Конечно, теперь после опубликования материала о ее двух схватках с Фраем, она могла стать объектом всеобщего внимания. История женщины, убившей насильника, возможно, запала в голову какому-нибудь ненормальному, и он решится сделать то, что не получилось у Фрая. Хилари решила завтра же сменить номер телефона.
* * *
В полночь в городском морге было, по выражению одного из патологоанатомов, тихо, как в могиле. Тишина царила в полуосвещенном коридоре и темной лаборатории. В холодильнике, где лежали трупы, мерно гудели вентиляторы, нагнетавшие ледяной воздух.
В ту ночь в морге дежурил один человек. Он сидел за обшарпанным фанерным столом в смежной с кабинетом медсудэксперта комнате. Этого человека звали Альберт Вольвич. Ему было тридцать девять, разведенный, он жил с дочерью Ребеккой. Альберт спокойно работал в ночную смену в морге. Он уже подшил несколько дел, послушал радио и теперь читал роман Стефана Кинга о вампирах.
В десять минут первого зазвонил телефон.
— Морг.
Молчание.
— Алло! — повторил Альберт.
Человек на другом конце провода издал стон и заплакал.
— Кто это?
Человек продолжал всхлипывать.
Казалось, что звонивший издевается над ним: очень уж искусственными и преувеличенно громкими стали рыдания.
— Да скажите хоть слово.
В трубке раздались гудки.
Альберт пожал плечами и положил трубку.
Когда он вновь раскрыл книгу, ему почудилось шарканье ног за дверью. Но сколько он потом ни прислушивался, ничего уже расслышать не мог.
Глава 4
Пятница. Девять часов утра.
К моргу подъехала машина, и из нее вышли двое, чтобы перевезти тело Бруно Гюнтера Фрая в морг на Энджелз Хилл. Эти люди сотрудничали с похоронным бюро из Санта-Хелены, где жил Фрай. Расписавшись в документах, они вынесли тело из мертвецкой, положили в гроб и, открыв заднюю дверцу фургона, установили его на специальной подставке.
* * *
Фрэнк Говард легко переносил похмелье. На утро он чувствовал себя отдохнувшим и набравшимся сил.
Уже в участке, а потом в машине Фрэнку было неловко в присутствии Тони, но Клеменса, предвидя это, постарался поддержать друга. Они, ничего не говоря, почувствовали, что отношения между ними изменились. Они начали понимать друг друга, и это сблизило их. Фрэнк и Тони увидели, что смогут вместе работать. После вчерашнего разговора препятствий к этому больше не существовало. В пятницу с утра они занялись делом Бобби Вальдеса. На этом пути их ожидало два разочарования подряд.
В управлении автотранспортом выяснилось, как они и предполагали, что Бобби Вальдес получил водительские права, представив поддельные документы на имя Жуана Масквези. В картотеке управления нашли карточки еще двоих Жуанов Масквези. Один из них оказался девятнадцатилетним юношей из Фресно, а второй — стариком, семидесяти лет. Ни у одного из них не было автомобиля марки «ягуар». Очевидно, Бобби купил машину совсем по другому документу. Вероятно, у него было несколько поддельных паспортов. Тупик.
Тони и Фрэнк вернулись в прачечную и допросили работников, которые помнили Жуана Масквези. Оставалась слабая надежда, что кто-нибудь из них видел Бобби после ухода из прачечной.
Все напрасно. Жуан ни с кем из них не общался, и куда он девался, никто не знал. Тупик.
После они отправились в закусочную. Они сели на открытой террасе и заказали сырный омлет с салатами.
— Завтра вечером свободен? — спросил Тони.
— Я?
— Да.
— Свободен.
— Хорошо. У меня есть предложение.
— Какое?
— Свидание с незнакомкой.
— Для меня?
— Не совсем.
— Я звонил ей утром.
— Забудь об этом.
— Она идеально подойдет для тебя.
— Я ненавижу смотрины.
— Это роскошная женщина.
— Ну и что?
— Свеженькая.
— Я не ребенок. Мне не надо, чтобы ты меня с кем-то знакомил.
— Разве друг не может помочь другу?
— Я сам в состоянии назначать свидания.
— Только дурак откажется от такой женщины.
— Значит, я дурак.
Тони вздохнул.
— Ну, как хочешь.
— Вспомни, что я говорил в «Болт-Хоул». Я не просил жалеть меня. Я хотел, чтобы ты понял, почему мне было так плохо.
— Я понял.
— Ты, наверно, подумал, что я люблю плакаться и распускать сопли.
— Ничего подобного.
— Мне никогда не было так плохо, как вчера.
— Я верю.
— Я никогда... не плакал. Мне кажется, я тогда очень устал.
— Конечно.
— Может быть, меня развезло.
— Может быть.
— Я много выпил.
— Достаточно много.
— Тони, я сам могу решить, с кем мне знакомиться.
— Конечно.
Они вернулись к сырному омлету.
