пришили, значит, мужика, пришили, сволочи, заткнули
ему глотку! Труп, сукин сын, пришил! - и генерал нажал кнопочку! - поку-
да еще не ту, не в виде грибка, а кругленькую, словно пуговка: "Боевая
тревога"! И вспыхнул над воротами транспарант, и одновременно вспыхнули,
замигали, запереливались разными цветами многочисленные лампочки аттрак-
ционов, заорала по колоколу Алла Пугачева, и неизвестно откуда, словно
прямо из-под земли, выскочила не одна сотня молодых парней и девиц, оде-
тых в штатское и относительно разнообразно, выскочила, стала на мгнове-
ние в строй и тут же, подчинясь неслышной команде, рассыпалась по аллей-
кам, эстрадкам и аттракционам.
Несмотря на меленький дождик, молодые люди развлекались, веселились и
целовались в кустах, делали это старательно, изо всех сил, а генерал
глядел на мышку, глядел на грибок и плакал, потому что жалко ему было
Америку, богатую и свободную, щедрую и гостеприимную, - но ничего не по-
делаешь, и нет смысла кивать на поломанную вертушку, на бездействующую
блокировку, проводки которой неделю назад ребята скрутили напрямую, -
все равно ведь не политуправленцам, не цекашникам, - те способны перебз-
деть только, завыть по радио "Братья и сестры!" да сбежать в Хуйбышев с
полными штанами, - не им вести войну, а ему, потомственному кадровому
военному, чьи предки в добром десятке поколений защищали Россию от вра-
гов и смут, ему, генерал-лейтенанту Обернибесову, его товарищам-генера-
лам да офицерам с солдатами, и чтобы войну выиграть, и чтобы многие ты-
сячи солдат этих и офицеров спасти, он просто обязан был нажать на гри-
бок кнопочки сейчас же, ни минуты не медля.
Ладно! На том свете отдохнем! - Никита часа полтора проворочался в
постели, но заснуть так и не сумел: ныли, ревели, зудели прущие по неда-
лекому Садовому в шесть рядов в каждую сторону нескончаемые военные гру-
зовики и отравляли воздух в комнате вонью перегоревшей солярки. И потом
- едва он смыкал веки, навязчиво, неотвязно мерещилась давешняя кабинет-
ная сценка, возбуждала почти до поллюции и вызывала омерзение к самому
себе. Отбросив одеяло, Никита встал. На дворе было еще кое-как - в ком-
нате давно стемнело. Голова казалась тяжелее прежнего. Тошнота не уня-
лась. Никита оделся, прополоскал рот и вышел на улицу.
Как ни странно, ему нравилась Москва, и было грустно, что она должна
погибнуть. Не когда-нибудь там, через несколько долгих десятилетий или
столетий, когда его и в живых-то не будет, а вот тк вот, прямо на гла-
зах, сегодня в ночь: Никита отнюдь не переоценивал действенность приня-
тых им мер.
Он медленно брел вдоль бульваров под мелким дождичком, брел без пла-
ща, без зонтика, брел и смотрел на недавние, начала прошлого века, клас-
сицистические древности столицы, на глазурованные особнячки модерн, на
занявший целый квартал таких особнячков белокаменный Дом политического
просвещения, на вечерних пятничных алкашей. И хотя ничего, как говорит-
ся, не предвещало, - смотрел, как смотрят старики кинохронику времен их
молодости. Но вот! - Никиту обогнал мужик, стыдливо несущий под пиджаком
что-то объемистое, пухлое; а вот и целая семейка: мальчик с девочкою
дошкольного возраста, муж с женою и старушка пробежали наперерез бульва-
ра, - у этих в огромной хозяйственной сумке явственно белело! - впрочем,
при желании можно было и теперь не угадать, что белело именно; но тут
же, следом, вывернула из подворотни немолодая очкастая девица: ту уже
открыто, откровенно, бесстыдно, свисая с головы до пят, одевала серова-
тая, заспанная, со следами интимных выделений простыня.
Никита ускорил шаг: на Пушкинской площади, перед "Россией", как всег-
да было людно: молоденькие ребята, в пылу самоутверждения раскрасившиеся
под стиль панк, балдели в стереонаушниках, подкуривались, целовались с
девицами. У этих все шло как всегда, как обычно, но поверх их наполовину
выбритых голов виднелось, как по Горького, в голубом и желтом свете фо-
нарей, то здесь, то там проскакивают простынки, наволочки, пододеяльни-
ки.
На стоянку возле "Известий" подкатил ядовито-зеленый форд с диплома-
тическим номером, выпустил сутулую седоватую англичанку, американку ли,
- по направлению ее взгляда Никита и заметил Лидию, терпеливо мокнущую
под дождем. Сутулая воровато, не по-иностранному, оглядываясь, подошла к
ней, стала подле, словно незнакомая, но кого могли обмануть эти ма-
ленькие хитрости?! - не успели женщины обменяться и парою слов, как чет-
веро мальчиков, никитиных ровесников, одетых, что называется, скром-
ненько, но со вкусом, выросли из-под земли, схватили Лидию под локоточки
и повели, повлекли, поволокли вглубь, в темноту, в нишу, где свежим ла-
ком поблескивали за витринами образцы самого передового в мире дизайна.
