– крикнула она прямо мне вслед. – Николай, по закону, я обязана сообщать куда следует об огнестрельных ранах.– Если ты каким-то образом вдруг вспомнишь о них.– Я не шучу. Не хочу делать ничего противозаконного.– А я и не прошу. Регистрационная карточка куда-то запропастилась, история болезни потерялась, ассистенты забыли заполнить документы.Я завернул в перевязочную и положил Рафика на стол под флуоресцентную лампу. Лицо его стало белее белого снега.– Ну не могу я, – настаивала Александра, машинально беря руку Рафика, чтобы прощупать пульс. – Не имею права.– Прекрасно. Тогда давай подождем, пока он не умрет, а тогда докладывай что хочешь.– Да, кажется, ты прав, – согласилась она, сложив губы так обворожительно, что я опять стал балдеть. – Он того и гляди умрет. – Она подняла телефонную трубку и нажала кнопку внутреннего переговорника. – Нина? Я, пожалуй, задержусь тут с одним делом… Ага, сильная головная боль… Да, всех надо переставить… Нет, нет, можешь уйти, когда закончишь. – Положив трубку, она посмотрела на меня и приказала: – Запри дверь.Я знал, что будет. Не раз видел я ее в действии, проворную, энергичную, точную. Мне всегда казалось, что обращаться с пострадавшими она могла даже с закрытыми глазами. Я запер дверь и отошел в сторонку, а она мигом принесла из врачебного кабинета аптечку первой помощи, поставила ее на тележку, вынула бандаж, бинты и, сорвав с пачки стерильную упаковку, обмакнула бинт в физиологический раствор и повесила на ручку тележки.Рафик лежал теперь молча, неподвижно, полузакрыв глаза и не обращая внимания на Александру, суетящуюся вокруг него. Она закатала ему рукав рубашки по самое плечо, тревожно прощупывая вену. Не прощупывается.– Потерял много крови.– Можно сделать переливание?– Если бы была кровь. Если бы знать его группу. Если бы иметь…– А тот раствор, что у тебя?..– …хоть чуть-чуть плазмы, – продолжала она, не слушая меня и не снимая руку с пульса. – Ее теперь очень трудно достать. Физиологический раствор, конечно, заполнит внутрисосудистый объем, но он не заменит красные кровяные шарики.Оставив руку Рафика, Александра крепко перетянула ее резиновым жгутом повыше бицепса. На запястье показалась бледная голубоватая жилка. Тогда она вставила в нее зонд, влила в вену раствор и оставила краник открытым. Затем она вихрем метнулась в кабинет, схватила там хирургические перчатки и со скрипом натянула их на руки, после чего сняла с Рафика окровавленную рубашку, чтобы продезинфицировать рану.– Не понимаю я, Коля, – выговаривала она, счищая с раны и вокруг нее лоскуты от рубашки. – Я не видела тебя целую вечность, а когда наконец увидела, ты, оказывается, со своей дурью вляпался в беду.– Да это все ерунда. Я знаю.Лицо ее смягчилось. На мгновение в глазах у нее мелькнуло обожание и нежность ко мне, как в первое время наших встреч, когда ее восхищала моя прямота и она разделяла со мной веру в свободное общество.– Не надо было мне спасать тебя, – с насмешкой сказала она, колдуя над Рафиком и снимая последний кусочек материи.Я уставился на жуткую рану на животе Рафика и мысленно увидел такую же, но только свою, двадцатилетней давности – сейчас от нее остался еле заметный розоватый шрам. Фраза, брошенная вскользь Александрой, мгновенно воскресила во мне и то холодное осеннее утро, и жгучую боль внутри.Тогда совпали по времени несколько событий. Я только окончил Московский государственный университет, и накануне еврейского праздника Йом-Кипур Египет и Сирия напали на Израиль. Кремль поставил арабам массу всякого вооружения, и по этому поводу я написал для подпольного листка передовицу с призывом ко всем диссидентам выйти с маршем протеста на Красную площадь. Нас уже ожидали там усиленные наряды кагэбэшников с дубинками. Удар по голове хоть и показался мне громовым, но голову не проломил. Я уже вставал на ноги, как кто-то злым голосом заорал: «Проклятый жид!» – и жгучая боль пронзила бок; я понял, что меня пырнули ножом.Друзья вырвали меня из рук разъяренных бульдогов и увезли в больницу. Несмотря на боль, меня потрясла девушка в операционной, особенно запал в душу ее сострадательный взгляд, светившийся поверх лицевой повязки, и мягкий, успокаивающий голос.– Потерпи, скоро пойдешь на поправку, – сказала она, держа меня за руку, в то время когда мне кололи обезболивающее. И пока я выздоравливал, все время думал о ней и надоедал, упрашивая выписать меня досрочно. Потом она битых десять лет упрекала меня в том, что своими писаниями и политической активностью я встал поперек ее медицинской карьеры. А следующие десять лет уже я винил ее в том, что своими амбициями и приспособлением к тоталитарному режиму она разрушила нашу семью и мы были вынуждены развестись. Но по справедливости, развалу семьи во многом, а может, и главным образом, способствовало мое пьянство. Но я никогда не признавался ей в этом. И никогда у меня не было…Из раздумий меня вывел резкий треск разматываемого липкого пластыря.