охранение
такое усердное, что когда [кто ] либо из ограбленных, забитых, обманутых,
со всех сторон спаиваемых одуряющими напитками людей как-нибудь присвоит
себе 0,0000001 предметов, которые постоянным грабежом отняты у него и его
товарищей, его по "праву" судят, запирают, ссылают.
Живет владелец тысячи десятин земли, т.е. человек, противно всякой самой
несомненной справедливости завладевший один естественным достоянием многих,
в особенности тех, которые живут на этой земле, т.е. явно ограбивший и не
перестающий грабить их. И вот один из этих огрубляемых людей, безграмотный,
одуренный ложной верой, передаваемой ему из рода в род, спаиваемый
правительством водкой, нуждающийся в удовлетворении самых первых жизненных
потребностей, идет ночью с топором в лес и срубает дерево, необходимое ему
или для постройки, или для того, чтобы на вырученные деньги купить самое
необходимое. Его ловят. Он нарушил "право" владетеля 1000 десятин леса,
знатоки "права" судят его и сажают в тюрьму, оставляя голодную семью без
последнего работника. То же совершается везде, в сотнях, тысячах таких
случаев в городах, заводах и фабриках.
Казалось бы, что не может быть нравственности без справедливости, доброты,
сострадания, прощения обид. Тут все это нарушается во имя "права". И
такие-то дела, совершаемые на основании "права" ежедневно повсюду тысячами,
нравственно воспитывают людей!
Воспитательное, этическое влияние "права"?!
Нет ничего - даже не исключая богословия, которое так неизбежно развращало
бы, не могло бы не развращать людей.
Можно только удивляться тому, как, несмотря на это постоянное и усиленное с
двух сторон развращение народа, еще удержалось в нем истинное понимание
справедливости, уже совершенно потерянное нерабочими сословиями.
"Если ученые господа, знающие все божеские и человеческие законы, при том
ни в чем не нуждающиеся, богатые, считают, что надо бедняка, который по
нужде, или даже по глупости, пьянству, невежеству срубил в лесу дерево или
унес из завода на 2 рубля товару, посадить в тюрьму и не прощать, а морить
с голоду его семью, то что же мне-то голому, безграмотному делать, когда у
меня сведут лошадь. Судить, и не то что засудить, а убить конокрада'" - Так
должны бы рассуждать люди из народа, но они, несмотря на все развращение,
которому подвергаются от "права" и богословия, преимущественно от "права",
все-таки удерживают настоящие нравственные человеческие черты, которых нет
и помину людей, устанавливающих "права" и живущих по ним.
Кант говорил, что болтовня высших учебных заведений есть большей частью
соглашение уклоняться от решения трудных вопросов, придавая словам
изменчивый смысл. Но мало того, что эта болтовня ученых имеет целью
уклонение от решения трудных вопросов, болтовня эта, как это происходит при
болтовне о "праве", имеет часто еще самую определенную безнравственную цель
- оправдание существующего зла.
Так это и в нравственном отношении, но и с точки зрения разумности вера в
какую-нибудь чудотворную матушку царицу небесную, или в канонизированную на
днях Жанну д'Арк все-таки не так нелепа, как вера в атрибутивные,
императивные переживания и т.п. Казалось бы, в наше время уже и явная
неточность, софистичность самых понятий и искусственность несуществующих
выдуманных слов для их выражения должны бы сразу отталкивать свежие,
молодые умы от занятия такими предметами. Но по вашему письму вижу, что и
теперь то же самое, что было 60 лет тому назад. Я ведь сам был юристом и
помню, как на втором курсе меня заинтересовала теория права, и я не для
экзамена только начал изучать ее, думая, что я найду в ней объяснение того,
что мне казалось странным и неясным в устройстве жизни людей. Но помню, что
чем более я вникал тогда в смысл теории права, тем все более и более
убеждался, что или есть что-то неладное в этой науке, и! ли я не в силах
понять ее; проще говоря, я понемногу убеждался, что кто-то из нас двух
должен быть очень глуп: или Неволин, автор энциклопедии права, которую я
изучал, или я, лишенный способности понять всю мудрость этой науки. Мне
было тогда 18 лет, и я не мог не признать того, что глуп я, и потому решил,
что занятия юриспруденцией свыше моих умственных способностей, и оставил
эти занятия. Теперь же, занятья десятками лет совсем другими интересами, я
как-то забыл о науке "права", и даже мне смутно представлялось, что
большинство людей нашего времени уже выросли из этого обмана. Но по вашему
письму я, к сожалению, вижу, что "наука" эта все еще существует и
продолжает совершать свое злотворное дело. И потому я рад случаю высказать
об этой науке то, что теперь о ней думаю, и полагаю, что думаю не один я, а
вместе с очень многими и многими.