Никита понял все вмиг: и что это арест с поличным, и что Лидка думает,
конечно же, на него, и что одна из мер, может быть - самая действенная,
- рухнула на глазах, - понял вмиг, но не вмиг очухался, пропустил те
две-три секундочки, когда можно еще было попытаться перехватить амери-
канку, - теперь же только задние огоньки ядовитого форда издевательски
подмигнули Никите и скрылись за поворотом. Если у Мэри получилось не
лучше, чем у Лиды, обернибесовские ракеты уже вовсю летят, - скоро, ста-
ло быть, полетят и ответные. Утешало только, что недолго придется Лидии
переживать горечь неволи и братнего предательства, а погибнуть суждено
под одной крышею с возлюбленным.
Никита выгреб из кармана мелочь: несколько бронзовых двушек мелькнуло
среди рыбьей чешуи серебра, - и пошел на ту сторону площади: звонить Мэ-
ри. По автомату болтала длинная кудрявая девица, - Никите, в общем-то,
было не к спеху: если уж летят - не остановишь, а не летят - значит, се-
годня и не полетят, - и он ждал, удрученно поглядывая на прибывающие
простынки и пододеяльники: неужели все они слушают нашу дурацкую стряп-
ню? Да, не отказать Трупцу в знании своего народа, не отказать!.. Впро-
чем, в условиях дефицита достоверной информации идут сплетни, и идут со
скоростью загорания спички, особенно если подготовлены немолчным гудени-
ем военных грузовиков!
К спеху - не к спеху, а так долго болтать все-таки неприлично! - Ни-
кита постучал двушкою в стекло. Кудрявенькая обернулась, окрысившаяся:
погоди, дескать, мудак, разговор важный! Никите показалось, что он
где-то видел девицу, чуть ли не в столовке яузского заведения, однако,
может, только показалось. Прождав еще три-четыре минуты, Никита не стал
больше стучать, а приоткрыл дверь: девушка! Девушка только отмахнулась,
а в нос Никите ударил пряный, терпкий парфюмерный запах, и Катька Кишко
в давешней мизансцене вспомнилась сотый уже раз за сегодняшний вечер.
Ну разве можно так ревновать?! щебетала девица в трубку. Ты ж знаешь,
у меня смена до десяти! Мало ли что обещала? откуда я могла догадаться,
что генерала отравят. А Трупец Младенца Малого не отпустил! - действи-
тельно значит: встречались они с Никитою в столовой. Ты кто? То-то! По-
эт! А я - лейтенант госбезопасности! - и девица стала успокаивать рев-
ность жениха ли своего, любовника весьма своеобразным, учитывая при-
сутствие в будочке Никиты, способом: в подробностях, со смаком рассказы-
вать, какими изысканными эротическими блюдами она жениха ли, любовника
угощает в минуты интимных их встреч, то есть смысл улавливался такой:
могу ли, дескать, я любить не тебя одного, если я так тебя люблю?!
Эти речи вынести было уже невозможно - Никита одной рукою полез деви-
це под потную мышку, уцепился за высокую, упругую грудь, другою стал по-
жимать, поглаживать девице живот, стремясь держаться пониже, пониже, еще
пониже. Девицу никитины действия стимулировали, ее рассказ обретал все
большую выпуклость, зримость, все большую! осязательность, а тело играло
под никитиными пальцами, словно баян в руках генерала Обернибесова. Бу-
дочка, от половины застекленная, окружена была людьми, но девице и горя
мало, а Никиту присутствие посторонних только подхлестывало, он думал,
что и хорошо! и пусть смотрят! пусть даже советы подают! - потому что
коль уж летят - не существует ни непристойности, ни кощунства, ни че-
го-то там еще, связанного с чем-то эдаким.
Подойдя вплотную к началу, так сказать, начал, Никита отметил, что
подозрения жениха ли, любовника кудрявенькой совершенно основательны, то
есть не в связи с теперешним, сейчас вот происходящим, основательны, а в
связи с предыдущим: волоски у входа в начало начал были слипшиеся, зас-
корузлые и неопровержимо свидетельствовали о недавней любви в местности
без биде и душа, - но и это, черт возьми, не отталкивало, а подхлестыва-
ло. А девица все щебетала, щебетала в микрофон, уже задыхалась, кончала,
а тот, дурак, жених там или любовник, поэт, принимал это на свой счет и,
возможно, даже приглашал к трубке приятеля: послушай, дескать, какая бы-
вает любовь!
