– Нет тут никаких отклонений, Катков. Наши люди помешались на наградах еще с царских времен. Нравится нам или нет, но эти побрякушки стали частью нашей культуры. У нас награждают за что угодно: за рождение детей, за храбрость в бою, за высокий урожай капусты. А мы носим ордена и медали, словно разбогатевшие на нефти арабы, увесившие себя драгоценностями. Что же вы думаете, новые власти намерены изменить эти обычаи?– Да, рассчитываю, что изменят.– Не будьте простодушным дурачком. На прошлой неделе увидел в одном западном журнале фотографию советских евреев, эмигрировавших в Израиль. На снимке их целая дюжина. Все они твердолобые отказники и уехали из страны, чтобы поселиться в жалкой пустыне. Так вот, все они, у кого есть награды, с гордостью их носят. Советские ордена и медали.– Сдается мне, у вас какие-то нелады с евреями, товарищ следователь.– Полегче, Катков.– А ведь Маркс был еврей. Вам это известно?– Известно, – буркнул он, обнажив пожелтевшие от табака зубы.– Далеко не все из них хотят уехать в Израиль, уж поверьте мне. Евреи на той фотографии предпочли бы остаться здесь и устроить вам ту еще жизнь.– Не надо, Катков, не переходите на личности.– Да это вы переходите на личности. Вы хотите, чтобы я признал, будто у этого убийства нет никакой политической подоплеки, только потому, что вы так утверждаете.– Нет, не поэтому. А потому, что факты не подтверждают такой версии.– По вашим словам, эти факты будто бы говорят о том, что некий убийца выследил, как жертва, на груди которой сверкали ордена и медали, вышла из подъезда дома, верно? И последовал за ним? И выстрелил? И утащил все награды?– Да, я так и заявляю. Жертва, между прочим, была под мухой, – заметил Шевченко и вынул из портфеля листок бумаги. – Таков предварительный анализ на алкоголь, – пояснил он торжественным тоном. – У Воронцова в крови обнаружили алкоголь на достаточно высоком уровне. Он был пьян.– Как почти вся Москва в такой поздний час.– Водка сделала из него легкую жертву.– Если бы он надел свои награды. Об этом сказала его дочь, но ее слова вовсе не значат, что так и было.– Искренне надеюсь, что вы докажете это и опровергнете мои выводы.– Да уж постараюсь, будьте уверены.Шевченко самодовольно ухмыльнулся, сгреб свои бумажки и бодро зашагал прочь. Я пошел вслед за ним по коридору и вниз по лестнице. В нос ударил едкий запах мочи и хлорки. Он исходил из уборной в подвальном помещении, где обычно оправлялись арестованные и свидетели.Рядом за проволочной сеткой была камера хранения, на стеллажах там лежали всякие коробки, пакеты, папки и прочие вещи с привязанными ярлыками. Шевченко заполнил бланк заявки и протянул его угрюмому дежурному кладовщику. Тот принес большой бумажный пакет. Расписавшись и получив пакет, Шевченко положил его на стоящий поблизости стол и с каким-то торжеством вынул окровавленный спортивного покроя пиджак Воронцова.– Надеюсь, дочь заявила о пропавших вещах отца?– Разумеется, заявила. А как бы иначе мы узнали про награды? Она лишь глянула на пиджак и сразу же спросила, что мы с ним сделали. Поэтому я и взял его в качестве вещдока, иначе поступить не мог.– И по нему видно, что убитый носил медали?Хитро улыбнувшись, Шевченко сунул пиджак мне в руки.– Сами смотрите.Пиджак был сшит из прекрасной шерсти. Я внимательно осмотрел все места около лацканов и не нашел никаких признаков того, что к нему когда-нибудь прикалывали хоть одну медальку: не было ни потертостей, ни дырочек, ни разрывов, никаких следов.– Извините, – сказал я, – но за вещдок пиджак принять не могу.Тогда Шевченко открыл ящик стола и вынул оттуда увеличительное стекло.– Посмотрите повнимательнее на подкладку. Вывернув пиджак наизнанку, я стал разглядывать подкладку из саржи, особенно там, где были нагрудные карманы. На складках и морщинах подкладки в ровный ряд вытянулись точечные проколы.– Ну, видите? – не вытерпел Шевченко.Посмотрев на него, я с унылым видом согласно кивнул.– Дочь Воронцова говорила, что он с гордостью носил свои награды: три золотые звезды Героя Советского Союза, два ордена Красною Знамени, орден Ленина и другие боевые и гражданские награды статусом пониже, которые обычно носила половина депутатов Верховного Совета.Пустота внутри меня начала расширяться, но тут мне в голову пришла одна мысль.– А я так не считаю. Эти проколы вовсе не доказывают, что Воронцов носил награды в тот момент, когда его убили. Их могли снять с пиджака давным-давно.– Браво, Катков. Очень хорошо. И я задавался тем же вопросом. Но у Татьяны Чуркиной на это был убедительный ответ – пиджак был совсем новый. По ее словам, всего несколько дней назад она сама помогала отцу перекалывать награды с одного костюма на другой.