Водка была без цвета, без запаха, но все равно я учуял ее, и мне страшно захотелось выпить. Шевченко заметил мой страждущий взгляд.– Да, вечерок выдался длинный, – заметил он, протягивая мне бутылочку.– Спасибо, не надо, – ответил я, хотя горло у меня не то что пересохло, а просто горело. – Но вот если бы вы меня подбросили…– Извините, но я еду к себе на Петровку.– А мне как раз туда и надо.Двери лифта открылись, он внимательно посмотрел на меня и вышел в вестибюль. Я догнал его уже на ступеньках парадного подъезда.– Не торопитесь, Шевченко, вы будете дома гораздо быстрее и сэкономите немало времени, если ответите сейчас на мои вопросы.– К сожалению, Катков, в Москве есть и другие репортеры, и пока еще я должен держать ответ и перед ними.– Нет, не должны.– Вы что, предлагаете, чтобы я беседовал только с вами?– Я полагаю, что старший следователь с двадцатилетним стажем мог бы потребовать такое право.– Не двадцатилетним, а двадцатичетырехлетним стажем.– Тем более. Разумеется, если то, что я слышал, будто у вас руки чешутся стать начальником, просто сплетни…Он открыл дверь «москвича», бросил портфель в кабину и повернулся ко мне:– Со своими проблемами я разберусь сам. У меня нет времени в бирюльки играть. До публикации своих заметок, показывайте их мне, чтобы выбросить все, что не нужно знать читателям, все, что может стать помехой для следствия. Согласны?– Согласен.– Ну и врун же ты, Катков.Он сел за руль, со стуком захлопнув за собой дверь, и, мотнув головой, пригласил меня в машину.Дом на набережной исчез в дымке, нависшей над рекой. В этот поздний час движение на улицах еле теплилось, и вскоре мы уже подъезжали к Главному управлению милиции, знаменитой Петровке, 38, зданию с узкими окнами, похожему на крепость, наискосок от сада «Эрмитаж». Дежурный милиционер у въезда, узнав Шевченко, пропустил нас, и машина без остановки вкатила во двор, вымощенный грубыми каменными брусками и без единого деревца. Возвышающееся здесь шестиэтажное здание было облицовано желтоватыми гранитными плитками.Кабинет Шевченко находился на четвертом этаже, к нему вел целый лабиринт низеньких унылых коридоров. Кабинет мало чем отличался от этих тоскливых коридоров: серые стены, тусклое освещение, подслеповатые, забрызганные дождем и снегом оконца и шершавый грубый стол, на который Шевченко поставил портфель Воронцова.– Нет мотива – нет и подозрений, – мрачно изрек он избитый афоризм, выкладывая документы из портфеля.– У вас на счету преступления воров, содержательниц притонов, вы находили исчезнувших соседей. Словом, действовали профессионально. Похоже, в данном случае можно утверждать, что здесь видна рука мафии. Успешное заказное убийство. Так ведь? – начал я.– Нет, не так.– Тогда давайте посмотрим. Жертву убили из пистолета, это во-первых.– А вы хотели бы, чтобы из ружья?– Нет, топориком. Думается, теперь это довольно распространенное орудие убийства.– Да, хотя бы потому, что огнестрельное оружие носить запрещено, да и достать его не так-то просто. Ну, а топорик всегда под рукой.– Если бы вы не были профессионалом, тогда бы… Звонок телефона не дал мне досказать.– Шевченко слушает, – утомленным голосом сказал следователь, подняв трубку. Плечи у него обвисли. – Да, я все еще здесь… Извини, как раз я и намеревался. У меня не было случая… Да, я знаю, что уже поздно. Передай им, что увижусь утром. Катя, я же стараюсь изо всех сил. Но трудно… Катя? Катя?Он вздохнул и медленно повесил трубку.– Старушка выдала вам по мозгам, а?– Занимайтесь своим делом, Катков! – свирепо зыркнул он на меня.– Хорошо. Я хотел сказать, что все факты говорят о заранее спланированном убийстве.– А я такого не утверждал, и, пожалуйста, не пиши, будто я так говорил. Я сказал лишь, что это хладнокровное убийство. Больше ничего не говорил и не говорю.– Почему же так?– Потому что все еще концы с концами не сходятся.– Имеете в виду, что труп выволокли из машины?Шевченко согласно кивнул и добавил:– И куча всякого барахла на сиденье.– Ну а в чем же тогда проблема?– Во времени. Он ушел с работы и отправился в какой-то модный универсам, где торгуют всякой импортной всячиной. Был конец рабочего дня, самое напряженное для покупок время. Он должен был выстоять в нескольких очередях, затем долгая дорога в Химки-Ховрино, выпивка, закуска, разговоры всякие с приятелями, потом дорога домой. Так что убить его могли раньше, чем без пятнадцати девять. Я все точно рассчитал. – Он замолк на минутку и взял со стола информационный бланк. – Вот и Вера Федоренко точно зафиксировала время телефонного звонка.– Я что-то не совсем понимаю, – бесцеремонно перебил я его, полагая, что этот сукин сын никогда не выпустит инициативы из рук. – Поскольку труп находился не в машине, может быть, Воронцов сам выполз из нее?