Скотто содрогнулась от отвращения и с облегчением вложила пистолет в кобуру.Мы переждали немного, чтобы успокоиться, и продолжили осмотр камер. Луч фонарика выхватил неподалеку какую-то тусклую надпись. Скотто остановилась, посветила по сторонам и подошла к надписи.– Что там такое? – спросил я.Во всю дверь по трафарету было намалевано: «УБОРЩИК».– Я подумал, что вы что-то такое нашли.– А я и нашла.– Чулан уборщика?– Да нет, другое. – И она осветила тусклый массивный металлический засов, на котором висел огромный амбарный замок. – Небось там сидят очень высокооплачиваемые уборщики и мойщики, как по-вашему? – пошутила она.Скотто запросила по радио помощи. Едва она выключила радиопереговорное устройство, как по лестнице загремели агенты с сильными фонарями, за ними появились Банзер, Траск и другие начальники, а также полицейские с переносной электросваркой и электротараном. Они быстренько взломали дверь. Из помещения так и пахнуло зловонием и плесенью. Затем послышалось быстрое царапанье и какое-то бульканье воды. За дверью был подземный грузовой отсек. И там-то, в свете мощных переносных ламп, мы увидели пачки денег. Ими были буквально забиты разные сумки, коробки, ящики и корзины, стоящие на погрузочных площадках, прямо на полу, у стен, около старых ржавых водопроводных труб, из которых сочилась и капала вода. Живых денег было немыслимое количество, на огромную сумму. Многие пачки намокли, банкноты выцвели, порвались, некоторые пачки стояли штабелями, утопая в воде, по ним ползали и суетились огромные крысы. Застигнутые врасплох ярким светом, они замерли на мгновение, а затем кинулись кто куда, не забыв прихватить в зубах добычу.Мы молчали, пораженные, зачарованные, удовлетворенные и в то же время содрогнувшиеся при виде полчищ розовато-серых тварей.– Сколько же здесь этих деньжищ? – наконец подал я голос.Банзеру понадобилась минутка, чтобы прикинуть.– Без всякого преувеличения могу сказать, что мы лицезреем сотни миллионов долларов.Скотто кивнула и добавила:– Здесь, пожалуй, раза в четыре, а то и в пять больше той сотни миллионов, которые мы поимели в Детройте в прошлом году.– Пятьсот миллионов долларов? – поразился я. – Да это же целых полмиллиарда. Их что, нарочно бросили здесь?– Похоже, что так и было, – пропищал Траск.– Наверное, решили, что слишком обременительно возиться с ними, – съязвила Скотто. – А вам, Катков, о чем они говорят?– Думаю, это их карманные денежки на мелкие расходы.Скотто и Банзер обменялись понимающими взглядами и согласно кивнули.– Так они вам, выходит, понадобились как вещественное доказательство, чтобы посадить Рабиноу под арест?– Его под арест? – удивился Банзер. – За что, спрашивается? За то, что он сдал в аренду свою фабрику незнакомым людям, а они оказались не совсем порядочными? Он за это не отвечает. – Банзер сделал паузу, что-то обдумывая, потом улыбнулся Скотто и сказал: – Так или иначе, сажать его время еще не пришло. 24 Только после девяти вечера попал я в гостиницу «Рамада» – тонкую, как нож, башню, устремленную ввысь на деловой улице в Арлингтоне. «Вам на какой этаж: с курящими или с некурящими?» – поинтересовался портье, когда оформлял мне номер. Судя по его тону, мой выбор пришелся ему не по душе. По российским меркам, номер был роскошным: подобранные в тон разноцветные обои, небольшая гостиная, письменный стол и такая ванная, о которой москвичи только могут мечтать.Да, Шевченко, прав – на первом месте у меня работа, иссушающая мозг, изнашивающая сердце. Хоть я вконец измотался за последние двое суток, все равно не выдержал – достал пишущую машинку и установил ее на стол. Примерно за час я набросал вчерне несколько страниц текста и выпил добрый кофейник кофе, принесенный в номер. Лучше бы, конечно, шлепнуть водочки. Из-за хорошей дозы кофеина и разницы во времени голова у меня оставалась неестественно бодрой, мысли так и роились. Я решил было заказать успокоительного в виде бутылки «Столичной», но вместо этого, схватив туристский путеводитель, устремился к лифту и оказался прямо на станции метро, поскольку находилась она как раз под гостиницей.Через каких-то двадцать минут я уже увидел себя выходящим на улицу Фогги-боттом в центре Вашингтона. Бодрящий ветерок обжигал лицо, я шел мимо дремлющих правительственных учреждений по направлению к Молу, как называлась эта улица в путеводителе. За просторным заснеженным газоном широкая мраморная лестница вела к подножию террасы, где в зареве галогенных ламп купалось сооружение, похожее на греческий храм. Лавируя между высокими колоннами, я подошел к внушительному постаменту.