Внутри у меня снова стало пусто и холодно, все заныло. Хотя Воронцова и убили, скандал, затрагивающий правительственных чиновников, похитивших государственную собственность на миллиарды рублей, обернулся заурядным разбоем. И ведущий репортаж, и серия продолжений, и продажа авторских прав иностранным информационным агентствам, полумиллионный гонорар, честолюбивые замыслы – все это рухнуло в одночасье. Но как сказал бы старший следователь, один конец все же не сходится с другим.– А как насчет тех документов?– Каких? Воронцова?– Ага. Документов из Комитета по госимуществу. Их-то ведь тоже прорабатывали?Складывая аккуратно пиджак, Шевченко ответил:– Без всякого сомнения. Но вы неверно их истолковали.– А как насчет вашей версии, что его застрелили, потому что он собирался кое-кого вывести на чистую воду?– Я ошибался.– Да нет, вы были правы, черт побери. Вы же сами говорили, что он был контролер, и он был им на самом деле.– Верно, говорил, но к делу, которое я расследую, это не относится. Факт остается фактом: когда Воронцов выходил из дома, он надел ордена и медали, а когда его нашли мертвым, их уже не было. В моем докладе отмечается, что совершено преступление, убийство. Его застрелили из пистолета, 9-миллиметрового «стечкина». Мотив убийства – ограбление. Ну что, разве я не прав? Разве тут что не ясно?– Тут ясно только то, что эти документы должны были попасть в руки тех молодчиков, которые и заварили всю эту кашу.Шевченко злобно зыркнул на меня и стал укладывать сложенный пиджак в пакет.– Ладно, кончим с этим. Мне известно, что здесь имеется отдел, который…– Послушайте, Катков, – Шевченко не хотел замечать моего шага к компромиссу, – несмотря на мою привязанность к старой гвардии, я вовсе не собираюсь выдвигать обвинения против новых чиновников, в частности, против сотрудников министерства, где я работаю, или же против людей из Госкомимущества, связанных с программой приватизации, которые, должен признаться, – он остановился, помолчал, – будут вытаскивать для других каштаны из огня. А как вы считаете?– Так и считаю. Но лишь если все они будут коррумпированы.– А у вас есть какие-то доказательства?– Нет, к сожалению. Но я знаю, что будут, – язвительно подчеркнул я. – И с удовольствием дам им ход, как только они попадут мне в руки.Глаза Шевченко метали молнии. Он прекрасно понял, чего я добивался.– Я могу это устроить, – пообещал он.– Разумеется, можете. Мы поднимаемся в ваш кабинет. Вы, якобы по забывчивости, оставляете на столе документы и выходите в туалет, а я в это время быстренько прочитываю текст, заложенный в машинку.– Нет, не пойдет. Это не тот случай.Взяв пакет со стола и передав его в окошко дежурному кладовщику, он отошел от камеры хранения.– Ну хорошо. Давайте подойдем к вопросу с другой стороны. Если не вы, то кто же?– Не понял, скажите яснее, – бросил он, ускоряя шаг.– Какой отдел в вашей конторе занимается борьбой с коррупцией в высших эшелонах власти?– Отдел по борьбе с экономическими преступлениями.– Благодарю вас. А почему бы не передать бумаги им?– Потому что расследованиями всяких нарушений в Госкомимуществе в установленном законом порядке занимается МВД. Если начальство Воронцова решит, что его подозрения обоснованны, тогда они предпримут соответствующие меры, направленные на…– Да вы же сами не верите в эти сказки.– Да нет, верю. Может, документы уже там, – сказал Шевченко и стал подниматься по ступенькам лестницы, закуривая на ходу сигарету.Я шел вслед за ним по пятам, думая о том, что он знает больше, знает, что Воронцова обложили со всех сторон и что нельзя бюрократам контролировать самих себя. Кроме того, он увиливает от ответов, имея скрытые побудительные мотивы, и я догадывался какие.– Кстати, кто сейчас возглавляет отдел по борьбе с экономическими преступлениями? – как бы между прочим спросил я.– Да есть такой мужик по фамилии Годунов, – ответил Шевченко, преодолев еще пролет лестницы.– А он не забил в колокола?– Его прислали из министерства с полгода назад.– Не станет ли он следователем Годуновым?– Будет кем-то вроде этого, – кивнул Шевченко. – Недаром здесь его прозвали Крематорием.– Крематорием?– Ага. В его ведении расследования валютных махинаций на черном рынке. Все, что конфискуется у мошенников, он сносит в санузел и там сжигает. Всякие иски и претензии мурыжит. Позер херов – вот кто он такой, если меня спросите.Мы поднялись еще на несколько ступенек, и я спросил:– Так он, стало быть, старший Крематорий? Или, может, главный?– Старший, – как-то опасливо произнес Шевченко, оглянувшись.– А сколько старший Крематорий Годунов прослужил в милиции?– Мы с ним были на одном курсе в МШМВД.– Где? Где?– В милицейской школе МВД.– Ну тогда понятно, вы, стало быть, давние соперники.