С лапами полез, прямо силой. Но Юта не уступила,- тогда он начал угрожать и пугать. Наконец прогнал. Старостой он не был, но с немцами хороводился. Хитрый, сволочь. Теперь боится Юты. И ненавидит... Да-да, Сассь остался. Я знал, что никуда он от своей усадьбы не уйдет. Я уже тогда, когда фронт перекатился через рабааугуские земли, сказал это Кальму, он может подтвердить. Сассь к своему добру приклеился, как клещ, свою землю и дом он ни за что не бросит. Теперь надеется на свою хитрость. Людям из волиспол-кома уже головы задурил. Привез добровольно две тонны зерна в фонд победы - прямо советский патриот. От меня Сассь держался в стороне. Боится, сволочь. Перед отъездом я его отыскал. Предупредил, что если; кто хоть пальцем тронет Юту, отвечать будет он. Он и никто иной. Приду и застрелю его, как собаку. А то еще натравит "лесных братьев" на Юту. Я не сомневаюсь, что Сассь связан с бандитами. Его сын, говорят, где-то прячется, на свет божий выйти не осмеливается - лапы в крови.
Вески умолк, поправил огонь и вздохнул:
- Десять дней - чертовски короткое время. А как в усадьбе мужская рука нужна...
- Ох и смеху было, когда я родителей отыскал! - торопливо стал рассказывать Сярглепп.- Мама и слова вымолвить не смогла. Как услыхала, что я теперь комсомолец, так чуть сознание не потеряла. Хорошая она, но в голове мусору полно и все горюет о сгоревшем доме. Папахен тоже: так, мол, и сяк... Рассердили меня. Тут я во весь голос рявкнул, что и в партию еще вступлю. Это их сразило. И маму, и папахена, и теток... Мололи что-то непонятное... Придется мне после войны заняться воспитанием родителей.
Рюнк молча курил. Вески обратился к нему:
- Не слыхал, когда нас на фронт отправят?
Старшииа роты не ответил на вопрос. Он бросил окурок в огонь и сказал:
- Я разыскал родных Рауднаска.
- Нашел?
- Зря Мянд меня посылал. Мне в таких делах не Dejer. Квартиру нашел довольно скоро. Постучал. Дверь открыл какой-то ьерзила. Спрашиваю: "Здесь ли живет Айли Рауднаск?" - "Здесь,- отвечает.- Что вам от нее нужно?" Меня прямо передернуло. Но виду не подал, спокойно сказал, что меня прислал Виктор Рауднаск. Я ведь и верно от пего пришел. Тут мужчина куда-то ушел, вскоре в прихожую вышла женщина, пригласила меня в комнату, попросила сесть. Я сел и говорю, что хочу кое-что сообщить ей о Викторе. "Очень интересно,- замети па она. Представляешь себе - сочень интересно". Если бы Рауднаск для нее что-то значил, она бы почувствовала. А она - сочень интересно". А я даже взял ее за руки, боялся, что она, услышав о его смерти, в обморок упадет. Этакий осел! Это я о себе. Я вел себя как последний дурак. Начал осторожно говорить, что служил с Виктором в одной роте и так далее. "С ним что-нибудь случилось?" - вскоре прервала она меня. Спросила это равнодушно, будто мы говорили о чужом человеке. У меня защемило сердце. Рауднаск три года думал только о ней, а она сидит и равнодушно слушает... Но я все еще надеялся, сжал ей руки и сказал, что он тяжело ранен на Сырве. с Он умер",- всхлипнула жена Рауднаска, опустила голову и сидела так несколько минут. Потом встала и спросила, не выпью ли я чаю. Поверь, Юри, мне хотелось закричать. Мне показалось, что предо мной стоит не жена Рауднаска, а Вильма. Жутко стало. Я уверял себя, что эта Айли просто умеет держать себя в руках и не хочет показать свою боль мне, чужому человеку. Я не буду утверждать, что она не жалела Виктора. Но так не ведет себя человек, потерявший то, что ему дороже всего, единственное. Я передал ей письмо и карточку, которые мы нашли у Рауднаска, и спросил,- спросил только потому, что обязан был спросить, говорить с ней я не хотел,-не может ли наша часть чем-нибудь помочь ей и сыновьям Виктора Рауднаска. Она ответила, что ей ничего не нужно. Дети, видимо, будут получать пособие и... Когда я уже был в дверях, она спросила, будут ли дети получать пособие, когда она
снова выйдет замуж? Я STOTO не зна i, пробормотал чт~ то и вышел. В этот момент она вскрикнула и прошептала: "Я не верю, не верю..." За эти последние слова и многое простил ей.