Когда же любовь завершилась, кудрявенькая сыто уронила в микрофон: ну
все, пока, тут народ, позвоню завтра, невозмутимо переступила через тру-
сики, оставшиеся на заплеванном полу кабины, и, посторонив Никиту, не
взглянув на него, гордо вышла вон. Опустошенный Никита привел себя в по-
рядок - пакость, омерзение лежали на душе, - потянулся к трубке, но так
и не снял ее, только подержался за нагретую кудрявенькой лейтенанточкою
пластмассу и вышел тоже. В конце концов, он и без звонка узнает в самом
скором времени, удалась Мэри ее миссия или нет. Все узнют!
Дождик перестал. Сквозь облачные прорехи то и дело выглядывала луна,
не умеющая, впрочем, соперничать с яркими газосветными фонарями. Народу
на площади сильно прибавилось, молодежь панк затерялась в толпе, и, если
бы не простынки, все это вполне можно было принять за праздничное гу-
лянье по случаю Дня Победы. На скорбно склоненной голове бронзового поэ-
та белел, время от времени невозмутимо оправляясь, нахальный жирный го-
лубь мира.
Никита постоял в неопределенности, прислушался к соседнему диалогу:
провокация! элементарная провокация! Чего ж вы прибежали сюда, раз про-
вокация? На вас, на дураков, посмотреть, сколько вас тут наберется. А
простынку постирать вынесли? - постоял-послушал и вдруг понял, что его
тянет к родителям. Они, наверное, первыми выскочили на ближайшую пло-
щадь, - и все равно тянет: просто домой, в родную, что ли, нору.
И Никита спустился в метро.
В метро народу тоже было много, большинство везло с собою детей. По-
езда ходили по-вечернему нечасто и потому - набитые битком. В Никите
проснулась неожиданная брезгливость ко всей этой публике, он прямо-таки
не мог заставить себя лезть в воняющие потом, перенаселенные вагоны и
пропускал, пропускал, пропускал, - но людской напор не спадал, напротив
- рос, пережидать было бессмысленно, назад, на поверхность, не хотелось
ни в коем случае, и Никита, зажмурясь и стараясь не дышать, втиснулся в
щель между сходящимися дверьми очередного поезда.
Проплывшие мимо окон, остановившиеся и поплывшие дальше хромированные
колонны Маяковской напомнили о каком-то легендарном митинге сорок, что
ли, первого года; на Белорусской перрон был огорожен буквально монолитом
из тел, двери поезда открылись с трудом и не все, - пора было подумать,
как выбираться: следующая станция никитина, Динамо. Люди, злее чертей,
не пропускали, словно бы специально смыкались друг к другу ближе, еще
ближе! - и неизвестно, удалось бы Никите выйти, если б вагон вдруг не
тряхнуло, как коробок, в котором на слух проверяют наличие спичек, и с
десятикратным g отрицательного ускорения не остановило, перекошенный, с
погасшими огнями, в глухой темноте тоннеля. Судя по истошным воплям бо-
ли, тех, кто ехал в головах вагонов, задавило ньютоновой силою, однако,
переполнение в каком-то смысле пошло во благо: и у задних, и у середин-
ных - ни пробитых голов, ни поломанных позвоночников.
Зычный партийный басок, едва сумев продраться сквозь вопли задавлен-
ных, принялся несколько абстрактно, ибо никаких дельных предложений не
подавал, призывать к спокойствию, но уже сыпались стекла дверей и окон,
уже иррациональные выкрики сменились более или менее прагматическими:
Миша! Мишенька! Держи папу за руку! Зайка! выбирайся на свою сторону и
иди к Белорусской - и так далее, и не сильно помятый Никита, следуя
внутренним токам толпы, оказался в проломе окна, а затем и в тоннеле.
Клочья тьмы то здесь, то там вырывались вспышками спичек и зажигалок.
Поезд, сойдя с рельсов, врезался головою в стенку, и те, кто вылез на
сторону столкновения, найдя себя в тупике, в ловушке, с энергией ужаса
двигались назад, - задние же, не зная, в чем дело, перли вперед, - Ники-
та по счастию оказался с другой стороны и довольно скоро миновал вагоны.
Ощупью, спотыкаясь о шпалы и упавших людей, он добрался до станции. По
ней, выхватывая то знакомые спортивные медальоны, то темно-розовый мра-
мор панелей, то куски человеческих скоплений, ерзали пятна ручных фона-
рей; у эскалаторов стояла давка - почище чем в часы пик. Сорванные по-
лотна лестниц торчали из провалов острыми зубцами. Цепляясь за устои
плафонов, люди ползли по разделительным парапетам, срывались, летели
вниз, сбивая ползущих навстречу, но подымались и ползли снова, - древ-
негреческая мифологическая история пришла Никите на ум, про Сизифа, ка-
жется, - впрочем, все, что происходило, не столько виделось, сколько
угадывалось в рефлексах редких, неверных источников света, восстанавли-
валось воображением по носящимся в подземелье истерическим репликам це-
лых и звериным визгам раненых и умирающих.
Воздух, не проветриваемый поршнями поездов, густел, тяжелел с каждой
минутою. Зачем они лезут наверх? недоумевал Никита, сам протискиваясь к
эскалатору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83