- Погоняешь меня, как лошадь. Мог бы и поздороваться,- проворчал пленный.
- Лучше бы я тебя не видел.
- Поздороваться с братом все же мог бы. Или это у вас запрещено?
Пленный оскалил зубы, он пытался иронизировать, но губы его дрожали. Он был выше Отто. И моложе.
- Ты мобилизован или доброволец?
- Вашим скажу, что мобилизован. На самом деле доброволец. Как ты в освободительную войну. Ты не забыл этого?
- В классовую войну, Рихард.
- Для меня она останется освободительной войной Когда-то и для тебя это была освободительная война.
Старшина вспылил:
- Тогда у меня в голове еще была мякина. Кому та война принесла свободу? Против кого ты теперь пошел? Против рабочих людей. Против своего брата.
- Я шел против коммунистов. И против русских. Рюнк с трудом сохранил спокойствие:
- Это не твои слова. Это слова гитлеровского наемника.
Рихард Рюнк молчал.
- Немцы драпают, а их прикрываешь? Пленный снова криво усмехнулся.
- В этом ты прав, Отто, немцы - сволочи.,. Поздороваешься Отто Рюнк внимательно посмотрел на брата. Рихард не отвел взгляд. Держатся он нагло. Да, он такой же, как и раньше. Ухе в школьные годы он глядел, волком. Нет, не совсем как раньше. Стал еще наглее. Рихард всегда был вспыльчив и упрям, но так вызывающе нагл он не был. Дергаются мускулы на лице. "Нервничает,- понял OITO Рюнк,- трусит".
То, чего он боялся, сбылось. Рихард воевал против своих.
Убеждения братьев никогда не совпадали. Рихард был на пять лет моложе его. Окончил ремесленную школу. Но слесарем не стал, пошел в полицейские. Вскоре назначили старшим городовым. Дослужился бы и до констебля. Но сороковой год прервал карьеру Рихарда. "Ты всегда меня поддерживал, помоги и теперь",- просил тогда Рихард. Отто удивился. На каку^о помощь он надеялся? "Меня взяли в полицейские потому, что я происхожу из верной государству семьи,- издевался Рихард.- Брат - доброволец освободительной войны, разве это мало значило? Помоги и теперь, при новой власти". И он, Отто, помог. Думал, что работа сделает брата человеком. По его протекции Рихард стал слесарем-водопроводчиком, но человеком он не стал. В мае сорок первого года взял в стройтресте расчет и исчез. Наверное, в лес, к бандитам.
- Когда ты фашистский мундир напялил?
- В январе сорок второго поступил в полицейский батальон. Это к твоему сведению. НКВД скажу, что мобилизовали в сорок четвертом... Здравствуй увидел протянутую ему широкую, сильную руку. Да, Рихард мог бы стать хорошим работником, а теперь... Нет, брат что-то еще скрывает.
-- Не раньше ли ты за оружие взятся?- спросил он, скрывая волнение.
Рихард опустил руку.
- Из тебя вышел бы следователь,- сердито ответил он и цинично признался: - Конечно, раньше. Я был в отряде колонеля Маймеля. О пас народ еще дотго будет говорить. Между прочим, в НКВД я все это буду отрицать. Прими к сведению, если собираешься стать иудой. Всего можно ожидать от человека, который ив хочет поздороваться с родным братом.
Отто РЮНК тяжело дышал
- Лучше бы тебя убили! - сердито сказал OIL
- Зачем ты меня перехватил? Я успокоил бы этого мальчишку и исчез своим путем.
- Ты бы и меня "успокоил", если бы не знал, что слабее.
Рихард исподлобья бросил взгляд на брата:
- Это верно. И ты готов отправить меня на тот свет.
- Готов. И не пытайся бежатц Рихард. Я не пожалею.
Братья умолкли. ОБИ презирали друг друга.
- Ты теперь, наверное, в партии? - нащупывающе спросил пленный.
- Да.
Рихард как-то съежился.