Не стану советовать профессорам разных "прав", проведшим всю жизнь в
изучении и преподавании этой лжи и устроившим на этом преподавании свое
положение в университетах и академиях и часто наивно воображающим, что,
преподавая свои мотивационные действия этических переживаний и т.п., они
делают что-то очень важное и полезное, не стану таким людям советовать
бросить это дурное занятие, как не стану советовать это священникам,
архиереям, проведшим, как и эти господа, всю жизнь в распространении и
поддерживании того, что они считают необходимым и полезным. Но вам,
молодому человеку, и всем вашим товарищам не могу не советовать как можно
скорее, пока голова ваша не совсем запуталась и нравственное чувство не
совсем притупилось, бросить это не только пустое и одуряющее, но и вредное
и развращающее занятие.
Вы пишете, что г-н Петражицкий в своих лекциях упоминает о том, что он
называет моим учением. Учения у меня никакого нет и не было. Я ничего не
знаю такого, чего не знали бы все люди. Знаю же я со всеми людьми, с
огромным большинством людей всего мира то, что все люди свободные, разумные
существа, в душу которых вложен один высший, очень простой, ясный и
доступный всем закон, не имеющий ничего общего с предписаниями людей,
называемыми правами и законами. Высший закон этот, самый простой и
доступный всякому человеку, состоит в том, чтобы любить ближнего, как
самого себя, и потому не делать другому того, чего не хочешь себе. Закон
этот так близок сердцу человеческому, так разумен, исполнение его так
несомненно устанавливает благо как отдельного лица, так и всего
человечества и так одинаково был провозглашен закон этот всеми мудрецами
мира, от Ведантистов Индии, Будды, Христа, Конфуция до Руссо, Канта и
позднейших мыслителей, что если бы не те коварные и зловредные усилия,
которые делали и делают богословы и правоведы для того, чтобы скрыть этот
закон от людей, закон этот уже давно был бы усвоен огромным большинством
людей, и нравственность людей нашего времени не стояла бы на такой низкой
степени, на которой она стоит теперь.
Так вот те мысли, которые вызвало во мне ваше письмо и которые я очень рад
случаю высказать.
Письмо это мне бы хотелось напечатать. Если вы разрешите это, я бы
напечатал его с вашим письмом.
27 Апр.1909 Ясная Поляна

Л.Н.ТОЛСТОЙ - CARTHAGO
Л.Н.ТОЛСТОЙ
CARTHAGO DELENDA EST
(Карфаген должен быть разрушен)
С каждым годом более и более учреждается обществ мира, чаще и чаще следуют
один за другим конгрессы мира, на которых собираются лучшие люди Европы,
обсуживая стоящий поперек дороги всякого движения человечества к
осуществлению своих целей вопрос вооружения и приготовления к войне,
произносятся речи, пишутся книги, статьи, брошюры, со всех сторон
разъясняющие и освещающие этот вопрос. Нет уже теперь образованного и
разумного человека, который бы не видел того ужасного, вопиющего зла,
которое производят безумные приготовления к войне дружественно связанных
между собой народов, не имеющих никаких причин для того, чтобы воевать друг
с другом, и не думал бы о средствах уничтожения этого ужасного, безумного
зла.
Все аргументы, начиная с Мольтке и кончая г-ном Вогюэ, которыми люди,
отстаивающие старый порядок, хотели бы защищать войну, давно уже безнадежно
опровергнуты; давно уже разъяснено и доказано, что война поддерживает в
людях не высшие, а самые низшие, зверские чувства; что для разрешения
столкновений, возникающих между цивилизованными государствами, могут быть
учреждены международные судилища, а для защита от воображаемого нападения
варваров цивилизованным народам достаточно одной сотой тех войск, которые
теперь содержатся государствами; несомненно доказано, что войны и
приготовления к ним производятся только теми властвующими людьми, которым
выгодны войны, и что для всех народов они только пагубны и бессмысленны.
Но, удивительное дело, тут же рядом с этим сознанием бесполезности,
преступности и бессмысленности войны между образованными народами, к
которой они все усиленно готовятся, в последнее время с особенной
самоуверенностью, если не сказать наглостью, проявляются среди военного
сословия самые противоположные чувства этому сознанию и выражаются так, как
40, 50 лет тому назад они не смели выражаться.
Почти в одно и то же время в двух самых военных государствах - в Германии и
в России - совершены офицерами возмутительные преступления: в Германии
пьяный офицер убил беззащитного человека под предлогом оскорбления мундира.
