Командир полка развернул на столе карту и начал объяснять детали предстоящего наступления. Лейтенант Мянд, теперь командир роты,— предсказание капитана Сауэра сбылось, Аава был назначен командиром батальона,— более чем хорошо понял, о чем говорил полковник Ратае. Конечно, черная точка, где останавливается карандаш командира полка,— это тот проклятый белый дом, из-за которого распрощались с жизнью десятки и десятки солдат. Дом этот — основной опорный пункт гитлеровцев. Значение захвата белою дома не нужно объяснять ни ему, ни любому бойцу его роты, они это сами понимают лучше всех.
— Ночью вы переведете Свою роту на левый фланг и атакуете дом с тыла. С востока немцы не ожидают нападения. Они надеются на свои мины, но сейчас,— полковник взглянул на часы,— в минном поле уже проложен проход.
Мянд стал внимательнее.
— Надеемся на вас,— закончил командир полка. Спящий на нарах зашевелился.
Мянд случайно взглянул наверх и не поверил своим глазам. С нар смотрела Кирсти.
Командир полка налил водки в жестяную кружку: «— Выпейте. Освежает. Мянд осушил кружку.
— Связной, дайте лейтенанту Мяиду закусить. Кирсти Сарапик соскочила с нар.
Связной положил на стол хлеб, сало и трофейный мармелад.
Кирсти пригладила волосы, заправила складки гимнастерки и подала Мяиду руку:
— Здравствуй.
— Добрый день.
Пожимая руку Кирсти, Мянд смотрел мимо нее. Почему — этого он и сам не понимал. Он просто не мог сейчас посмотреть на Кирсти.
— Разрешите идти? — стал официальным Мянд.
— Закуси хоть немного,— посоветовала Кирсти. -— Спасибо. Некогда.
— Правильно, — согласился Ратае. — Все остальное согласуйте с лейтенантом Аава.
Так и не взглянув на Кирсти, Мянд вышел из подвала.
Ночь была темная и холодная. Где-то бормотал пулемет. Потом стало тихо. Он спешил в свой батальон.
Лейтенант Аава заметил, что Мянду не по себе, но объяснил это предстоящей атакой. Ведь роте Мянда выпала самая ответственная задача.
И Рюнку Мянд показался странным. Он также связал это с предстоящей атакой.
В шесть часов утра Вийес принес всем консервы и кашу.
— Я боюсь,— признался он Тяэгеру.
— Жутковато, да,— согласился пулеметчик.— Набивай брюхо поплотнее. Поди знай, когда опять достанется..»
— Доведется ли вообще еще хоть раз поесть? — опечалился Вийес.
— Не хнычь, браток. Ешь и ты, политрук. Одна задача — одна забота.
Мянд улыбнулся. Он попытался есть, но не смог проглотить и ложки каши,
— Водка есть? — спросил он у Рюнка. — Кончилась. В обед обещали дать.
— Жаль.
— Поганый из Вийеса снабженец,— заметил Тяэгер. В половине седьмого Мянд приказал выступать. При
этом он рассеянно подумал, что от их роты едва остался взвод. Почему-то снова вспомнились слова капитана Сауэра: «На фронте может случиться так, что Аава уже через месяц будет командовать батальоном». Теперь он уже командир батальона, а Сауэра нет больше. Он, Мянд, командир роты, а Мяги и Агур исполняют обязанности командиров взводов. Все это глупости, тут же подумал он. И среди этих мыслей вдруг мелькнуло: почему Кирсти спала в блиндаже командира полка? А где же Кирсти должна спать? У него в окопах? Разве это было бы лучше? Кирсти нелегко ходить по батальонам и ротам, собирать материалы и добывать статьи. Кирсти не сидит в редакции, ее всегда можно встретить в частях. Где-то нужно же ей ночевать — ведь редакция и типография находятся за много километров в тылу. Так говорил разум, но сердп це не принимало ни одного довода.