- Человек потерял надежду. Устал,- произнес Вески.
Рюик задумчиво сказал:
- Рауднаск чувствовал, что его жена способна сбежать за границу. Помнишь, что он писал? Хорошо и то, что она не оставила детей без родины.
Новичок в отделении, Кристьян Отсник, мобилизованный уже после освобождения Эстонии, жадно следил за рассказом Рюнка
Сярглепп толкнул его в бок и шутливо спросил:
-- Ты женат?
- Нет,- чистосердечно признался тот.- Дезушка в деревне осталась.
- Напиши, чтобы приехала проведать,- посоветовал ему Сярглепп с мудростью опытного фронтовика.- Женщинам верить нельзя. Скоро, наверное, опять поедем на фронт, тогда уж ты ее не обнимешь. Не вешай голову. Война долго не продлится. Самое большее - полгода, и тогда всё. Меня не было три с половиной года, а это уже срок немалый.
- И ждала?
- Ждала. Смеху было, как я к пей приехал! Дьявольски похорошела. Глазищи, как тарелки, так и сверкают. И не моргнула, когда сообщил, чго я теперь комсомолец. Я тогда для проверки сказал, что вступлю и в партию. А сам искоса поглядываю: как подействует^ А она молодчина, прощебетала, что званием комсомольца и коммуниста не годится кокетничать. Верно сказала. Я, кажется, влюбился. И она, похоже, в меня втрескалась.
- Втрескалась? - Отсник тихонько засмеялся. Сярглепп понял, чго разболтался, как мальчишка, и, чтобы не потерять своего авторитета бывалого фронтовика, сурово спросил:
- Что ты во время оккупации делал?
- В школу ходил, потом прятался у дяди в деревне. А то загнали бы в легион.
- Ну, ты попал в хорошую роту! У Рюнка, у Вески, у меня и у большинства людей за спиной десятки боев, Командир роты Рюнкс плохого слова не скажу, рекомендовал меня в комсомол, но ее ли у тебя ремень слабо затянут или пуговица на шинели болтается, этого он не спустит. Имей в виду. Ему не повезло, жена начала таскаться с фрицами и удрала. Лицо Отсника приняло серьезное выражение.
- От Тяэгера пришло письмо,- сообщил Кальм Воски. - Пишет, что и калекой можно жить. Из госпиталя он еще не вышел, но уже ковыляет на костылях. Клкая-то женщина приносит передачи, а кто такая -не пишет. Наверное, та женщина-токарь, о которой он иногда говорил. Тяэгер желает нам всем счастья, a Tex кто уцелеет до конца войны, приглашает в гости.
- Тяэгера жалко,- сказал Вески.- Плохо без ноги. Ну вот я, к примеру,- какой тогда с меня пахарь был бы? И так-то сдавать стал. Дома еда была пожирнее- так прямо жгло в кишках. Да это пройдет. А вот нога у Виллема не отрастет.
Рюик встал и сказал Кальму:
- Привет от меня, когда будешь писать Тяэгеру. Вески продолжал:
- И от меня привет. Тяэгер прав, мы должны побывать в Берлине. Я все время ругаю и проклинаю войну, но, если нужно, я готов хоть десять ранений перенести, только чтобы свернуть шею Гитлеру и тем, кто его поддерживал. Гитлеру и каждому, кто начнет войну против нас, рабочих людей. Иначе нам своего счастья не удержать.
-- Смеху еще будет...- хотел начать новый рассказ Сярглепп, но перекур окончился.