Холодный гранит памятника воплотил горячую душу человека, который освободил рабов, принес победу в гражданской войне и спас американский народ. Он слегка сутулится, голова наклонена немного вперед, лицо испещрено глубокими морщинами, глубоко посаженные глаза выдают человека, уставшего от повседневных тягот, безмерной ответственности и одиночества; словно проходя мимо в этот прохладный вечер, он увидел свободный стул и присел на минутку, чтобы передохнуть и перевести дух.Я настолько погрузился в размышления, что услышал шаги позади себя и увидел длинную тень, когда человек подошел чуть ли не вплотную.– Эй, приятель, с тобой все в порядке? – раздался хриплый голос.Я быстро обернулся и оказался лицом к лицу с полицейским, его озабоченные глаза ярко блестели на фоне лоснящегося чернокожего лица.– Все в норме, спасибо. А вы как?– Да вся задница обмерзла. Не могу представить, что любой здравомыслящий парень добровольно захочет высунуть нос на улицу в такую погодку.– Но я-то здесь.Он добродушно рассмеялся.– Да-а, здесь. Но мне-то выбирать не приходится. Вот только закончу смену и сразу завалюсь домой.– А вы живете в Вашингтоне?– Я – да, но дети живут не с нами. Отправились на заработки, чтобы купить какой-нибудь домишко на юге.– Желаю удачи. Собственность – это результат труда. Кто-то станет богатым и покажет другим пример, что будет способствовать развитию экономики и предпринимательства. Знаете, кто это сказал?Он посмотрел на меня с таким недоумением, будто я заговорил с ним на русском языке.– Вот он, – кивнул я на статую Линкольна.– Да? Никогда не слышал. – Он жестом показал на мемориальную доску с выгравированной на ней Геттисбергской декларацией. – Я тоже из тех, кто считает, что все люди рождаются равными.– Да и я из таких, хотя в стране, откуда я приехал, эта идея только начинает оказывать себя.– Где же это? В Южной Африке, что ли?– Да нет. В России.– Не шутите? То-то мне поначалу послышался какой-то акцентик в вашей речи. – И он пошел, оставляя за собой легкий парок при дыхании. – Ну ладно, приятель, не рассчитывай, что эта идея пробьется за одну ночь.Я постоял еще немного, тронутый его заботой и проницательностью, а потом решил возвращаться. Только я вошел в номер, как на телефоне заморгала красная лампочка. Звонила бойкая девчушка – компьютерный оператор из оперативного центра СБФинП.– Для вас получен факс, мистер Катков, насчет Рабиноу. Разыскали его через Федеральное авиационное управление. Оказывается, он пользуется реактивным самолетом типа «Гольфстрим», числящимся за его компанией. В последнем полетном листе указан аэропорт Ла Гуардия как место посадки, а это значит, что птичка все еще в Нью-Йорке.– А вы наверняка знаете, что он прилетел этим самолетом?– В пассажирской декларации его фамилия первая. В городе у него есть квартира. Ее адрес… – Она на минутку замолкла, и я услышал в трубке, как она перебирает клавиши компьютера. – Диктую: Саттон плейс саут, дом 35, квартира 4. Не исключено, что сейчас он там и скрывается, но с уверенностью сказать не могу.– Мне кажется, что такой шанс есть. Спасибо за информацию.Немного поспав, приняв горячий душ и переодевшись, я добрался на метро до национального аэропорта – следующая станция после Пентагона, как указывалось в моем путеводителе, – и успел к посадке на челночный авиарейс, вылетающий в Нью-Йорк. Как и везде в присутственной Америке, в кабине аэролайнера «Боинг-737» курить запрещалось. Страна желала иметь исключительно здоровую нацию с крепкими нервами. Не прошло и часа, как на горизонте под правым крылом самолета проступили известные всему миру очертания огромного города. Точнее, не проступили, а возникли внезапно, как вдруг выскакивает вроде бы ниоткуда складная радиоантенна автомашин. В раннем утреннем свете прижавшиеся друг к другу высокие здания из камня, бетона, стали и стекла представляли собой незабываемое зрелище.– А там что, Эмпайр Стейт Билдинг? – не удержавшись от удивления, громко спросил я соседа.Он нехотя оторвал глаза от газеты, посмотрел и равнодушно кивнул. В этот момент лайнер заложил вираж как раз над северной оконечностью Манхэттена, открыв широкие водные просторы, и плавно пошел на посадку.При выходе из терминала около автомобильной стоянки диспетчер помог мне поймать такси. В машине не нужно было торговаться из-за оплаты проезда, хотя, когда мы влились в транспортный поток, водитель сразу доказал, что по своему мастерству не уступает лучшим московским шоферам. Вскоре мы миновали подвесной мост с высокими столбами, освещенный гирляндами ярких ламп, по величественной эстакаде въехали в еще сумеречный Нью-Йорк и покатили по его пустынным улицам. Из-под крышек дорожных люков едва заметно вился теплый пар. Оголодав без курева, я дымил без перерыва, раскуривая сигарету за сигаретой, пока такси не подъехало к улице с указателем «САТТОН ПЛЕЙС» и не свернуло к многоэтажному респектабельному особняку.