– С наполовину снесенным черепом?– Чисто рефлексивно. Как курица с отрубленной головой. Что бы там ни было, я по-прежнему считаю, что кому-то нужно было заткнуть ему рот.– Обсуждать этот факт не буду, – сказал он и, внимательно читая другой документ, добавил: – До тех пор, пока точно не выясню, с кем он что-то затеял там, в Министерстве внутренних дел.– Ну что ж, раз вы работаете в этом направлении, то уверен, у вас найдутся свои пути, чтобы прояснить дело.– А я не сомневаюсь, что и у вас, Катков, найдутся свои пути. Тогда дайте знать, что вы там раскопаете.– Я сообщу, кто приобретет мой репортаж, и вы прочтете, что я раскопал.Он разозлился, но постарался сделать вид, что гневается на какую-то неточность в документе.– Не думаю, что понадобятся какие-то особые источники, чтобы выяснять, в какие дела он был замешан.– Вы уже выяснили?– Приватизация, – сказал он пренебрежительным тоном, с каким обычно говорят о капитализме. – Эти бумаги подготовлены Комитетом по управлению госимуществом.– То есть комитетом, который вправе продавать государственное имущество? Его заполонили коррумпированные бюрократы, которые растащили и присвоили себе предприятия, где они раньше были директорами и управляющими.– Паршивые лицемеры, – выругался Шевченко, раздувая ноздри, словно стараясь учинить скандал. – Они же купили себе предприятия на деньги, украденные у партии, и здорово нажились, перепродавая их западным фирмам.– Перепродавая за доллары, которые, как я понимаю, никогда не вкладывались в экономику страны.– Это явление, Катков, называется утечкой капиталов. Ради таких грязных дел заключают десятки разных сделок, начиная с высоких технологий и кончая сельским хозяйством.– Ну и кого же, по вашему мнению, несчастный товарищ Воронцов намеревался вывести на чистую воду?– Может, всех их, а может, и никого. – Шевченко пожал плечами и загадочно улыбнулся.– Никого?– Да, никого. Мне платят зарплату не для того, чтобы я делал поспешные выводы, вроде вас, Катков. Мне платят за то, чтобы я собирал факты и оценивал их. – Он значительно откинулся на спинку стула и забарабанил костяшками пальцев по столу. – Воронцов – человек крупного калибра, к тому же неподкупный и честный. На руках у него документы, относящиеся к широкому кругу государственных предприятий. Согласны с этим?– Согласен. И что из этого следует?– Возможно, Воронцов взял документы, чтобы просмотреть их.– Как контролер?Шевченко кивнул и уточнил:– Возможно, он погряз так же, как и они, но возможно, что его убили, потому что он намеревался настучать кое на кого.– Но кто-то упредил его.– Тот, кому есть, что терять. – Он задумался на минутку, улыбнулся своим мыслям и продолжил: – А знаете, что во всем этом деле интересует меня больше всего?– Каким образом шокировать меня.– Мотив. Я хочу понять, почему русские убивают друг друга. Из-за любви, ненависти, по политическим соображениям?– Или из-за бутылки водки.– Точно. Но так было до сих пор. Теперь же превосходит все жадность. Деньги. Это уже что-то новенькое в мотивировках. 3 Ждановско-Краснопресненская линия метро петляет под землей от северо-западных окраин Москвы до промышленной зоны на юго-востоке. От дома на набережной до моего Люблино – путь неблизкий. Этот жилой район врубается в промышленную зону с ее загрязненным воздухом, более опасным, чем дым сигареты. В таком вот грязном загаженном месте мой дом. Добираясь туда, я всегда сплю в вагоне метро, не боясь проспать свою станцию и успевая выспаться.Но в ту ночь спать я не мог. Виной всему была ужасная насильственная смерть высокопоставленного чиновника Владимира Ильича Воронцова. Быстро писать я не умею, поэтому всегда набрасываю вчерне заметки в блокноте. И чем дальше исписываю странички, тем больше возникают в уме всякие вопросы.Так был ли Воронцов контролером или же не был? Если был, то какую государственную собственность, как он подозревал, незаконно распродали? И кто покупатели? Аппаратчики, которые управляли этой собственностью? Сотрудники из Министерства внутренних дел? Иностранные консорциумы? Все вместе? А может, сотрудники министерства и еще кто-то со стороны?Кому докладывал он об этом деле? Кто его подчиненные? Чист ли Воронцов или замаран?Ответы на возникавшие вопросы займут недели, а может, и месяцы. По мне, чем дольше, тем лучше. Скандал разгорится немалый. Мне известно начало происшествия, и я буду в курсе того, что последует.