В минном поле был действительно проделан проход, и бойцы проползли по нему. И дальше пришлось ползти, всю сотню метров до ложбины, которая была намечена исходным рубежом для атаки.
Небо прояснилось.
— Черт,— пыхтел Тяэгер,— погода всегда за этих дьяволов!
— Тихо! — шикнул Рюнк.— Фрицы слышат, как кошки.
Наконец добрались до ложбины. Вийес вздохнул с облегчением.
— А если проползти дальше? — прошептал Тяэгер Рюнку.
— Нет. Заметят. Тогда все пропало.
— Толку так и так не будет,— сказал Вийес. -— Тихо, ребята! — снова остановил их Рюнк.
Мянд молчал, как будто ему не было дела до того, что происходит вокруг.
Тяэгер охотно рассказал бы Рюнку о том, что раньше он считал немцев деликатным народом. На фабрике немцев было не так уж мало. Все на чистых должностях, кто инженер, кто мастер. Не говоря уже об акционерах и директоре. Расхаживали себе в воротничках, при галстуках, в наглаженных брюках, подбородок выскоблен, пахло от них сладким дорогим табаком, А здесь он в дзоте захватил троих покорителей мира, так они завшивели, как журавли, и воняло от них, как от хорьков. Обо всем этом он рассказал бы Рюнку, но этот обычно такой понятливый человек сегодня сердился на каждое слово.
В половине десятого открыла огонь артиллерия.
— Редковато,— констатировал Тяэгер.— Поклевывают, как куры сопли.
— Да, слабовато,— согласился Рюнк.— Нас могут выручить только неожиданность и быстрота.
Точно в десять часов Мянд подал сигнал и, не заботясь о том, что снаряды еще рвались между стенами здания, первьш бросился бежать к развалинам.
Они смогли пробежать метров двадцать. Тогда за-работали немецкие пулеметы и автоматы.
— Быстрее! — кричал Рюнк.
Вийес упал ничком, Тислер поступил так же, но, увидев, что остальные бегут дальше, тут же вскочил и бросился вперед.
Мянд бежал спокойно, как будто не сверкало пламя в окнах подвала и не свистели вокруг пули. И даже когда залегли все, он, ни разу не оглянувшись, тяжело дыша, все бежал к дому.
Тяэгер, вытаращив глаза, следил за бегом Мянда и вскочил в тот момент, когда Мянд пошатнулся. Так же поступил и Рюнк, за ними последовали остальные.
Мянд сделал еще пару нетвердых шагов и упал. Перед глазами мелькнула иссеченная осколками и пулями кирпичная стена.
1
Энн Кальм очнулся на девятый день. Увидел над собой чистый беленый потолок и не понял, где находится. Попытался сесть, но не смог. Не в силах даже головы повернуть.
Дышать было тяжело. Что-то давило на грудь.
Над ним наклонилась сестра.
Кальму показалось, что это Мати Рейноп. «Что ему от меня нужно?» — подумал он. Затрещали пулеметные очереди. Перед глазами блеснул яркий свет. Очень больно в груди. Хотел крикнуть, чтобы Мати ушел, но из горла вырвался лишь невнятный хрип.
Теперь над ним склонились двое.
Стало еще страшнее.
Где винтовка?
Почему замолчал пулемет Тяэгера?
Кто это?
Немцы?
Правой рукой Энн Кальм шарил по одеялу, Он должен найти свою винтовку. Он снова услыхал пулеметные очереди. Стало немного легче. Тяэгер стреляет Рота бьется по-прежнему.
Но кто склонился над ним?
Что они хотят?
Это совсем чужие люди, он никогда не видел их,
Нет, нет, это не Кирсти...
Он жадно смотрел на сестру, которая становилась все больше и больше похожа на Кирсти
—- Березка...— прошептал он.
Врач и сестра видели его широко раскрытые, мутные глаза, видели, как изменялось выражение его лица, заметили движение губ, но не поняли слов.
— Бредит,— сказала сестра.