Неподалеку располагались здания офисов, и сейчас стройные секретарши в темных юбках спешили на обед. В воздухе пахло цветами. Доносился шум улицы, свой для каждого города. В Нью-Йорке или Чикаго — это скрежет тормозов и визг сигналов. В Лос-Анджелесе — монотонное урчание моторов. Шуршание шин по асфальту. Мягкие гипнотические звуки. Как шум прибоя. Нечто нежное и невыразимо эротическое. Что-то подсознательное чувствовалось за живым дыханием города.
Фрэнк вдруг спросил:
— Как ее зовут?
— Кого?
— Не придуривайся.
— Жанет Ямада.
— Японка?
— Ну не итальянка же.
— Какая она из себя?
— Умная, приятной внешности.
— Сколько ей лет?
— Тридцать пять — тридцать семь.
— Откуда ты ее знаешь?
— Встречались с ней.
— Что же случилось?
— Ничего. Мы поняли, что нам лучше остаться друзьями.
— Ты думаешь, она мне понравится?
— Конечно.
— Хорошо. Я приду.
— Если не хочешь, давай забудем об этом.
— Нет. Я приду.
— Только не делай этого ради меня.
— Дай мне ее телефон.
— Даже не знаю, — промямлил Тони. — Мне кажется, я заставляю тебя.
— Ничего не заставляешь.
— Мне нужно позвонить ей и отменить встречу.
— Нет, послушай...
— Не хочу быть сводником.
— Черт возьми, я хочу увидеть ее! — рассердился Фрэнк.
Тони улыбнулся.
— Я знаю.
Фрэнк засмеялся.
— Будет две парочки?
— Решай сам, мой друг.
— Боишься соперника?
— Вот именно.
— У тебя виды на Томас?
— Ну, ты хватил. Это ведь просто ужин.
— Но она богатая.
— Почему мужчина должен обходить стороной женщин, у которых денег больше, чем у него?
— Я не о том.
— Когда король женится на простой девушке, это кажется романтичным. Но когда принцесса выходит замуж за простого человека, то все считают ее сумасшедшей. Двойная мораль.
— Ну что ж... удачи.
— И тебе тоже.
* * *
Пятница. Час дня. На столе в морге лежит тело, приготовленное для бальзамирования. К большому пальцу ноги привязана бирка: «Бруно Гюнтер Фрай».
Тело приготовили к отправке в Напа Каунти. Служащий обработал тело дезинфектором. Кишки и другие внутренние органы вынуты через заднепроходное отверстие и выброшены. В трупе почти не осталось крови после двух ножевых ран и вскрытия, но и то небольшое количество было удалено. Обрабатывая труп, служащий насвистывал мелодию песни Донни и Мэри Осмонд.
Он закрыл незрячие глаза и несколькими стежками зашил рот: на лице замерла вечная улыбка.
Работа была сделана аккуратно: те, кто придут на похороны, не заметят швов, если, конечно, придут.
Затем труп завернули в непрозрачный белый саван и положили в дешевый алюминиевый гроб, специально предназначенный для перевозки тел в любом виде транспорта дальнего следования. В Санта-Хелене труп положат во внушительный гроб, который выберут сами родственники или друзья умершего.
В 16.00 тело привезли в Международный Аэропорт и поставили в грузовой отсек небольшого самолета, совершавшего рейсы до Санта-Розы. В 18.30 самолет приземлился в Санта-Розе. Родственники не встречали гроб с телом Бруно Фрая. У него не было близких. У дедушки родилась единственная дочь, ее звали Кэтрин. У нее не было детей. Она усыновила Бруно. Своей семьи у Фрая не было.
За стеной небольшого здания местного аэровокзала стояли трое. Двое из них приехали от похоронного бюро. Здесь стоял его владелец, мистер Эврил Томас Таннертон, сорока трех лет, приятный, полноватый мужчина с рыжеватой шевелюрой и веснушчатым лицом. С его губ не сходила добрая улыбка. Он приехал с помощником, Хари Олмстедом, худощавым молодым человеком, который был столь же разговорчив, как и те покойники, с которыми он имел дело. Таннертон походил на мальчика из церковного хора, притворное благочестие шалуна, Олмстед же был само воплощение своей профессии: длинное, угрюмое лицо и холодный взгляд.
Третьим был Джошуа Райнхарт, местный адвокат и душеприказчик. Он имел внешность дипломата: шестьдесят один год, густые серебристые волосы зачесаны назад, широкий лоб, прямой нос, волевой подбородок.
Тело Бруно Фрая поместили на катафалк и повезли в Санта-Хелену. Джошуа Райнхарт ехал сзади на своей машине. Ничто не заставляло его сопровождать в поездке Таннертона. Долгие годы Джошуа работал с винодельческой компанией, принадлежавшей семье Фраев, и уже давно перестал получать доход, но продолжал вести дела семьи, помня, как тридцать пять лет назад он приехал в Напа Каунти устраиваться и Кэтрин очень помогла, познакомив его с отцом. Известие о смерти Бруно не взволновало его. При жизни Фрай не внушал симпатии. Джошуа поехал вместе с Таннертоном только потому, что рассчитывал на появление прессы, которая неизбежно обратит внимание на него, Джошуа Райнхарта. Хотя Бруно и был неуравновешенным, даже очень злым человеком, Джошуа твердо решил, что похороны должны пройти достойно. Он чувствовал свой долг перед мертвецом. Джошуа был столько лет верным защитником интересов семьи, что не мог позволить, чтобы преступления одного покрыли несмываемым позором имя компании.
