Встретили Ивана Александровича радуш-
но, отобрали паспорт для оформления пропуска, проводили в небольшую ком-
нату, где и попросили обождать. Специально для этого, надо думать, и от-
веденная, кроме стульев содержала она и небольшой голубенький - как сам
особняк - стол, на котором лежало несколько старых "Правд" да потрепан-
ный номер "Юного натуралиста". Иван Александрович, чтобы отвлечься, взял
журнальчик в руки, начал листать, что-то читать безмысленно, как вдруг
наткнулся на фразу: "Голубь - птица жестокая, кровожадная, способная
медленно, хладнокровно заклевать более слабого голубя!" С отвращением
отбросил Иван Александрович журнал и начал ждать просто, и первые минут
пятнадцать выходило это у него недурно, а потом в душу стала прокрады-
ваться тревога: а ну как жуткое ожидание выбьет из-под ног твердую
нравственную основу, на которой он по дороге сюда столь незыблемо утвер-
дился? И начал Иван Александрович прямо-таки гипнотизировать себя, зак-
линать, что ни за что на свете приятелеву фамилию он им не назовет, ни
за какие блага, ни под каким страхом, хоть, знаете, кол у него на голове
тешите - не назовет и все тут! И до того Иван Александрович дозаклинал-
ся, что даже как-то не вдруг понял, что приглашают его пройти в кабинет.
Что ж вы, Ываны Ылыкысаныдырывычы! укоризненно отнесся к нему Игорь
Константинович (Иван Александрович сразу понял, что человек за столом
Игорь Константинович и есть). Как же это вы так?! и столько сочувствия
заключалось в укоризне этой, что Ивану Александровичу ужасно стыдно за
себя стало - куда стыднее, чем в баньке - за себя, за ничтожную свою ма-
лость, за некрасивые свои мысли и поступки, за Лариску, за Альмиру, за
кощунственное желание руки над листом и жуть как захотелось повиниться,
покаяться перед молодым, обаятельным, прекрасно одетым человеком, пока-
яться и даже фамилию сакраментальную назвать. Иван Александрович поту-
пился, и Игорь Константинович понял, что происходит в душе гостя, понял
и сказал снова сочувственно, но уже без былой укоризны, а великодушно,
тоном милосердия и прощения: вижу-вижу, осознали вы свою вину и больше
уж, наверное, ны будыты. Ну и ладненько. Ну и замечательно. Всего вам
доброго. Как же? удивился Иван Александрович. А фамилия? Его фамилия:
И-ва-нов! Не надо, покачал головою Игорь Константинович. Не надо фами-
лию. Все фамилии мы знаем и без вас. Всего вам, повторяю, доброго. И та-
ким приятным оказалось нежнейшее это "всего вам доброго", таким ласко-
вым, таким успокоительным и хорошим, что на глазах Ивана Александровича
выступили сладкие слезы признательности и даже, пожалуй, высшего некоего
просветления, и он, не веря еще до конца ощущению своему, спросил: так я
могу идти? Так я могу быть свободным? и, услышав улыбчивый утверди-
тельный игорьконстантиновичев ответ, тихонечко, спиною, отпятился к две-
рям, толкнул их эдаким изящным движением зада и - показалось Ивану Алек-
сандровичу - тут же очутился на улице, хоть это-то было точно невероят-
но, потому что двери кабинета вели, конечно же, в коридор, и часовой там
стоял, и тамбур существовал, и паспорт Ивану Александровичу должны же
были, в конце концов, вернуть. Ну и что? Такое ли уж у нас страшное за-
ведение? все еще доносился из-за дверей иронически-укоризненно интониро-
ванный голос Игоря Константиновича. Пытают у нас? Расстреливают? Лейте-
нанты Падучихи работают? А, Иван Александрович?..
На улице все шло так, словно ничего не случилось: оранжево светило
низкое закатное солнце, спешили по своим делам люди, со Сретенки, поше-
веливая усами, полз троллейбус, машины сплошным потоком текли к Садово-
му, и Иван Александрович, счастливо обалдевший от того, что ничего на
улице не случилось, пошел машинному потоку наперерез, но тут же услышал
резкий свисток, повернулся на него и увидел милицейского сержанта. И
сержант, и сам свисток почему-то ужасно обрадовали Ивана Александровича.
Он подумал: как все же это прекрасно: нарушить ясное и понятное, многок-
ратно и общедоступно опубликованное и даже по телевидению переданное
правило уличного движения, оказаться в нарушении уличенным и, честно
заплатив положенный штраф, перед законом и людьми вполне очиститься, ис-
купить вину, - потом достал из кармана трешницу и, далеко вытянув ее пе-
ред собою, пошел на постового. Тот, однако, иваналександровичевы деньги
отстранил, взял под козырек и произнес: что ж вы, товарищ, по сторонам
не глядите? Тк ведь недолго и с жизнью расстаться. Вон переход, ступай-
те! - и то, что сержант Ивана Александровича тоже простил и даже товари-
щем назвал (хотя и вполне готов был Иван Александрович за свой проступок
расплатиться сполна и никакого зла на сержанта держать не стал бы) - это
уж показалось Ивану Александровичу некой вершиною, слиянием с челове-
чеством, выявлением мировой гармонии, музыкою сфер и даже, возможно,
тем, что еще два с половиной тысячелетия назад назвал Аристотель до са-
мого этого момента не совсем Ивану Александровичу понятным словом катар-
сис.