- Этого можно было ожидать,- проворчал он и неуверенно добавил: - У тебя нет ни одного доказательства. Я буду все отрицать. И, в конце концов, выдав меня, ты только повредишь себе. Не забудь, что я твой брат.
- Так что я должен еще раз помочь тебе? - сказал Отто.
- Должен. Логика жизни.
Отто Рюнк вспомнил, что его рога ведет наступательный бой, он не может терять времени, он должен торопиться.
- Что ты знаешь о Вильме?
ОЙ, правда, решил не спрашивать этого у Рихарда, но все же спросил.
- О Вильме? Мало. Я был в Польше, в Белоруссии, последнее время возле Мехикоорма. Все время вне Таллина.
Отто жадно слушал его.
Рихард, внимательно следивший за братом, добавил сквозь зубы:
- Жила, кажется... с немецким фельдфебелем. Старшина роты крепко сжал челюсти, только бы
брат не увидел, как потрясло его это сообщение. Он покачнулся как пьяный.
- Об этом ты мог бы... и промолчать,- с трудом выдавил он из вдруг пересохшего горла.
- Да сам я... ничего.., не виделг- буркнул Рихард,
- Сын? Уно?
- Не знаю... Последнее время молодых брали во вспомогательные войска авиации.
Отто едва смог удержать стон.
- Ладно,- сипло сказал он,- пошли.
Возле переправы был сборный пункт пленных.
- До свидания, Отто,- сказал Рихард.- Для меня война окончилась, для тебя она еще впереди.
У старшины роты хватило сил спокойно ответить:
- Да, для тебя война окончилась, для меня она продолжается. Как она окончится, это ты, Рихард, теперь, наверное, и сам соображаешь.
Рихард знал, как любил Отто жену и сына. И он подумал, что брат у него сильный человек.
- "Здравствуй" ты мне не сказал. И на прощание, наверное, руки не подашь. Бессердечный ты человек.. До свидания.
Старшина роты резко повернулся и, грузно ступая, пошел вверх по склону.
Рихард Рюнк заметил рядом с собой немца, что-то бубнившего себе под нос. Он яростно ударил сто в лицо.
Отто Рюнк не оглядывался и не видел, что произошло на берегу, среди пленных. В кустах он вдруг сдал, Мысли смешались. Он слышал треск пулеметов, разрывы снарядов где-то впереди, но все это больше не доходило до его сознания
XIV
1
Когда утром третьего дня наступления полк от Харувере повернул к поселку Мяэрнсти, сержант Юри Вески понял, что дорога войны ведет его в родные края. Отсюда до поселка было рукой подать, и здесь он знал каждый клочок поля, каждую тропинку, лесок, каждый дом и даже деревья на обочине шоссе. Справа остались кивимяэские поля. Здесь он выворачивал и колол камни. По-разному: и клиньями, и огонь под ними разводил, и взрывал. Там, в Кивпмяэ, Юта как-то пришла посмотреть, как он клиньями раскалывал синевато-черный валун. Юта удивилась, что такой огромный камень так аккуратненько раскололся пополам. А он, Юри, ходил и искал еще больший камень, хотел показать свою силу.
Для хозяйской дочки он готов расколоть пополам, как брюкву, даже валун с бедняцкий дом высотой. Тот самый валун, который лежит у них за домом, под черемухой. Так он похвалялся и называл Юту хозяйской дочерью, хотя знал, что она батрачка. Девушки никогда не обижались на титул хозяйской дочки, но Юте это не понравилось. Она заносчиво ответила: "Л разве батрачку порадовать негоже?" Четыре года дружили они, прежде чем пожениться. И все четыре года Юта подтрунивала над ним из-за этой хозяйской дочки. Дразнила и позднее, когда они стали мужем и женой. Но он, Юри, на хозяйских дочерей и не засматривался. Когда какая-нибудь падкая на мужчин навязывалась, он, конечно, не зарекался, потому что в молодости кровь беспокойная. А в тот раз, называя Юту хозяйской дочкой, он хотел только ее.