Кальм вместе с Урметом распиливал очищенные от сучьев и коры ели на стойки в человеческий рост вышиной. Они успели разделать всего одно дерево, когда крикнули, что его ищет какая-то старушка.
5
Эта старушка была его мать.
- В деревне узнали, что в лесу солдаты стоят. Мне сейчас получше, решила пойти и посмотреть. Вдруг и ты здесь. Так и оказалось.
- Так и оказалось.
Больше Энн Кальм ничего не смог сказать.
- Ты стал старше. И сильнее, Уходил совсем мальчишкой.
- Мне было двадцать два года, мама.
- Двадцать два года - это и есть еще мальчишка,-улыбнулась мать.- А вот теперь ты мужчина. Настоящий мужчина.
И Энн улыбнулся.
Мать с бесконечной нежностью смотрела па него. Кальм увидел, что на лице матери морщины и из-под платка выбивались почти совсем седые волосы. Мать стала меньше, и ее руки - не дрожат ли они?
- Дожил бы отец до этого дня... В глазах матери блеснули слезы.
- Когда ты дома был, он не показывал, как ты ему дорог. А когда ты ушел, так только слышно было - "Энн" да "Энн". Он верил, что ты вернешься. Его вера помогла и мне надеяться. Даже когда он в тюрьме был.
- В тюрьме?
- Да, в тюрьме. Рано утром увели из дому. Обвинили, что в сороковом году дал выбрать себя в какой-то профсоюзный комитет. Подозревали в содействии коммунистам. На железную дорогу обратно не взяли, ходил на случайные работы. Последнее время канализационную сеть ремонтировал. Молодых погнали в армию, вот ему и удалось устроиться. В тюрьме его держали год и два месяца. После этого он был на немцев так зол, что... "Парень правильно сделал, что ушел",- несколько раз говорил он. Мы еще спорили из-за этого. А когда немцы начали насильно загонять мужчин в свой легион, я поняла, что он прав... Холодно стоять, давай лучше походим.
- Я отпрошусь. У нас...
- Ладно уж, ведь вечером придешь. Вы ведь сегодня еще не уедете? Нет?.. Это хорошо. Я живу в шести километрах отсюда, в Ванапере. Ты писал в Таллин, а я переехала в деревню, потому и письма не сразу получила. Жена Лакса переслала их мне. Первое письмо сразу не послала, а когда пришло второе, прислала оба сразу. Я ее не обвиняю, она добрый человек, караулила нашу квартиру.
Они медленно шли по шоссе.
- А тебе не попадет, что ты ушел со мной? У меня, сынок, ведь не горит. Ждала до сих пор, скоро четыре года,- до вечера-то подожду.
- Отца жаль,
- Я не могла в городе жить, у каждого разбитого дома все думала: не под этими ли развалинами он погребен?
Оба молчали.
- Что поделаешь, мама... Война...
- Я не обвиняю никого, кроме немцев, это они затеяли войну.
- Ты из-за меня много страдала. Мать удивленно посмотрела на него:
- Сердцем я из-за тебя и впрямь изболелась. Но ты в этом не виноват. Что тебе еще оставалось? Я из-за тебя плакала, не раз думала, что ты уже мертв, но зато мне не приходилось стыдиться тебя.
- Вечером я обязательно приду. Шесть километров- это пустяк. Мы, мама, сотни километров прошли.
Мать все снова смотрела на пего:
- Что означают эти нашивки?
- Младший сержант.
- Ранен ты тоже был?
- Был, а теперь здоров, как бык. Еще крепче, чем раньше.
- Как это случилось? Энн не сразу ответил.
- Под Луками. Ночью.
Теперь в голосе матери послышалось скрываемое волнение:
- А на фронт вы еще пойдете?
На этот вопрос она уже не получила ответа. Автоматная очередь никого не встревожила. Первым заподозрил неладное Мянд.
- Рюнк, проверьте, кто стрелял.
- Смеху еще будет! - весело оскалил зубы Сирг-лепп. Выяснилось, что, кроме Кальмя, все люди на месте.
Рюнк сказал:
- Это не Кальм.
Ведь у Кальма не было автомата.
Вески добежал до опушки леса, увидел тела, лежащие на шоссе, и понял, что случилось несчастье.