Иван Александрович перешел улицу строго в положенном месте и обернул-
ся, чтобы еще раз послать заботливому постовому счастливую и благодарную
улыбку, но тут резкий, пронзительный, тревожный диссонанс вмиг разрушил
музыку сфер, наполнявшую душу, и, забыв про сержанта, долго стоял Иван
Александрович, пытаясь разобраться, откуда диссонанс взялся. И вот осоз-
нал, выделил его, наконец, из густого цветного шума противоположной сто-
роны улицы: зеленое платье Лариски!
Иван Александрович совсем было собрался окликнуть жену, как вдруг с
ужасом и растерянностью понял, что она! исчезла. Причем, не просто ис-
чезла, бесследно, так сказать, растворясь в воздухе - это было бы еще
куда ни шло! - а исчезла в том самом подъезде, из которого Иван Алек-
сандрович вышел несколькими минутами раньше.
И замер растерянный Иван Александрович, и стал перебирать в голове
все вероятные объяснения увиденной мизансцены, и ни одно не казалось
достаточно убедительным, и тревога за жену сменялась открытой нена-
вистью, которая, в свою очередь, оборачивалась недоумением и, в конечном
счете, все тою же непреодолимой растерянностью.
И тогда Иван Александрович понял, что необоснованным, глупым, детским
было давешнее его благодушие, что, как и в случае с хорошенькой татароч-
кою, должен и тут скрываться какой-то обман, фальшь какая-то, и, чтобы
фальшь эту обнаружить, схватить за хвост, охлопал себя Иван Александро-
вич по карманам, словно в одном из них фальшь и скрывалась, и действи-
тельно: наткнулся сквозь ткань пиджака на что-то сравнительно твердое,
картонное: паспорт! понял, и предчувствующая пакость рука извлекла на
свет Божий небольшую, покрытую царапаным полиэтиленом книжечку вишневого
цвета, пролистнула несколько первых рутинных страничек и остановилась
большим пальцем прямо под ладненьким, компактным, свежим лиловым штампи-
ком, смысловым центром которого выступало единственное слово, потому,
наверное, и выделенное и размером шрифта, и местоположением из прочих
меленьких слов и словечек: ВЫПИСАН.
Тут все сразу встало на свои места, и Иван Александрович как-то вдруг
успокоился, свернул на Пушечную и пошел по ней дальше, вниз, в направле-
нии собственного дома.
11
Иван Александрович сидел на стуле посреди комнаты (той из двух, что
они с Ларискою называли гостиной) у открытого на полу чемоданчика, в ко-
тором три дня назад относил к приятелю опасную макулатуру, так скверно
повернувшую его, Ивана Александровича, жизнь. Глядя по сторонам, он не
мог придумать, как забрать с собою все, что на первое устройство может
понадобиться, чтобы и уместилось куда-то, и рук хватило бы нести, но чем
дальше придумывал, тем яснее становилось, что задача неразрешима в прин-
ципе, словно квадратура круга. За балконной дверью как обычно квохтали,
гулькали жирные голуби, давным-давно на иваналександровичевом балконе
обосновавшиеся, загадившие его весь и перебираться с него явно не наме-
ревающиеся, и тогда Иван Александрович, раздраженный нерешаемостью зада-
чи, вскочил со стула и, словно впервые их услышал, прямо-таки рванулся
на балкон.
Две птицы вспорхнули, отлетели, но недалеко, рядышком, на обводом
идущий вокруг седьмого иваналександровичева этажа карниз, и ясно было,
что, как только злобный гигант уберется из их имения, они тут же восста-
новят себя в безусловных правах. Третья же не улетала, а все топталась и
квохтала в шалашике, образованном древним семейным хламом. Иван Алек-
сандрович, готовый наброситься на эту третью, единственную, вроде бы,
ему доступную, поймать, схватить, оторвать голову, что так нахально пог-
лядывала совсем стеклянными, холодными бусинами (хоть, надо признать, не
сделал бы этого Иван Александрович все равно, в каком угодно состоянии,
в каком угодно раздражении - просто по невозможности для себя, неспособ-
ности к пролитию чьей угодно, даже затхлой, зажиревшей голубиной крови)
- дернулся и напугал-таки и самую ленивую (или самую наглую) птицу нас-
только, что она тяжело взлетела и плюхнулась на карниз рядом с соб-
ратьями, впрочем, от Ивана Александровича в каких-нибудь двух, зато уж
вполне недосягаемых шагах - разве что пришло бы ему в голову поэквилиб-
рировать на двадцатиметровой высоте подобно нефтекамским алкоголикам. И
только решил Иван Александрович, доведенный до последнего предела
свинством демонстративного полета, не полета - прыжка, разорить балкон-
ный хлам, чтобы лишить омерзительных, жирных, жестоких, полных паразита-
ми птеродактилей их явочным порядком захваченной площади, как увидел на
том самом месте, где до последней возможности топталась третья птица,
несколько птенчиков, совсем маленьких, беззащитных, поросших еще не
перьями, а пушком. Чистым светлым пушком. Ну и хрен с вами! подумал Иван
Александрович, совершенно обезоруженный этим видом. Живите себе на здо-
ровье! а голуби, словно позволения только и дожидались, вернулись на
привычное место, заквохтали, загулькали, запереступали громко по жести
подоконника.