Врач пощупал пульс раненого.
Рука Кальма вздрогнула. Этот чужой пытается вы- рвать у него из рук оружие. Нельзя! Тяэгер стреляет,— он должен стрелять.
Снова вспыхнуло что-то перед глазами.
Он почувствовал, что не может больше дышать. Не хватало воздуха. Зачем Мати зажимает ему рот? Неужели никто не поможет?.. Где политрук? Утром ведь он помог...
Удушье было ужасно.
Он опять потерял сознание.
Ночью он снова очнулся. И снова нахлынули видения.
Он лежит на снегу. Тишина. Где-то в отдалении двигаются какие-то темные фигуры. Ему страшно. Зовет Тяэгера, но никто не отзывается.
Снизу, из долины, появляются немцы. Они идут плотной стеной. Он хочет выстрелить, но не может поднять винтовку. Пытается встать, чтобы укрыться, но земля не пускает его.
Немцы проходят по нему. Каждый раз, когда подкованный сапог наступает на него, в груди вспыхивает боль. Врагов много, страшно много. Они выходят снизу, из-за холмов, и кажется, что им не будет конца. . Он чувствует, что превращается в бесформенный обрубок. Тысячи ног топчут и давят его. Злость и боль доводят до безумия.
Потом вдруг он оказался в бараке Северной.
Тяэгер варит суп. Он, Кальм, лежит на нарах.
Симуль играет с Вийесом в очко.
За редкими, плохо засыпанными дощатыми стенами барака плачет ветер.
Тяэгер сварил суп, и они хлебают его алюминиевыми ложками. У еды противный, приторный вкус. Каждый глоток жжет в груди. Но он ест. Все больнее становится глотать, но он не может иначе, он должен есть. Супу в котелке не становится меньше. Страх, дикий страх снова охватывает его.
Проклятый котелок! Проклятая боль!
Чья-то большая рука хватает котелок и заставляет его пить. В горле, внутри все горит.
Он пытается оттолкнуть руку, размахивает кулаками, отчаянно мечется от боли и ужаса.
Неожиданно чей-то участливый голос произнес по-русски:
— Умирает.
Что значит «умирает»?
«Смерть» — это он знает, но что означает «умирает»?
Почему так жжет в груди?
Пить! Почему не дают ему пить?
«Умирает»...
Где Тяэгер? Он должен стрелять. Ведь там по снегу ползут фрицы..
Видения приходили и уходили. Вывали мгновения, когда Кальм смутно догадывался, что лежит в госпитале. Ему давали что-то пить, ему делали уколы, куда-то переносили, перевязывали. Ему что-то говорил пожилой человек в белом халате. «Наверное, врач»,— подумал Кальм, но не понял, чего от него хотят. Сознание лишь урывками возвращалось к нему.
Хорошо, что Кирсти здесь. Он попросил перевести русское слово «умирает», но Кирсти только улыбнулась и качнула головой. Разве она не знает русского языка? Не может быгь. Ведь Кальм сам слыхал, что Кирсти говорила по-русски с врачом из медсанбата. Порой ему казалось странным, что Кирсти здесь. Как попала она в госпиталь? И все же он часто видел Кирсти. Кирсти клала руку ему на лоб, смачивала ему губы, часто держала его руку в своих руках. Кальм сказал, что он очень рад, что Кирсти его не забыла, и Кирсти улыбнулась на это.
Он спросил, почему его, Кальма, держат в госпитале. Кирсти только потрясла головой.
На третьей неделе наступил час, когда он увидел все понимающими, человеческими глазами.
Был день. Из окна на кровать падал яркий сноп света.
В первый момент Кальм подумал, что он дома и лежит на железной кровати родителей. Она тоже была кремового цвета и с округлой спинкой. Но их комната уже, потолок ниже и на стенах обои. К тому же они жили в деревянном доме, а это здание каменное»
— Где я?
Рядом послышался стон.
Кальм увидел кровать у противоположной стены, на которой кто-то спал.