Вечерело. Они уже проехали Соному, миновали долину Напа. Джошуа любил открывавшийся из окон вид. Неясно вырисовывались склоны гор, поросшие соснами и елями. Последние лучи заходящего солнца высвечивали верхушки темных деревьев. У основания гор росли развесистые дубы. Высокая трава, укрывавшая землю, не была видна: днем она казалась светлым волнистым ковром. А дальше бесчисленные виноградники усеивали склоны холмов и занимали почти всю равнину. В 1880 году здесь проводил свой медовый месяц Роберт Льюис Стивенсон. Местное вино он назвал поэтическим напитком. В то время виноградники размещались на сорока тысячах акров земли. С введением в 1920 году сухого закона виноградники были оставлены на десяти тысячах акров. На сегодняшний день площади расширились до тридцати тысяч акров. Местное вино славится богатым вкусовым букетом. Среди виноградников прятались винные заводики и дома. Часть зданий была старой постройки: бывшие аббатства, монастыри, католические миссии. Другие появились совсем недавно. Слава Богу, подумал Джошуа, что только на двух новых заводах используют современную технологию. Это был позор для обитателей долины. Виноград здесь давили по старинке и не любили нововведений, которые, по мнению местных жителей, могут разрушить царящую здесь идиллию. В окнах домов уже загорался свет, мягкий желтоватый свет, который так и манит укрыться от надвигающейся тьмы. Вино — поэтический напиток, думал Джошуа, сидя за рулем автомобиля, эта земля поистине дар Божий. Здесь я живу, здесь мой дом. А сколько на земле отвратительных мест, где возможно закончить свои дни. Например, в алюминиевом гробу.
Похоронное бюро находилось в большом белом доме, построенном в колониальном стиле, с полукруглой дорожкой, ведущей к главному входу. Над дверью горел фонарь, на столбах, стоящих вдоль дорожки, зажглись автоматически лампы под молочными плафонами. Таннертон подогнал фургон к заднему входу. Вдвоем с Олмстедом они поставили гроб на каталку и открыли дверь. Джошуа последовал за ними.
Человеческая фантазия попыталась придать этой комнате веселый беззаботный вид. Потолок был выложен красивой плиткой. Стены выкрашены в голубой цвет, цвет новой жизни. Таннертон повернул на стене выключатель, и из стереоколонок полилась нежная, немного торжественная музыка.
Но для Джошуа, несмотря на все ухищрения Таннертона, это было зловещее место. В воздухе стоял едкий запах бальзама, сладковато пахло аэрозолем, ноги скользили по чисто вымытому кафельному полу, поэтому Таннертон и Хари Олмстед носили обувь на резиновой подошве. Поначалу кафель производил впечатление чистоты и большого пространства, но потом Джошуа понял, в чем дело. Такой пол было очень легко отмыть от пятен крови, внутренностей и прочих ужасных веществ.
Сюда не пускали родственников, потому что все здесь напоминало о смерти. Находясь в залах для прощания, с тяжелыми темно-красными портьерами, дорогими коврами, панелями темного дерева и бронзовыми светильниками, человек чувствовал, что здесь совершается великое таинство, душа прощается с землей и отлетает к небесам. Но здесь, в рабочей комнате, где невыносимый запах и взгляд невольно задерживался на разложенных по стальным подносам инструментах, смерть выступала во всей своей неизбежности.
Олмстед открыл алюминиевый гроб. Таннертон свернул саван, обнажая труп. Джошуа взглянул на казавшийся восковым труп и вздрогнул:
— Отвратительно.
— Я знаю, для вас тяжело это видеть, — ответил Таннертон печально. Этот печальный тон он выработал на протяжении всей своей работы в бюро.
— Не совсем. Я не лицемер и не хочу притворяться. Этого человека я не очень хорошо знал, но и по тому, что я о нем знал, у меня сложилось нелестное мнение. С его семьей у меня чисто деловые отношения.
— Тогда, — запнулся Таннертон, — возможно, лучше передать устройство похорон одному из его друзей?
— Я не думаю, что у него найдется хотя бы один друг.
Минуту они смотрели на труп.
— Отвратительно, — повторил Джошуа.
— Конечно, с ним ничего не сделали. Если бы он попал ко мне сразу после смерти, то выглядел бы получше.
— Вы можете... что-нибудь сделать?
— О, да. Но это будет нелегко. Прошло уже полтора дня и, хотя его держали в холодильнике...
— А эти раны, — с отвращением сказал Джошуа, указывая на страшные шрамы, пересекавшие живот.
— Мой Бог, неужели она его так порезала?
— Нет, его еще вскрывал коронер. Видите порез? Это рана. И вот еще. Патологоанатом неплохо зашил рот, — признался Олмстед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47