Поезд изогнулся на повороте с визгливым скрежетом и загрохотал, тормозя у станции. Не успели двери распахнуться до конца, а я уже выскользнул из вагона и устремился к эскалатору, выбросившему меня в полуночную темень. Холодный воздух подчеркивал ядовитый дым, исторгаемый заводами и фабриками в Братеево, на другом берегу Москвы-реки. Закурив сигарету, я подумал, что в моих легких серы сейчас больше, чем на головках спичек, и потопал на юг под потрескивающими проводами линии высокого напряжения, уходящей далеко за горизонт.Я снял квартиру в Люблино, чтобы писать о тяжелых жилищных условиях, лет пять назад, когда приехал из Перми-35 на Урале, где находился в заключении за писание «подрывных антисоветских призывов». Воздух здесь, насыщенный парами серной кислоты, оказался хуже, чем в тюрьме, свою работу я не смог закончить и хотел было съехать отсюда, но из принципа и из-за тяжелого материального положения вынужден был остаться. Причудливый старинный особняк, в котором я жил, приятно выделялся на фоне однообразных жэковских домов, а ответственная квартиросъемщица, чья семья владела особняком, до того как его комнаты поделили между добрым десятком жильцов, была терпелива, ожидая от меня платы за комнату.Уже в вестибюле я почувствовал тонкий запах духов. Я знал, чьи они.Верины духи повели меня по винтовой лестнице наверх, где к ним добавился неповторимый аромат кофе.– Привет, – весело поздоровался я, едва открыв дверь. – Извини, что задержался, но…Странно как-то. На софе, где, как я думал, уютно устроилась Вера с книжкой в руках, никого не было. Одеяло, которым она любила укрывать ноги, валялось в стороне. Книжка «Я – Клавдий» с загнутыми уголками страниц, которую я дал ей почитать, лежала на столике рядом с пепельницей, набитой окурками, и недопитой чашкой кофе.– Вера! Вера, ты здесь? – крикнул я, раздвигая портьеры, отгораживающие спаленку от общей комнаты. Веры нигде не было. И постель не тронута. Скинув теплую куртку, я продолжил осмотр и заметил, что дверь в ванную закрыта. Видимо, она там, принимала ванну и заснула. Такое бывало и раньше. Я потихонечку приоткрыл дверь, чтобы не напутать ее, но Веры и там не оказалось. Между тем она только что была здесь, все об этом свидетельствовало.Когда я звонил ей домой, мне никто не отвечал. Может, ее срочно вызвали на работу? Там знают мой номер телефона. Ее и раньше не раз в неурочное время вызывали на службу. Почему же она не позвонила мне по биперу или не оставила записку? Я набрал номер диспетчерской, но еще ничего не успел спросить, как дежурная сказала, что Вера отработала смену, да еще отчитала меня за то, что я звоню по личным делам. Положив трубку, я принялся внимательно осматривать свое жилище.Похоже, все на месте, в том числе даже моя библиотечка вредных «подрывных произведений», как их называли совсем недавно. Книги эти запрещенные, самая настоящая контрабанда. Они стояли в привычном для меня порядке – Сахаров, Солженицын, Хемингуэй, Набоков, Оруэлл, Сартр, Черчилль, Локк, Линкольн и другие авторы. Рядом – самодельные, сшитые нитками сборнички статей, которые читались по зарубежному радио. Все было в полном порядке.Может, я вынул их из тайника и выставил на полки слишком рано? Неужели желание Веры прочесть эту литературу обернулось для нее последствиями, о которых она даже не подозревала? Под ложечкой у меня привычно засосало. Что, недавно завоеванные свободы не так уж прочны и долговечны?Кофейник стоял на газовой плите. Я зажег горелку и заметался по комнате, сопротивляясь нарастающему желанию выпить и стараясь удержать свое воображение в рамках разумного. По-видимому, Вера очень устала и ушла, не дождавшись меня; она, может, все еще в метро.Я давно не пил кофе, первый же глоток был для меня, как водка для человека, бросившего пить. Не успел я просмаковать второй глоток, как вдруг кто-то забарабанил в дверь.– Товарищ Катков! Товарищ Катков, это Парфенова! – Голос был дребезжащий, явно старческий.Я открыл дверь и увидел старушку, которая присматривала за особняком и убирала мусор. Сейчас она стояла в холодном коридоре, кутаясь в махровый халат.– Да ведь уже три часа ночи, бабуля. Знаю, что я немного запоздал с уплатой, но…– Николаша, они увели ее с собой!Она была перепугана так, как пугаются люди, пережившие ночные визиты сотрудников госбезопасности, хотя об этом, кажется, уже забыли.– Увели с собой? Кто увел?– Мужчины.– Мужчины? А как они выглядели? Были в форме?Она отрицательно мотнула головой и вошла за мной в квартиру. Подслеповатые глаза цепко осмотрели комнату, ничего не упуская из виду.– А вы что-нибудь слышали?– Да, – серьезно ответила она. – Они так шумели на лестнице, что я проснулась.– Меня интересует, что они говорили.– Вот этого я не слышала. Видела только, что они усадили ее в машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52