«Госпиталь,— сказал разум.— Да, палата. Я ведь ранен. Но куда?»
Он попытался пошевелиться. Руки и ноги как будто налиты свинцом. Голову он смог повернуть. Правая рука не слушалась, левую кое-как подтащил на грудь. Пальцами ощупал повязку. В груди жгло.
«Куда я ранен?»
Он не мог ответить на этот вопрос. Вся верхняя часть тела, а также правая рука были перевязаны.
Напряжение утомило. Он посмотрел на щетинистый затылок спящего на соседней кровати человека и решил:
«Красноармеец, как и я».
И тут же испугался:
«А вдруг немец?»
«Нет,— успокоил он себя.— Тюремная больница, наверное, выглядит по-другому. На окнах нет решеток. И откуда взяться немцу в тюремной больнице? Это наш госпиталь. Да и зачем немцам помещать меня"в тюремный лазарет? Почему я вообще думаю о немцах и плене?»
Вдруг кто-то как будто бы тут же, рядом, прохрипел:
— Предатель!
Кальм содрогнулся. Вспомнилась непроглядная ночь, таинственные, утопающие в темноте холмы и неожиданное появление Рейнопа.
Почему Мати назвал его предателем?
Взгляд Кальма скользнул по палате. Четыре кро« вати, одна из них пустая. Серые солдатские одеяла. Зеленые панели, побеленные стены и потолок. Почему все спят? Хоть бы они заговорили, можно было бы понять, где он.
Предатель...
Нет, нет, нет! Он не предатель!
Кто в него стрелял? Мати? Где сейчас Мати?
Дыхание Кальма становилось все тяжелее. В груди под правым плечом, давило и жало. Он задыхался. Попытался сесть, но не смог. С губ сорвался глухой хрип. Собственный голос показался ему чужим, нечеловеческим, жутким.
Одеяло соскользнуло. Он увидел свою руку. Желтую, иссохшую. Кости и кожа, сквозь которую виднелись синие полосы вен.
За день-два его рука не стала бы такой. «Сколько же времени я в больнице?» И кто-то как будто прошептал ему на ухо: «Ты умираешь». Стало жутко.
Усиливалась боль в правом боку. Тело пылало в огне. Открылась дверь. В палату вошла молодая женщина в белом халате. Кальм жадно следил за ее появлением Сестра подошла прямо к его кровати и улыбнулась.
Кальм не смог улыбнуться в ответ. Он вдруг насторожился.
— Слава богу... — услыхал он голос сестры. Следующих слов он не понял. Хотел что-то спросить, но язык словно распух. Умоляющим взглядом посмотрел он на сестру.
Сестра снова улыбнулась и сказала, что все будет хорошо и что самое трудное уже пройдено. Кальм не понял и половины слов. Но выражение лица и топ сестры успокоили его. Внутреннее напряжение спало. Сестра подошла и к другим кроватям.
Кальм снова услыхал разговор на русском языке. Итак, значит, он не в плену.
Когда сестра вернулась с врачом, Кальм спал. Внимательный взгляд сестры заметил на щеке раненого слезу.
Второй месяц лежал Кальм, прикованный к постели. Рана заживала медленно. Держалась температура. Те перь он знал, что пуля пробила правое легкое. Он часто думал о том, как получил ранение. Чем больше он об этом размышлял, тем яснее понимал, что настигла его не немецкая пуля. Это Мати Рейноп едва не отправил его на тот свет. Мати Рейноп — сверстник, товарищ, эстонец...
В тяжелые ночи, мучаясь и задыхаясь, он ненавидел Мати, которого раньше считал близким человеком, как Тяэгера, Вийеса. Но бывали моменты, когда он пытался понять Рейнопа и искал ему оправдание.
Кальм мог бы слово в слово вспомнить их разговор. Вернее, то, о чем говорил Мати, потому что он, ведь молчал. До сих пор Кальм не мог объяснить себе, что произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34