– Режь здесь, режь! Николай, слышишь, Николай?Схватив ножницы, я быстро перерезал пластырь, который она наложила Рафику на рану пониже грудной клетки.– С ним будет все в порядке?– Если попадет в больницу.– Что с ним, Алекс?– Он сильно обескровлен. По-видимому, продолжается внутреннее кровотечение. Выходного отверстия не видно, а это значит, что пуля внутри. А я не могу ни вынуть ее, ни даже определить внутренние повреждения.– Что-нибудь еще можешь сделать?– Ему нужна кровь, Николай. Нужна операция. Единственный шанс спасти его – поместить в больницу.– Что толку спасать, если тогда его могут упрятать за решетку?– Теперь не время загадывать загадки. Жить ему осталось всего пару часов, а может, и того меньше. Не теряй ни минуты.– Я обещал ему, что он не умрет и не пойдет в тюрьму. Расшибусь, но выполню. Дай свою машину. Жду тебя на дорожке.– Нет у меня машины. И никто из наших никуда не поедет.– У тебя в приемном покое полно пациентов, а ты не можешь устроить через них машину?– Коля, как и все в этом чертовом городе, большинство моих пациентов не работают. А когда они разоряются, нищаю и я. – Она повернулась, подошла к столу и вызвала по телефону «скорую помощь». Затем принесла одеяло и накрыла им Рафика. – Он твой давний приятель?– Да нет. Почему ты так думаешь?– Да вижу, как ты заботишься о нем. Ну, я…– Я забочусь о всех, кто сидел в тюрьме, – перебил я ее, может, даже слишком язвительно. – Впрочем, извини, Алекс. Ночь была такой длинной. Бедолага помогал мне подбирать материал для очерка.Она с пониманием кивнула и спросила:– Ты его сможешь написать?– Должен написать.– Это ведь опасно. В один из таких дней ты уйдешь из жизни, Коля.– А я уже… – начал было я и замолк, подбирая слова побольнее. – Я умер в тот день, когда ты ушла от меня.– Все ищешь виноватых. Как мне это знакомо. Ты совсем не изменился, так?– Да нет же, изменился.– В чем, например?– Больше не пью ни капли.Тут она напряглась и пристально посмотрела мне в глаза – ведь по ним всегда можно узнать правду.– Ну, если и пью, то чуть-чуть.– Алкоголики либо пьют, либо капли в рот не берут, – отрезала она. – Середины тут нет.– Я стараюсь не пить.Она тяжело вздохнула и раздраженно сказала:– А еще говоришь, все ерунда.– Да нет, тут другое. В самом деле. Ты когда-нибудь слышала о собраниях москвичей, начавших лечение от алкоголя?У нее даже глаза распахнулись от удивления:– И ты бывал там?– Ага. Одна моя подружка рассказала про них. Она тайно внедрила меня к ним, чтобы я все высмотрел.– Неплохо иметь кого-то, кто…– Когда же, черт возьми, приедет эта проклятая «скорая помощь»? – перебил я, чтобы не рассказывать ей подробности.– Не горячись. Прошло-то всего несколько минут.– Ну так вот. Есть еще перемены. Я стал и более нетерпеливым, и совсем некомпетентным, как считают мальчики-тинэйджеры, которых теперь полным-полно в штате редакции «Правды».– Да будет тебе, ты по-прежнему умеешь писать так, чтобы выводить людей из себя.– Да нет, не совсем так. Я собирал материал для очерка о черном рынке орденов. А милиция устроила облаву и всех торгашей загребла. И они думают, что это я их заложил.Наконец-то с улицы послышался сигнал «скорой помощи». Я побежал открывать дверь. По ступенькам поднимались два санитара с носилками. Александра быстро заполнила карточку о передаче раненого, на лицо Рафика наложили кислородную маску, сумку с аптечкой повесили на крюк носилок и понесли его по коридору.– Берега себя, Николай, – сказала Александра. Санитары задвигали носилки в «скорую помощь». Я заставил себя улыбнуться и тоже полез в машину.– Я это всерьез, Коля, – голос у нее был печальный. – Прошу тебя, будь осторожен.Санитар захлопнул дверь. Машина покатила по дорожке, вырулила на улицу и помчалась к Садовому кольцу, сверкая в темноте голубыми вспышками мигалок. Когда машина уже стала лавировать в транспортном потоке, Рафик выгнулся дугой, упираясь грудью в привязные ремни. Из-под кислородной маски потекла густая кровь, и он обмяк. Голова его откинулась в сторону, на меня, не моргая, уставились его пустые глаза.Санитар приложил палец к шее Рафика, посветил ему в глаза и закрыл их.– Господи, упокой его душу, преставился, – бросил он водителю. Тот сбросил газ и выключил мигалки. «Скорая помощь» замедлила ход и направилась в сторону центра. Вскоре мы проскочили ворота Главного управления милиции, обогнули здание и затормозили у морга. Служители вытащили носилки с бездыханным Рафиком, а регистратор в милицейской форме занялся санитарами, которые передали ему сопроводительные документы и уехали восвояси.