господи, боже мои!
веди меня туда, куда ты хочешь, - тогда только ты избавишься от рабства и
сделаешься истинно свободным.
Свободный человек распоряжается только тем, чем можно распоряжаться
беспрепятственно. А распоряжаться вполне беспрепятственно можно только
самим собою. И потому, если ты увидишь; что человек хочет распоряжаться не
самим собою, а другими, то знай, что он не свободен: он сделался рабом
своего желания властвовать над людьми.
Эпиктет.
Но что же могут сделать эти сотни, тысячи, допустим сотни тысяч ничтожных,
бессильных, разрозненных людей против всего огромного количества людей,
связанных правительствами и вооруженных всеми могущественными орудиями
насилия? Борьба кажется не только не равной, но невозможной, а между тем
исход борьбы так же мало может быть сомнительным, как исход борьбы ночного
мрака и утренней зари.
Вот что пишет один из тех юношей, которые сидят по тюрьмам за отказ от
военной службы:
"Иногда мне приходится говорить с солдатами из караула, и всякий раз
искренно улыбаешься, когда говорят мне: "Эх, землячок, плохо, что молодость
вся ваша пройдет в заключении".- А не все ли равно, скажешь им, конец-то
ведь всем один.
- Так-то оно так, да вам бо и в роте плохо не было, если бы служили.- Да
ведь мне здесь покойнее,- говоришь им, чем вам в роте.- Уж что говорить,-
насмешливо, иронически говорят они.- Хорошего мало. Четвертый год сидите. А
кабы служили, домой давно бы уехали, а то когда вас теперь освободят.- Да
коли мне и здесь хорошо,- скажешь им. Покачают головой и задумаются.- Чудно.
Подобного рода разговоры происходят у меня и с товарищами моими по камере -
солдатами. Один еврей солдат говорит мне: - Удивительно. Сколько вы
страдаете и всегда почти веселый и бодрый.- А прочие товарищи мои по
камере, когда кто из них заскучает, загрустит, говорят: "Эх ты! не успел
сесть, а уж и затосковал! Ты вон смотри на отца (так они прозвали меня за
мою небольшую бородку), он вон уж сколько сидит, а веселый". И так слово за
слово завязывается у нас разговор. Бывает, что и попусту болтаем, а бывает,
что и дельную балачку заведем: о боге, о жизни и обо всем, что
заинтересует. А то кто-нибудь из них рассказывает из своей жизни в деревне,
и как хорошо себя чувствуешь, слушая это.- Итак, в общем, живется мне
ничего".
Вот что пишет другой:
"Внутренняя жизнь моя не скажу, что бывает всегда одинакова, бывают и
минуты изнеможения и минуты радости.
В настоящее время чувствую себя хорошо, да все-таки много надо иметь сил,
чтобы победоносно смотреть на все то, что часто встречаешь в тюремной
жизни, тогда стараешься вникнуть в подробность дела и убеждаешь себя, что
все это творится только во мгновении времени, что во мне есть, положено сил
более, чем этого нужно для этого случая, и тогда радость опять озаряет
сердце, и забываешь про все, все случившееся. Так во внутреннем борении
проходю жизнь".
Вот что пишет третий:
"28 марта был мне суд, я приговорен на 5 лет, 5 месяцев и шесть дней в
арестантское отделение. Вы не поверите, как легко Ѕи радостно стало мне
после суда: словно после тяжелой ноши чувствуешь себя легко, когда снял ее,
так и я чувствую после суда легко и бодро и желаю навсегда чувствовать так
хорошо".
Но не то с душевным состоянием тех людей, которые пользуются насилием,
подчиняются ему, участвуют в нем. Все эти тысячи, миллионы людей вместо
естественного и свойственного людям чувства любви к братьям испытывают ко
всем людям, кроме маленького кружка единомышленников, только чувства
ненависти, осуждения и страха и до такой степени заглушают в себе все
человеческие чувства, что убийства братьев кажутся им необходимыми
условиями блага их жизни.
"Вы говорите: жестокость казней, но что же делать с этими мерзавцами?" -
говорят теперь в России такие люди из области консерваторов. "Во Франции
достигли успокоения после, не помню, сколько тысяч голов. Пускай они
перестанут чинить и швырять бомбы, и мы перестанем вешать их".
С такой же нечеловеческой жестокостью требуют, желают руководители
революции смерти правителей, революционные рабочие и земледельцы смерти
капиталистов и землевладельцев.