Квадратура круга решилась как-то сама собою: Иван Александрович зак-
рыл чемодан, пхнул его под диван и бросил в синюю спортивную сумку (по-
дарок Ларискиных родителей ко дню рождения) пару рубашек (еще Лариска
стирала), плавки, мыльницу да зубную щетку, принял на дорогу душ (Ларис-
кина купальная шапочка перед глазами, розовая; Ларискин крем - белый ша-
рик на стеклянной полочке у зеркала) - и вышел вон. У порога отцепил с
брелочка квартирный ключ и положил под резиновый придверный коврик.
Ехать было надо, но абсолютно некуда: отец Ивана Александровича погиб
на войне, мать в сорок девятом посадили, и там, в лагере, она и померла,
а Ивана Александровича разыскала в пятьдесят четвертом и забрала из дет-
дома тетка, собственно не тетка даже, а материна подруга: они вместе си-
дели, и подруга пообещала, если выйдет и цела будет, разыскать Ванечку и
о нем позаботиться. Но и тетка давно умерла. Коммунальную комнатку, что
осталась после нее, Иван Александрович сдал государству, когда въезжал с
Ларискою в свой кооператив, и сейчас в комнатке, наверное, живут ка-
кие-то чужие люди, вроде как голуби на бывшем его балконе.
А больше у Иван Александровича на всем белом свете не было никого.
На Белорусском вокзале, куда привела Ивана Александровича полная, со-
вершенная свобода ситуации, у каждой кассы толпились жуткие очереди, и
он, прежде чем пристроиться к одной из них и, выстояв положенное время,
назвать кассирше первый пришедший в голову населенный пункт, вышел на
перрон. На ближнем пути стоял, готовый к отходу, поезд "Москва-Берлин".
Толпа вела себя подобающе: была оживлена, шумела, толкалась громоздкими
чемоданами, тележками носильщиков и скорее смеялась, нежели плакала.
Улыбнулся и Иван Александрович.
И вдруг услышал откуда-то не то что бы издалека, вагона, приблизи-
тельно, от шестого, выученную в пятом классе, потом надолго забытую и
снова недавно припомненную мелодию - мажорную, нежную, сладкую:
[Image]
Иван Александрович протиснулся ближе и увидел десятка полтора молодых
немцев и немочек в стройотрядовских гимнастерках.
Und wir wьnschen, -
немцы под дудочку и гитару, -
fьr die Reise
Freude und viel Glьck.
Kleine weiЯe Friedenstaube,
Kommt recht bald zurьck!..
Ивану Александровичу показалось, что это те самые, нефтекамские, он
даже, кажется, адвентиста среди них узнал, и, приподнявшись на цыпочки,
помахал ему рукою. Нет, не ему, а, пожалуй, всем им сразу. И кто-то в
поющей группке дружелюбно ответил - только не понять было: узнав, или
просто, от хорошего настроения. Иван Александрович снова улыбнулся и те-
перь уже окончательно пошел в кассовый зал.
Больше Ивана Александровича никто никогда не видел.
1980 г.
Я боюсь утечки газа...
мелодрама с песнями
сценарий для кино
Евгений КОЗЛОВСКИЙ
1994
Я боюсь утечки газа,
я боюсь дурного глаза,
я боюсь, что кто-то скажет,
что мне надо похудеть...
Песенка
***
Оркестр выдал очень короткое вступительное sforzando и Певица, словно
взлетев без разбега, вошла в песню. Песня была агрессивной по отношению
к еще более агрессивному миру вокруг, однако, некоторая печаль, каким-то
чудом присутствующая в наступательном бравуре, заставляла - вопреки
тексту, мелодии, оркестровке - предполагать, что победителем окажется
мир...
Зал был не слишком велик, но полон, причем, даже с первого взгляда
очевидно - публикой не случайной, своей. Глаза тех, кто постарше, свети-
лись отраженным светом былой молодости. Из юного же поколения, представ-
ленного, правду сказать, не так широко, кто глядел на Певицу, пытаясь
почувствовать на вкус легендарные времена молодости родителей, кто -
просто слушал, попав под артистическое обаяние, кто - презрительно кри-
вил губу на пропахшее нафталином старье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83