Все припомнилось Вески, когда он маршировал по шоссе к Мяэристи.
В километре за Кивимяэ шумел ельник, клином врезавшийся в рабааугуские поля. От опушки ельника начинаются его двенадцать. К ним он добавит еще четыре-пять, осушив болото.
С каждым шагом Вески волновался все сильнее. Как-то там, в Рабааугу? Поле, конечно, цело и снова в лапах Сасся, но уж он, Вески, свои права восстановит. Но стоит ли по-прежнему под березами их дом? Он отстроен только наполовину... Или Сассь разорил его? Сассь не простил, что у него урезали землю. Вески вспомнил, как лет десять назад, еще до того, как стать батраком в Рабааугу, он прошел через паровое иоле Сасся.
"Эй, ты, где ходишь? Это моя земля!"- закричал ему Сассь. "Где же мне ходить, по облакам, что ли?" - крикнул он в ответ. "Не выйдет! - рявкнул Сассь. - У меня участок куплен от земли до неба!" Такой форсистый был рабааугуский хозяин. Нет, дом, наверное, стоит, едва ли Сассь тронул его. Сассь любит рявкать и угрожать. Больше всего Вески беспокоился, найдет ли он здесь, в Рабааугу, Юту или Сассь прогнал ее. Нет, Сассь не выгнал Юту. Сассь мог и худшее сделать. Половина прихода полна его незаконными ребятишками, от Сасся всего можно ожидать. Здесь, на шоссе, откуда ясно виднелись ели, окружавшие земли Рабааугу, Юри Вески в который раз уже мысленно повторял, что его Юта сумела постоять за себя и что нет причин сомневаться в чистоте спутницы жизни. И если он, возвращаясь домой, может смотреть в лицо любому, то и Юта не должна ни перед кем опускать взор.
Вески показал рукой на лес и сказал шагающему рядом Тислеру:
- Рабааугуские ели.
Тислер понял, что происходит в душе друга.
- Отпросись у старика. Мянд не откажет. Заскочишь домой.
Лесок приближался.
- Я пойду с тобой,- предложил Тислер.- Здесь большие леса.
Про себя Вески рассуждал, что он не побоялся один пойти. Но Тислер хороший друг, он предложил
от чистого сердца, отказываться не годится. Вески поискал взглядом командира роты.
Из-за леса послышались выстрелы. Сперва одиночные, винтовочные, потом затрещали автоматы и пулеметы. Рота не остановилась. Огонь усилился. Послышались разрывы мин и гранат. Вески достаточно наслушался выстрелов и взрывов, но эта стрельба, доносившаяся от поселка Мяэрисги, привела его в смятение.
- Юхаи! - растерянно позвал он Тислера.
- Похоже, что мы всей ротой придем к тебе в гости,- отозвался тот.
Предсказание Тислера сбылось, рота получила приказ обойти поселок слева. Сделать это можно было, только пройдя через край леса и через поля Рабааугу, Вески сразу же понял это. Если Юта с сыном и дочерью живут в Рабааугу и'над ними начнут свистеть пули, тогда шутки плохи. Может, и орудия подтянут. И неизвестно, останутся ли от построек хоть щепки. Хорошо, что хлеб убран,- на взрытых и затоптанных полях много не соберешь.
Вески часто думал о своем возвращении домой, но не таким представлял он себе его.
Более пятнадцати километров отступал враг, не оказывая серьезного сопротивления. После Харувере Вески не сделал ни одного выстрела. А здесь, в Мяэристи, в воротах его дома, опять пытаются остановить их наступление. Вески понял, что отступающему врагу важнее удержать в своих руках Мяэристи, где сходятся два шоссе, чем, скажем, Видала, которое они захватили два часа тому назад, но хоть он это и понял, все равно ему казалось, что бой вспыхнул из-за него, чтобы полною мерою вкусил он все ужасы войны. Неужели недостаточно тех испытаний, сквозь которые он прошел? Неужели и к своему дому ему придется ползти под свистящими над головой пулями? Нет, здесь он не будет ползти. На свою землю, на землю, право на которую он тысячекратно заслужил трудом, он вступит как хозяин, подняв голову.