Шевченко лишь пожал плечами.– Он честолюбивый мужик?– Змея подколодная, вот кто он.– Как профессионал слабак?– Еще какой.– А много ли у вас вакансий на должности главных?– Да нет, маловато.– Значит, если передать Годунову эти документы, он получит возможность продвинуться по службе, а вы по-прежнему будете иметь дело со всякими банальными убийствами и прочим дерьмом?– Зарубите себе на носу: документы поступили ко мне из Министерства внутренних дел и я возвращаю их туда же. Ну а теперь, извините, я опаздываю на семинар.– На семинар? Изучать новейшие орудия пыток и всякие подслушивающие устройства?– К сожалению, нет, – сердито глянул он на меня. – Попробуйте высидеть целую лекцию на тему о том, как правоохранительным органам лучше информировать друг друга.Шевченко выдавил из себя подобие улыбки и решительно зашагал к двустворчатым дверям в самом конце коридора.– Об этом-то я как раз и говорю, – наступал я ему на пятки, видя, что он уже открывает двери. – Об обмене информацией. Эти документы являются…– Нас стало на два человека больше… – послышался резкий голос, явно женский, сердитый и усиленный микрофоном. В нем слышался сильный американский акцент, хотя женщина говорила по-русски.Я обомлел и, глянув, увидел, что, заговорившись с Шевченко, влетел в лекционный зал, где сидели сотрудники правоохранительных органов. Головы повернулись, и все уставились на нас.– …если не ошибаюсь, – говорила женщина, сердито глядя на меня с кафедры. – А я эксперт в этой области.– Вот вы-то мне как раз и нужны, – сказал я, и мы двинулись по проходу прямо к ней. – Может, вы сумеете убедить этого упрямца в необходимости сотрудничать.– О, нет, увольте. Это ваша работа. Семинар проходит на другую тему, – ответила она, выходя из-за кафедры с микрофоном в руке.Женщина оказалась высокой, поистине необъятной, с крупными формами, как у многих жительниц Средиземноморья, с огромной копкой жестких черных волос. И жестикулировала она размашисто – все в ней было крупным и основательным.– У меня есть несколько научно-исследовательских лабораторий, где вы сможете претворить в практику свои обоюдные теоретические замыслы. Но сейчас было бы превосходно, если бы вы оба взяли свои…– Если мы станем ждать, – остановил я ее, – то и делить ничего не придется. Он взял документы из одного ведомства и…– Это вещдоки, – запротестовал Шевченко, обращаясь к присутствующим. – Видите ли, этот человек даже не….– Вещдоки? – вскричал я, не дав ему договорить. – Вы же сами говорили, что их нет. Они – собственность погибшего.– Не думаю, что погибший будет предъявлять на них права.– Его дочь предъявит! А я буду бесконечно доволен, когда…– Господа! Господа, пожалуйста, прекратите базар. Видимо, в данный момент нам лучше перейти от теории к практике. Если ваши коллеги не против, мы, может, и сумеем…– Коллеги?! – выкрикнул Шевченко, и по залу прошел одобрительный гул. – Да этот фигляр даже не офицер милиции. Он… это… журналист!– Ах, журналист! – ухмыльнулась лекторша, осознав, что попала впросак. Ее черные глаза, словно раскаленные угли, прожгли меня насквозь. – Ну, с вами, людьми из средств массовой информации, всегда происходит что-то несуразное. Вы что, устроили международный заговор или все такие дефективные от рождения?– В самую точку попали. Мы впитываем все, все, что под руку попадается. У нас просто неистребимый зуд на истину.– Наверное, так оно и есть. Но вам присуща еще мерзкая привычка публиковать все, не задумываясь о последствиях. – Она внимательно оглядела слушателей. – Когда мы говорим о средствах массовой информации, то в отношении роста преступности и наркомании, исходящих из стран Восточной Европы, все более важным становится расширение сотрудничества между различными органами массовой информации и усиление контроля за процессами в обществе. Об этом мы поговорим завтра. Тему семинара я бы назвала так: «Развенчание мифа о могуществе прессы и других ложных представлений». Но все-таки обидно упустить возможности, которые наглядно представляет нам сейчас этот случай.Она посмотрела на край сцены и кивнула. Тотчас же поднялись два милицейских офицера в форме, каждый с мой большой холодильник, и под одобрительный гул и жидкие аплодисменты зала затопали по проходу прямо ко мне. 6 – Тут не пробьешься, Коля. Шансов никаких, – заметила Вера, когда я рассказал ей о документах, найденных у Воронцова.Мы обедали в ресторане «Макдональдс» на площади Пушкина – я, Вера и Юрий. Ресторан довольно вместительный, отделан стеклом и блестящим светлым пластиком, да и расположен удобно, недалеко от Главного управления московской милиции и Министерства внутренних дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52