Мянд приказал бойцам взять оружие и прочесать лес.
Еще прежде, чем бойцы успели добежать, возле лежавших на шоссе остановилась машина.
- Кажется, "оппель",- сказал, задыхаясь от быстрого бега, Сярглепп.- Я разбираюсь в марках.
Кто-то выскочил из машины и наклонился над Кальмом и его матерью.
Это была женщина. Женщина в солдатской шинели.
Над Кальмом и его матерью наклонилась Кирсти Сарапик. Она стояла на коленях и поддерживала головку Кальма. Лицо ее было мокро от слез.
6
С этой же машиной Эипа Кальма отправили в Таллин. Тело его матери отвезли в деревню. Кальм был ранен очень тяжело - в голову, в шею и в бедро, он потерял много крови. Вызов санитарной машины означал бы потерю нескольких часов. Дорога была каждая минута, даже секунда.
Это сказал батальонный фельдшер, который в боях перевязал сотни раненых.
Шофер ехал осторожно. Кальм лежал на заднем сиденье, Кирсти поддерживала его забинтованную голову.
С ними ехали также фельдшер и старшина Рюнк.
Изредка Кальм глухо стонал. Порой его дыхание прерывалось и эти моменты были ужасны для всех.
- Он не умрет,- говорил Рюнк.- Я верю, что он будет жить.
- Он не должен умереть,- плакала Кирсти.- Я люблю его. Я приехала, чтобы сказать ему это. Приехала, а... Зачем это так получилось! Я ничего не понимаю. Почему стреляли именно в него и его мать? Кто этот убийца?
Никто не мог ответить на вопросы Кирсти.
Рюнк думал: "Лишь бы доставить Кальма живым в госпиталь..." Ему казалось, что тогда самое страшное будет позади.
Фельдшер проверял пульс раненого. Пульс был слаб, почти неощутим. Если бы фельдшера спросили, выживет ли этот младший сержант, он мог бы ответить лишь одно: жизнь его висит на волоске.
Долго ехали молча.
Вдруг Кальм открыл глаза. Ничего не понимающим взглядом посмотрел на Кирсти.
Кирсти попыталась улыбнуться,
Взгляд Кальма потеплел. Он узнал Кирсти. Дрогнули мускулы землистого лица, шевельнулись губы. Он, наверное, пытался улыбнуться.
Потом он едва слышно прошептал:
- Кирсти?..
- Я пррехала к тебе в гости.
Кальм попытался подняться, но не смог даже пошевелиться. Он все еще не понимал, что произошло.
- Где... я?
- В машине. Мы едем в Таллин. По лицу Кирсти текли слезы.
- Почему... вы... плачете?
Кирсти не знала, что сказать. С бесконечной нежностью и грустью смотрела она на Кальма.
- Ты ранен, друг, - сказал Рюнк. - Мы везем тебя в госпиталь Лежи спокойно.
Теперь Кальм вспомнил все. Даже человека, который хотел перейти через шоссе.
- Где моя мать?
- Она осталась в роте,- как только мог спокойно ответил Рюнк.- Все будет хорошо. Не разговаривай, тебе нельзя. Потом еще успеем наговориться.
Кальм поднял взгляд на друзей. Кирсти не отвела глаз.
- С ней... что-нибудь... случилось? На этот раз и Рюнк не нашел слов.
Молчание товарищей все сказало Кальму. Взгляд его погас, лицо как будто застыло.
Машину тряхнуло. Кальм снова потерял сознание, Кирсти умоляюще посмотрела на Рюнка.
- Скоро будем в Таллине,- подбодрил ее старшина роты.- Тогда уже не так страшно.
Когда шофер сообщил, что до города десять километров, Кальм снова пришел в себя. Взгляд его нашел Кирсти. Глаза раненого ласково засветились.
- Не плачьте,- прошептал он.
- Я не плачу,- заставила себя улыбнуться Кирсти, Рюнк считал километры.
Неожиданно Кальм взволнованно зашептал:
- У меня ощущение... как будто я сам себя убил.
Никто не понял, что хотел Кальм этим сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34