Люди эти знают, что делают не то, что свойственно и должно. и боятся, и
лгут, и стараются вызвать в себе злобу, чтобы ж видать правды, заглушить в
себе ту истину, которая живет в ни и зовет их, и не переставая страдают
самыми жестокими страданиями, страданиями душевными.
Одни знают, что делают то, что свойственно всем людям, лают то, к чему идет
человечество и что неизменно дает благо отдельному человеку и всем людям;
другие, как ни стараются скрыть это от себя, знают, что делают то, что
свойственно, всем людям, то, от чего все больше и больше уходит человечен
делают то, от чего страдает и отдельный человек, и все люди больше всего
они сами. На одной стороне - сознание несвободы, страх и скрытность, на
другой - свобода, спокойствие и открыть на одной - безверие, на другой -
вера; на одной ложь, на другой истина; на одной ненависть - на другой
любовь; на одной отжившее мучительное прошедшее - на другой наступающее
радостное будущее. Так какое же может быть сомнение в том, на чьей стороне
будет победа?
Неотразимую истину высказал умерший теперь французский писатель, когда
писал это удивительное, вдохновенное письмо:
"Духовная сила никогда так не занимала, никогда не налагала с такой силой
свою власть на человека, как в наше время. Она, так сказать, разлита во
всем том воздухе, который вдыхает мир. Те несколько индивидуальных душ,
которые отдельно желали общественного перерождения, мало-помалу отыскали,
призвали друг друга, сблизились, соединились, поняли себя и составили
группу, центр притяжения, к которому стремятся теперь другие души с четырех
концов света, как летят жаворонки на зеркало; они составили, таким образом,
общую, коллективную душу, с тем, чтобы люди вперед осуществляли сообща,
сознательно и неудержимо предстоящее единение и правильный прогресс наций,
недавно еще враждебных друг другу. Эту новую душу и нахожу и узнаю в
явлениях, которые кажутся более всего отрицающими ее.
Эти вооружения всех народов, эти угрозы, которые делают друг другу их
представители, эти возобновления гонений известных народностей, эти
враждебности между соотечественниками и даже эти ребячества Сорбонны суть
явления дурного вида, но не дурного предзнаменования. Это - последние
судороги того, что должно исчезнуть. Болезнь в этом случае есть только
энергическое усилие организма освободиться от смертоносного начала.
Те, которые воспользовались и надеялись еще долго и всегда пользоваться
заблуждениями прошедшего, соединяются с целью помешать всякому изменению.
Вследствие этого - эти вооружения, эти угрозы, эти гонения; но если вы
вглядитесь внимательнее, вы увидите, что все это только внешнее. Все это
колоссально, но пусто.
Во всем этом уж нет души: она перешла в иное место. Все эти миллионы
вооруженных людей, которые каждый день упражняются в виду всеобщей
истребительной войны, не ненавидят уже тех, с которыми они должны
сражаться, ни один из их начальников не смеет объявить войны. Что касается
до упреков, даже зарождающихся, которые слышатся снизу, то уже сверху
начинает отвечать им признающее их справедливость великое и искреннее
сострадание.
Взаимное понимание неизбежно наступит в определенное время, и более
близкое, чем мы полагаем. Я не знаю, происходит ли это оттого, что я скоро
уйду из этого мира и что свет, исходящий из-под горизонта, освещающий меня,
уже затемняет мне зрение, но я думаю, что наш мир вступает в эпоху
осуществления слов: "любите Друг друга", без рассуждения о том, кто сказал
эти слова: бог или человек". (Дюма-сын.)
Да, в этом, только в этом осуществлении в жизни закона любви не в его
ограниченном, а в его истинном значении, как высшего закона, не
допускающего никаких исключение/только в этом одном спасение от того
ужасного, становящегося все более и более бедственным, кажущегося
безвыходным, положения, в котором находятся теперь народы христианского
мира.
XIII
Общественная жизнь может быть улучшена только самоотречением людей.
Говорят: одна ласточка не делает весны; но неужели оттого, что одна
ласточка не делает весны, не лететь той ласточке, которая уже чувствует
весну, а дожидаться? Если так дожидаться всякой почке и травке, то весны
никогда не будет. Так и нам для установления царства божия не надо думать о
том, первая ли я, или тысячная ласточка.
Делай свое дело жизни, исполняя волю бога, и будь уверен, что только этим
путем ты будешь самым плодотворным образом содействовать улучшению общей
жизни.
"Над людьми мира нависла страшная тяжесть зла и давит их. Люди, стоящие под
этой тяжестью, все более и более задавливаемые, ищут средств избавиться от
нее.