В России компания пьяных офицеров тоже под этим предлогом с помощью солдат,
врываясь в дома, грабила и секла беззащитных жителей. Убийство, совершенное
немецким офицером, произошло при следующих обстоятельствах:
"11-го октября, вечером, в кафе-ресторане "Тангейзер", который был
переполнен народом, сидели два молодых лейтенанта местного гренадерского
полка фон-Брюзевиц и фон-Юнг-Штиллинг. Около 12 часов ночи в залу вошли два
штатских с двумя дамами и сели за столик около лейтенантов. Один из
штатских, механик Зипман, задел своим стулом стул, на котором сидел
лейтенант фон-Брюзевиц. Лейтенант счел себя оскорбленным и потребовал,
чтобы Зипман перед ним извинился, на что тот возразил, что и не думал
оскорблять лейтенанта. Тогда фон-Брюзевиц выхватил шпагу и хотел ударить ею
Зипмана, но был остановлен хозяином ресторана и кельнером, что дало
возможность Зипману скрыться.
- Теперь моей чести капут. Я должен подать в отставку! - воскликнул
лейтенант, выходя из кафе, но, узнав от полицейского, что господин, похожий
на Зипмана, не выходил на улицу, снова вернулся в кафе, надеясь там найти
своего обидчика и вернуть свою честь. Действительно, он увидел там Зипмана
и бросился на него с обнаженной шпагой, несмотря на то, что безоружный
механик, убегая от офицера, усиленно просил у него извинения.
Произошла отвратительная сцена: среди оцепеневших мужчин и кричавших в
ужасе женщин храбрый лейтенант гонялся за убегавшим механиком и, наконец,
нагнав его в углу двора, уложил на месте ударом шпаги. Опуская
окровавленную шпагу в ножны, офицер с чувством удовлетворения произнес:
"Чу, теперь моя честь спасена!"
Поступок русских офицеров еще отвратительнее: пьянствующие офицеры вывели
из терпенья толпу, над которой они издевались, и одного из этих пьяных
офицеров прибили и сорвали с него погоны. Офицер собрал товарищей и солдат
и с этой командой пошел по домам евреев, врываясь в них, грабя жителей и
отыскивая несчастные погоны. Погоны найдены были на мельнице, и тут
начались истязания хозяев мельницы, истязания, кончившиеся смертью, как
говорят некоторые. То, что сущность дела такова, - в этом не может быть
сомнения; подробности же могут быть неверны, и поправить их нельзя, потому
что все это дело старательно было скрыто от всего русского общества. В
газетах было только известие о том, что разжалуются в солдаты неизвестно за
что двенадцать офицеров.
Казалось бы, что поступки как немецкого, так и русских офицеров таковы, что
правительства как того, так и другого народа должны были бы принять все
зависящие от них меры для того, чтобы поступить с этими одичавшими людьми
так же, как оно поступает с гораздо менее развращенными и дикими уголовными
преступниками, и позаботиться о том, чтобы искоренить тот дух, который
воспитывает таких извергов. Ничуть не бывало. Как то, так и другое
правительство, очевидно, сочувствует такому роду поступкам и поощряет их.
Вильгельм II - qui laisse toujours passer l'occasion de se taire et ne
laisse jamais passer l'occasion de dire une betise (который всегда
пропускает случай смолчать и никогда не пропускает случая сказать
глупость), сказал по случаю поступка убийцы Брюзевица, что если оскорблена
честь мундира, то военный должен помнить, что оскорблен этим сам император,
и они, офицеры, должны немедленно и основательно пустить в ход свое оружие.
Точно то же было и в России. Хотя при системе молчания и требования
всеобщего молчания о всем том, что важно и интересно обществу, мы не знаем,
что именно было сказано властями по этому случаю, мы знаем, что сочувствие
высших властей на стороне этих защитников мундира и что поэтому-то и не
были судимы эти преступники, и наказание им назначено то, которое
обыкновенно очень скоро прекращается прощением и возвращением прежнего
звания. Мы знаем это еще и потому, что такие случаи, как случай Брюзевица в
Германии, за время царствования Александра III повторялись и в России
несколько раз: было несколько убийств офицерами беззащитных граждан, и
убийц не судили, или судили, ни к чему не присуживая. Мм знаем это еще и
потому, что тот самого Александр III, которому присвояется почему-то эпитет
миротворца и христианина, не только не воспрещал дуэлей, против которых
боролись и борются все христианские импе! раторы и короли, но прямо
предписал их законом, для того чтобы поддержать в войсках пропадающий
принцип чести военного звания.
50, 40 лет тому назад всего этого не могло быть: не было таких офицеров,
которые бы убивали беззащитных людей за воображаемую честь мундира, и не
было таких государей, которые одобряли бы убийство беззащитных граждан и
узаконивали бы убийство на дуэли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86