– Его что, застрелили? – спросил меня милиционер, проглядев документы, заполненные Александрой.– Да там в них все сказано.– А вам известно, при каких обстоятельствах?– Нет, – заявил я, не желая быть причастным к убийству.– Вы его родственник?– Да нет, просто добрый самаритянин.– Оставьте шутки при себе и напишите объяснение в письменной форме, – потребовал он, подвигая мне через стол форменный бланк. – Отсюда не уйдете, пока я не передам документы дежурному офицеру и он не отпустит вас.– Я же сказал, что ничего не видел.– А это пусть дежурный решает. Придумав что-то в свое оправдание, я изложил все на бумаге. Регистратор, аккуратно сложив бланки, заложил их в цилиндр и отправил его куда-то по пневматической почте. Минут через десять, когда я выкурил уже третью сигарету, на пороге в половинке дверей появился Шевченко.– Катков! – позвал он. – Увидел в сводке твою фамилию и решил зайти поздороваться.– Это все последствия той ночи.Он вынул копию моего объяснения, заметив при этом:– Здесь написано, что вы нашли какого-то незнакомца на улице.– Да, нашел.– А поскольку все это случилось неподалеку от места работы жены, то и приволокли его туда?– Ага. Она сделала то, что было в ее силах. Мы уже ехали в больницу, когда…– Тут все написано, – перебил он и добавил как бы между прочим: – А я и не знал, что ее поликлиника в Серебряном Бору.– В Серебряном Бору? Да нет же! Она находится… – начал я выкручиваться, понимая, что он играет со мной, как кошка с мышкой.– А мои люди занимались расследованием перестрелки там. В пивном баре. Почерк мафии. Они так орудуют в Америке. Один был убит, другой ранен. Раненый, как говорят свидетели, невысокий человечек по имени Рафик. Он был там с кем-то третьим, его не опознали, но описали приметы… – Шевченко замолчал и сделал вид, будто читает в блокноте: – Высокий, худощавый, в темно-синей куртке, вьющиеся волосы, очки в тонкой оправе.– Вот как? Все мы имеем своих двойников.– У нас имеются труп и оружие, а эксперты, готов спорить, найдут на нем отпечатки пальцев вашего друга, не говоря уже о баллистической экспертизе, которая докажет, что убивали именно из этого оружия.– Ну вот и дошли до самой точки.– Получается, Катков, что вы – соучастник убийства.– Я? Да все наоборот, черт возьми! Это меня хотели угрохать.– Вас? Неужели правда?– Меня. Этот малый следил за мной весь день-деньской. А Рафик спас мою жопу. Тут уж вас надо благодарить.– Что вы хотите этим сказать?– А торгаши орденами. Вы же сами слышали, как тот парень угрожал мне. Они считали, что это я их заложил.– Видите, что получается, когда вы завариваете кашу, чтобы заработать себе на хлеб с маслом. Вы, Катков, как наркоман, не можете без скандалов и всячески возбуждаете их. Все журналисты такие. Устроите заваруху, а сами в кусты. – Он заглянул в блокнот и спросил: – А Рафик какое имел отношение ко всему этому?– Он был моим посредником. И тут мне пришло в голову, что убийца не просто хотел выбить меня из седла, а выполнял заказ торгашей: выследить и ухлопать обоих одновременно. Рафик ведь тоже был в то утро, может, они и на него подумали.Шевченко задумчиво кивнул и внимательно посмотрел на меня. Было такое впечатление, что знает он гораздо больше, чем говорит, и прикидывает, как ему поступить.– Ну давайте, говорите, что там у вас еще, – прямо сказал я ему. – У нас же существует договоренность, если я правильно понимаю.– Видимо, не существует, – как-то нерешительно произнес он. – Но несмотря ни на что, работаем мы пока еще сообща. – Он бросил взгляд на часы. – Извините. Мне еще нужно кое-что доделать.Он расписался под сводкой и пружинистым шагом пошел к двери. От его толчка обе половинки еще долго качались, поскрипывая на шарнирах.Я вышел на воздух после того, как регистратор закончил свою работу, стараясь поскорее избавиться от противного запаха формалина. Температура на улице была минусовая, небо набухло, предвещая снегопад. Я прошел мимо ряда припаркованных к стене автомашин, миновал ворота и оказался на улице. Надо искать такси.Минут десять я ждал, пока не появилась какая-то машина, осветив фарами двор дома № 38. Да это же «Москвич» Шевченко! Машина медленно двигалась по направлению ко мне по другой стороне Петровки и остановилась как раз напротив служебного входа. Дверь открылась, из темноты вышла женщина. Походка ее явно мне знакома, к сожалению, не только походка. Не заметив меня в темноте, к машине подошла Вера и села впереди, рядом с Шевченко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52