Представительный швейцар в униформе, встретив меня у парадного подъезда, проводил в вестибюль к охраннику – сидя за конторкой, тот смотрел телевизор. Я представился и сказал, что хотел бы встретиться с мистером Рабиноу. Охранник начал внимательно исследовать записи в журнале для посетителей.– Извини, дружище. Мистер Рабиноу всякий раз предупреждает нас, когда ждет кого-либо. Тут никакой Киров не записан.– Не Киров, а Катков. Да, он меня не ожидает, но я…– Забудь, милок. Тебя он принимать не собирался.– Думаю, что собрался бы, знай, что я здесь. Скажите ему, пожалуйста: Николай Катков из Москвы.– Из самой Москвы? – удивился он. – Что-то не похоже, чтобы ты был оттуда, дорогой мой.– Вот как? А вы там бывали?– Послушай, мне наплевать, откуда ты заявился. Хоть из магазина новогодних игрушек. Понял? Он не намерен встречаться с тобой.– Ну подождите, на вашем месте, я все же дал бы знать мистеру Рабиноу, а там – пусть он сам и решает.Охранник немного подумал, а потом все же позвонил в апартаменты Рабиноу и изложил суть дела. Его попросили не класть трубку. Охранник не отводил ее от уха, дожидаясь ответа и постепенно накаляясь. Наконец он злобно проворчал:– Порядок, Киров. Давай поднимайся. – Сам вызвал лифт и ждал, пока он не спустится.Когда двери лифта открылись, внутри стоял широкоплечий молодой человек в деловом костюме. Я шагнул в сторону, чтобы пропустить его, но он жестом пригласил меня войти. Лифт начал подниматься, а он повернул меня лицом к стене и, ни слова не говоря, начал обыскивать. Пульс мой заметно участился. Вспомнилось грозное предупреждение: «Если он согласится встретиться с вами – значит, это он. А если это он, то во второй раз промашки не допустит».Лифт доставил нас под самую крышу небоскреба. В холле у входа стояла величественная бронзовая конструкция, похожая на подсвечник для семи свечей. Из высоких, от пола до потолка, окон открывалась захватывающая панорама огней, мерцающих до самого горизонта. На второй этаж апартаментов вела винтовая лестница, заключенная в сверкающее круглое стекло. На белоснежных стенах развешаны были не картины, нет, а произведения искусства. Распахнув рот, я глазел на безумство красок, подписанных знаменитым голландцем Конинком, как вдруг сзади послышался повелительный голос:– Добро пожаловать в Нью-Йорк, мистер Катков.Загорелый, в великолепном темно-синем костюме, накрахмаленной белой рубашке и с ярким галстуком, Майкл Рабиноу казался выше ростом, чем тогда, когда я впервые увидел его в клубе «Парадиз». Он легко и непринужденно спускался по лестнице, словно молодой мужчина, а не 60-летний человек.– Как это любезно с вашей стороны, что вы нашли время заскочить ко мне в гости! – воскликнул он с обезоруживающей искренностью, и мы обменялись рукопожатием.Глаза его воинственно поблескивали, за показной светской приветливостью проглядывала обычная мужицкая хитрость. Кивком головы он отпустил моего сопровождающего и повел в столовую, куда, очевидно, попадали не все посетители. Изысканное столовое серебро, фарфоровая посуда, хрустальные бокалы на две персоны и, что немаловажно, хрустальные пепельницы.– Почему бы нам не позавтракать вместе и не узнать получше друг друга? – любезно предложил Рабиноу.– Я не прочь, – ответил я, и мы сели за стол. – Хочу только честно предупредить, что люди знают, где я нахожусь. Люди из федеральных правоохранительных органов.– Чудесно. Я, право, так и полагал.– Вы так полагали? – совершенно искренне изумился я.О том, что я уехал в Америку по приглашению СБФинП, знали только Юрий и Шевченко. Неужели я ошибался насчет Шевченко? Что из того, что он старший следователь? Может, и его купили? А не связан ли он каким-то образом с Рабиноу?– А что тут удивительного, мистер Катков? – ответил он как-то снисходительно. – Мне ведь не нужно рассказывать вам о могуществе прессы. – И он предложил мне свежий номер «Нью-Йорк таймса». Внизу на первой полосе газеты под текстовкой, в которой говорилось: «Смерть агента связана с расследованием отмывания денег», была фотография Скотто на стоянке автомашин СБФинП в окружении толпы репортеров. Сзади нее человек недоуменно разглядывал журналистов. Голова его была обведена желтым фломастером. Этим человеком был я.– Не отведаете ли апельсинового сока? – предложил Рабиноу с хитрой улыбочкой. – Свеженький, только что выдавлен.Служанка в форме подкатила сервировочный столик и наполнила соком бокалы, положила на тарелки блины и копченую лососину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52