно бомбили, кто знает, что ожидает его дома...
Так, раздумывая каждый о своем, сидели они на ступеньках.
Наконец Вески встал и сказал:
- Сюда, в Рабааугу, я вернусь, когда все кончится. Помолчал немного, потом добавил:
- Юхаи обещал послать Юте мое последнее письмо. Теперь у моих дверей он нашел смерть.
И без всякой связи:
- Родина для меня была двенадцать гектаров ра-бааугуской земли, этот дом под березами, Юта, Май, 0ын. И вот поползал ?я по своему пшеничному полю, увидел, как на глазах у меня упал в крапиву Юхан, и теперь чувствую, что родина - это не только мой дом. Родина - это что-то большее...
Родина. Народ. Война. Все чаще задумывался Кальм над этими понятиями и каждый раз находил в них какой-нибудь новый оттенок.
2
Ночью капитан Аава видел сон. Сон был ужасен своей четкостью и правдоподобием. По-настоящему это был не сон, а картина, врезавшаяся ему в память. Они стояли под Великими Луками перед белым домом в брошенных немцами окопах. На обледеневшем снегу лежал смертельно раненный капитан Сауэр. Никто не мог подойти к командиру батальона - вражеские снайперы держали склон холма под огнем. Побежал связной Сауэра, но в нескольких шагах от своего командира упал. Иногда казалось, что капитан шевелится. "Обман зрения",- прохрипел Мянд. Точно так, как это происходило в действительности. Потом умирающий действительно пошевелился. Капитану Аава стало жутко. Он посмотрел в бинокль и увидел, как на полушубке командира возникли две дырочки. Из одной торчала овечья шерсть. Пули подняли вокруг лежащего ледяную пыль. До сих пор сон совпадал с действительностью. Но дальше все было иначе. Он пополз сам. Заметили его лишь тогда, когда он добрался до Сауэра. Теперь по ним стреляли не из снайперских винтовок, а из пулеметов. Длинными, безжалостными очередями. Несколько пуль попали в лежавшего без сознания капитана. Впивающиеся в лед пули выли, как щенята, а те, что попадали в тело, угасали беззвучно. Он пытался прижаться к земле, вдавиться в нее. Вдруг он почувствовал острый удар в спину. Он подумал, что это смерть извещает о своем приходе. И он умер. А капитан Сауэр поднялся и взял его на руки. Пулеметы больше не стреляли. И это было уже не на развалинах Великих Лук на просторной равнине. Капитан Сауэр шел, держа на руках его тело, а позади маршировал батальон. Потом капитан Сауэр застыл на месте, и мимо них и сквозь них прошли роты. Люди удалялись, становились все меньше и меньше, а они не могли сдвинуться а места.
Тогда он проснулся. Было, наверное, часа четыре или пять. Гнетущее ощущение не проходило.
Его заместитель капитан Виноградов спал спокойно, Аава слышал его равномерное дыхание. Парторг тихонько посвистывал во сне. В первой комнате кашлял дежурный.
Аава встал, набросил на плечи шинель и вышел в другую комнату. У стола дремал дневальный. Связные спали у стены. В окне виднелся смутный силуэт часового.
Аава зачерпнул ковшиком воды из ведра и напился. Проснулся дневальный.
- Товарищ капитан, все в порядке.
Аава усмехнулся и вышел. Дневальный, радуясь, что ему не сделали замечания, смотрел вслед капитану.
Секунду Аава постоял на крыльце, потом пошел проселочной дорогой к седьмой роте.
Навстречу ему попался старший лейтенант Мянд, Он проверял посты.
- Закурим,- предложил Аава папиросу,- Не спится.
Они стояли и курили.
Ночь была тиха. От штаба доносились шаги часового. Где-то заржала лошадь.
- Капитан Сауэр был чудесный человек,- заговорил Аава.
Мянд удивился, что Аава неожиданно заговорил о товарище, погибшем два года назад. Его, как и дежурного, удивило поведение командира батальона.
- Он верил в нас, в свой батальон, в народ,- продолжал капитан, будто беседуя с самим собой.- Как-то он сказал мне, что мы отвечаем за честь нашей нации и, если мы посрамим ее, из-за нас будут страдать многие поколения.
- Мы не посрамили,- тихо сказал Мянд.
- Не посрамили. Я немного побаивался сражения на Эмайыги,- признался Аава.- Ты не боялся, а я - да. Не снарядов и нуль. Боязнь пули, снаряда считаю естественной. Я боялся за солдат - ведь мы впервые встретились в бою с эстонцами. Но мы оказались сильнее, убежденнее, чем те эстонцы, которые напялили эсэсовские мундиры. Я зря боялся. Солдаты знали, что правда на нашей стороне, верили в нее.
- Да, правда на нашей стороне,- задумчиво повторил Мянд.
- Жаль, что капитан Сауэр не дожил до победы.