Но ползти ему пришлось. Пришлось потому, что со двора дома его встретили свинцовым градом. А у Сасся было тихо. Там не сверкнуло ни одного огонька. Здания будто вымерли. А ведь каменный хлев Сасся для обороны надежнее, чем деревянный дом его, Вески. Постройки Сасся останутся нетронутыми, а его дом просверлят, как сито.
Вески, не отрываясь, смотрел на свой дом. Ветви березы касались крыши именно так, как он это помнил только бревна стали потемнее. В день ухода здание светилось, как зрелая рожь. Вот окна, которые он сам забил досками Он успел построить только одну комнату и кухню, а вот обить стены изнутри так и не удалось. Хорошо еще, что успел рамы вставить и полы настлать. Если бы не эта тысячу раз проклятая война, он давно бы достроил все, что намеревался. Достроил бы, и теперь, наверное, и не вспоминал бы об этом. И веранда, фундамент для которой он уже заложил, тоже сверкала бы сейчас яркими разноцветными стеклами. Сассь лопнул бы от зависти. И так уж из себя выходил...
На поле, где он посеял озимую пшеницу, сейчас стояли необмолоченные скирды. Смесь - овес, ячмень, как обычно сеял Сассь. У Вески сжалось сердце. Значит Сассь отобрал землю. А если не было земли, что оставалось делать Юте? Пойти на поклон к Сассю. А маленькую дочку отдать к серому барону в пастушки...
Как Вески ни смотрел, он не видел ничего, что говорило бы о судьбе Юты. Чернели окна комнаты, в них не было даже стекол. Это открытие новым грузом легло на душу Вески. Он криво усмехнулся. Ведь немцы превратили дом в свой опорный пункт, разве могут быть тут какие-нибудь следы прошлой жизни. Но где Юта? Юта и дети... Теперь уже шестилетняя Май и сын, которого он еще и не видел...
Вески немало повидал обозов с беженцами. Может быть, и Юта трясется сейчас где-нибудь на телеге, в ногах сидят дети, к задку телеги привязана корова. А может быть, спряталась в этом самом ельнике, что тянется от его дома до самого Харувере? Да и есть ли у нее корова?, А может быть, Юты. Вески не посмел додумать до конца,
Злость уступила место горю, а горе снова злости, И от злости он потерял терпение. Он не должен терять тут времени, он должен немедленно выяснить, что с Ютой, где его дети.
- Здесь бы надо орудие. Как на Эмайыги,-нетерпеливо ворчал он и тщательно целмлся.
То ли руки дрожали, то ли что-то туманило глаза, но шыетрелы его не достигали цели. В ярости он подбежал к согнувшемуся Кальму.
- Стреляй ты! - потребовал он. Кальм удивился.
- Меня глаз обманывает. Мой дом, понимаешь? Целься в угловое окно,- кажется, оттуда стреляют.
Кальм испытующе посмотрел на Вески:
- Твой дом?
- Мой. Видишь, ветви березы нависли над крышей.
Кальм заметил, что у Вески дергались уголки рта.
Кальм выстрелил. И впервые подумал он: "Как тяжело было русским сотни и сотни раз переживать то, что чувствует сейчас Вески! Люди страдают одинаково. И мы, эстонцы, должны найти в себе силы все вынести. Вынести и бороться".
Вески заметил, что стрелял не только Кальм - стреляли Тислер, Тяэгер, вся рота. Ребята пришли к нему в гости. Видел бы Сассь этот фейерверк! Сассь мечтал о войне. Был бы он сейчас хотя бы в своем подвале... Вдруг Вески вскочил и побежал к березам, ветви которых повисли над крышей его дома. Побежал к своему дому, каждое бревно которого он уложил на место своими руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34