Они знают, что общими силами они могут поднять тяжесть и сбросить ее с
себя; но они не могут согласиться все вместе взяться за нее, и каждый
сгибается все ниже и ниже, предоставляя тяжести ложиться на чужие плечи, и
тяжесть все больше и больше давит людей и давно бы уже раздавила их, если
бы не было людей, руководящихся в своих поступках не соображениями о
последствиях внешних поступков, а только внутренним соответствием поступка
с голосом совести. И такие люди и были и есть - христиане, потому что в
том, чтобы вместо цели внешней, для достижения которой нужно согласие всех,
ставить себе цель внутреннюю, для достижения которой не нужно ничьего
согласия, и состоит сущность христианства в его истинном значении. И потому
спасение от порабощения, в котором находятся люди, невозможное для людей
общественных, и совершалось и совершается только христианством, только
заменой закона насилия законом любви.
Цель общей жизни не может быть вполне известна тебе - говорит христианское
учение каждому человеку - и представляется тебе только как все большее и
большее приближение к благу всего мира, к осуществлению царства божия; цель
же личной жизни несомненно известна тебе и состоит в осуществлении в себе
наибольшего совершенства любви, необходимого для осуществления царства
божия. И цель эта всегда известна тебе и всегда достижима
Тебе могут быть неизвестны наилучшие частные внешние цели:
могут быть положены преграды для осуществления их; но приближение к
внутреннему совершенству, увеличение любви в себе и в других не может быть
ничем и никем остановлено.
И стоит только человеку поставить себе вместо ложной внешней общественной
цели эту одну истинную, несомненную и достижимую внутреннюю цель жизни,
чтобы мгновенно распались все те цепи, которыми он, казалось, был так
неразрывно скован, и он почувствовал бы себя совершенно свободным...
Христианин освобождается от государственного закона тем, что не нуждается в
нем ни для себя, ни для других, считая жизнь человеческую более
обеспеченною законом любви, который он исповедует, чем законом,
поддерживаемым насилием...
Для христианина, познавшего требования закона любви, все требования закона
насилия не только не могут быть обязательны, но всегда представляются теми
самыми заблуждениями людей, которые подлежат обличению и упразднению...
Исповедание христианства в его истинном значении, включающем непротивление
злу насилием, освобождает людей от всякой внешней власти. Но оно не только
освобождает их от внешней власти, оно вместе с тем дает им возможность
достижения того улучшения жизни, которого они тщетно ищут через изменение
внешних форм жизни.
Людям кажется, что положение их улучшается вследствие изменения внешних
форм жизни, а между тем изменение внешних форм есть всегда только
последствие изменения сознания, и только в той мере улучшается жизнь, в
которой это изменение основано на изменении сознания.
Все внешние изменения форм жизни, не имеющие в основе своей изменения
сознания, не только не улучшают сознания людей, но большей частью ухудшают
его. Не правительственные указы уничтожали избиение детей, пытки, рабство,
а изменение сознания людей вызвало необходимость этих указов. И только в
той мере совершилось улучшение жизни, в которой оно было основано на
изменении сознания, то есть в той мере, в которой в сознании людей закон
насилия заменился законом любви. Людям кажется, что если изменение сознания
влияет на изменение форм жизни, то должно быть и обратное, и, так как
направлять деятельность на внешние изменения и приятнее (последствия
деятельности виднее), и легче, то они всегда предпочитают направлять свои
силы не на изменение сознания, а на изменение форм, и потому большей частью
заняты не сущностью дела, а только подобием его. Внешняя суетливая,
бесполезная деятельность, состоящая в установлении и применении внешних
форм жизни, скрывает от людей ту существенную внутреннюю деятельность
изменения сознания, которая одна может улучшить их жизнь. И это-то суеверие
больше всего мешает общему улучшению жизни людей.
Лучшая жизнь может быть только тогда, когда к лучшему изменится сознание
людей, и потому все усилия людей, желающих улучшить жизнь, должны бы быть
направляемы на изменение сознания своего и других людей.
Христианство в его истинном значении, и только такое христианство,
освобождает людей от того рабства, в котором они находятся в наше время, и
только оно дает людям возможность Действительного улучшения своей личной и
общей жизни.
Казалось бы, должно быть ясно, что только истинное христианство,
исключающее насилие, дает спасение отдельно каждому человеку и что оно же
одно дает возможность улучшения общей жизни человечества, но люди не могли
принять его до тех пор, пока жизнь по закону насилия не была изведана
вполне, до тех пор, пока поле заблуждений, жестокостей и страданий
государственной жизни не было исхожено по всем направлениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86