- Я думаю, капитан Сауэр чувствовал, каким станет наш батальон.
- Наверняка чувствовал. Мы действительно во многом изменились. Теперь уже никто из нас не чувствует себя пасынком.
Помолчали.
В утренних хлопотах старший лейтенант Мянд забыл ночной разговор. Он вспомнил о нем лишь после обеда, когда увидел, как капитан Аава, пригнувшись, бежал к ельнику, откуда их яростно обстреливали. Вспомнилось ему и другое. Что капитан весь день был странно оживлен и беспокоен и непрерывно переходил от роты к роте.
Капитан Аава бежал, бежал и старший лейтенант Мянд. Мянд подумал: "Зачем Аава так далеко вышел вперед? Ведь командиру батальона не место в боевых порядках взвода".
Мянд видел, как упал Аава. Но. слава богу, капитан снова поднялся. Потом Мянд потерял его из виду. Рота вышла к лесу. Самое страшное было позади.
После Эмайыги это было для роты самое трудное сражение. Мянд точно не знал, какие силы врага притаились в лесу. Говорили о тысяче человек, говорили о двух тысячах. Едва ли точно знали и в штабе полка. Но что их полк отрезал путь отступления по меньшей мере полку противника, в этом были уверены все.
В заросли деревьев его рота проникла метров на двести. Послышались звонкие разрывы гранат. Над головами просвистели мины и разорвались где-то в глубине леса.
Ноги вязли во мху. И на пружинящем под ногами мху нашел он капитана Аава. Командир батальона словно заснул со спокойной улыбкой на лице. Словно он прилег отдохнуть и положил руку под голову. Только вторая рука, окоченевшие пальцы которой глубоко впились в мох, говорила о смерти.
Бой продвигался все дальше, Мянд не смел задерживаться. Он стряхнул с себя оцепенение, позвал людей и приказал вынести тело командира батальона на опушку леса. Смерть капитана потрясла его. В бою ему все время казалось, что капитан Аава, сухопарый и легкий, бежит где-то поблизости от него. Таким он в последний раз видел его живого. Порой даже звучали в ушах слова Аава из их ночной беседы, которая теперь стала особенно значимой. Какой-то огонь сжигал командира батальона, какая-то неведомая сила подталкивала его. После окончания боя, когда противник сдавался большими группами, Мянд подумал, что у командира батальона не было никакой причины приходить в их роту, сегодня солдаты и без командиров сломили бы сопротивление врага - так яростно они атаковали. Ими руководило в бою какое-то большое чувство. Его можно назвать советским патриотизмом, любовью к родине, ненавистью к врагу, ему можно найти какое-нибудь иное, менее звучное, название, но без него сопротивление врага не было бы сломлено так быстро. Так говорил Мянд Кирсти, которая расспрашивала его о подробностях, и Мянд вдруг понял, что капитан Аава действовал под влиянием того же чувства. Он не мог поступить иначе, чем поступил, он чувствовал потребность быть вместе с людьми. Плечом к плечу с солдатами. Он не хотел остаться должником ни перед собой, ни перед кем. Перед народом. И об этом сказал Рейн Кирсти.
И Кирсти считала, что капитана Аава вела его любовь к родине. Любовь, которая была сильнее любых испытаний. Эту мысль разделял и капитан Виноградов, который не стыдился своих чувств, стоя у тела павшего командира.
Только у лейтенанта Симуля было свое мнение.
- Глупая смерть! - кривя губы, сказал он с самоуверенностью штабного адъютанта.- Я его предостерегал, и представитель штаба дивизии подполковник
Римм запрещал ему, но он не послушался. Чего он искал в седьмой роте? Разве во взводе место командира батальона? Бесцельная, напрасная смерть!
Мянд думал; "И зачем только Симуль так говорит?"
з
Сдавшихся в плен солдат построили на поле между лесом и шоссе. Там, откуда началось наступление Они стояли большим голубовато-зеленым четырехугольником. Пленные стояли в два ряда лицами наружу.
"Человек шестьсот", - думал Кальм, держа винтовку на плече,- его назначили в охрану.
Большинство сдавшихся были эстонцы.
- Чего их караулить! - рассуждал Тяэгер.- Эти отвоевались, они и в лес-то не убегут.
Вески с ненавистью смотрел на пленных. Рауднаск рассматривал их с любопытством. Тяэгер сплюнул.
- Они больше и на людей-то не похожи. Жалкое стадо.
- Qualis rex, talis grex - сказал Рауднаск.
- Опять ты начинаешь! -с упреком посмотрел Тяэгер.- Если твоя башка в политике не разбирается, то держи хоть язык за зубами. А я уже начал тебя человеком считать...
Рауднаск улыбнулся. Вески скрипнул зубами:
- Эта самая банда убила капитана Аава. И еще многих хороших ребят. В землю их загнть - вот где им место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34