Теперь оно
казалось кучей дерьма.
Именно того, в котором Рэнди, как она с отчаяньем убедилась, вывозил
руки, стену и волосы.
Она стояла с бутылочкой в руке, тупо глядя перед собой.
Так вот для чего она оставила школу, друзей, надежду стать
манекенщицей. Для этого дрянного трейлера, для мужа, который весь день на
фабрике, а весь вечер пьет или играет в карты, для ребенка, точь-в-точь
похожего на отца.
Тот вопил во весь голос.
- Заткнись! - вдруг заорала она и швырнула в него пластиковой
бутылочкой. Бутылочка опрокинула его на спину, и вопли Рэнди сделались
невыносимыми. Он лежал, задыхаясь, в кроватке, лицо его стало пурпурным.
- Прости, - прошептала она. - Иисус, Мария и Иосиф. Мне жаль! Ты в
порядке, Рэнди? Сейчас мамочка тебя почистит.
Когда она вернулась с мокрой тряпкой, оба глаза Рэнди заплыли и под
ними наливался синяк. Но он взял бутылочку и беззубо улыбнулся, когда она
вытирала ему лицо.
"Скажу Рою, что он упал с пеленального столика, - подумала Сэнди. -
Он поверит. О Боже, пусть он поверит".

6:45.
Большинство рабочего населения Салема Лота направлялось на работу.
Майк Райсон принадлежал к немногим, которые работали в городе. Он числился
садовником, но работал на трех городских кладбищах. Летом дела хватало, но
зимой ему делать было нечего - так, во всяком случае, считали многие.
Зимой он помогал гробовщику.
Насвистывая, он свернул с Бернс-роуд, уже готовясь выйти из машины и
отпереть кладбищенские ворота... и вдруг резко нажал на тормоза.
С железных ворот вниз головой свисало тело собаки, и земля под ним
размокла от крови.
Майк выскочил из машины и подбежал к воротам. Он натянул рукавицы и
поднял собачью голову - та поддалась с ужасающей бескостной легкостью, и
он увидел остекленевшие глаза Пурингтоновой дворняги Дока. Собака висела
на остриях ограды, как овечья туша у мясника. Мухи, еще медлительные в
утреннем холодке, собирались вокруг.
Борясь с тошнотой, Майк снял собаку с ворот. Кладбищенский вандализм
не был для него новостью, но такого он еще не видел. Обычно ограничивались
опрокидыванием надгробий, выцарапыванием кощунственных надписей и
развешиванием бумажных скелетов. Но если это убийство - дело детишек, они
настоящие мерзавцы. Вин умрет от горя.
Он подумал, не следует ли сразу отвезти собаку в город Перкинсу
Джиллеспи, но решил, что это подождет. Он может отвезти беднягу Дока в
обеденное время: не похоже, чтобы ему сегодня захотелось есть.
Он отпер ворота. Придется еще мыть их. Вряд ли удастся сегодня
попасть на другое кладбище. Он припарковал машину за воротами, больше не
насвистывая. День померк.

8:00.
Желтые школьные автобусы собирали детей, ожидавших на улице с
завтраками в корзинках. Чарли Родс объезжал Восточный Салем и верхнюю
часть Джойнтер-авеню.
В его автобусе ездили самые послушные дети во всем городе, да и во
всем районе - если на то пошло. Никаких воплей, никакой игры в лошадей,
никакого дерганья за косички в автобусе N_6. Все сидят спокойно и ведут
себя как следует, а не то - шагают две мили до школы пешком и рассказывают
директору, почему.
Он прекрасно знал, что дети о нем думают и как о нем говорят. И
прекрасно. У него в автобусе не будет никаких глупостей. Это он оставляет
бесхребетным учителям.
Директор набрался мужества спросить, не "погорячился" ли он, когда
заставил маленького Дархэма три дня ходить в школу пешком только за то,
что он чуть громче разговаривал. Чарли только взглянул на него, и директор
- молокосос, четыре года, как из колледжа, - сразу отвел глаза.
Управляющий автобусным объединением Дэйв Фэльсен - старый товарищ по
Корее. Они с Чарли понимают друг друга. Они понимают, что творится в
стране. Они понимают, что мальчишки, которые "чуть громче разговаривали" в
1958-м, это мальчишки, которые писали на знамя в 1968-м.
Он взглянул в зеркало и увидел, как Мэри Кэйт Григсон передает
записку своему маленькому приятелю Бренту Тенни. Конечно - "маленькому
приятелю". Они сейчас трахают друг друга с шестого класса.
Он аккуратно остановил автобус. Мэри Кэйт и Брент подняли глаза,
полные отчаяния.
- Сильно поговорить захотелось? - осведомился он в зеркало. -
Начинайте.
Он открыл двери и дождался, когда они выбрались к черту из автобуса.

9:00.
Хорек Крэйг выкатился из постели - буквально. Солнце слепило. В
голове гудело. Этажом выше тот писака уже начал стучать. Боже, это же надо
иметь мозгов меньше, чем у белки, чтобы так долбить, долбить, долбить
целый день.
Не так-то и грандиозно было похмелье. Он сидел у Делла до закрытия,
но всего лишь с двумя долларами, а когда они кончились, не сумел
настрелять много угощений. "На свалку пора", - подумал он, одеваясь.
Он достал из шкафчика завтрак: бутылку теплого пива, чтобы выпить на
месте, и пачку овсянки из правительственных дотаций - вниз, на кухню.
Крэйг терпеть не мог овсянки, но сегодня он пообещал вдове помочь, и она
уж наверное чего-нибудь подбросит.
Все это было отголоском тех дней, когда он делил с Евой Миллер
постель. Муж Евы погиб на лесопилке в 1959-м - это был бы забавный случай,
не будь он так ужасен. В пятьдесят первом Ральф Миллер, президент
кооператива, сделал для фабрики то, что не догадались сделать пожарные
отряды к западу от Джойнтер-авеню, - организовал встречный пал. Семь лет
после этого он не подходил к машинам - чтобы, поскользнувшись в луже,
свалиться в дробилку на глазах у заезжих толстосумов, которых он водил по
фабрике, уговаривая вложить в нее деньги. Нечего и говорить, что все
рухнуло вместе с ним. Фабрика, спасенная им в пятьдесят первом, была
ликвидирована в шестидесятом.
Хорек взглянул в свое рябое зеркало и пригладил седые волосы - все
еще красивые и привлекательные для его шестидесяти семи лет. Это -
единственное, что устояло в нем перед алкоголем. Набросив рубашку цвета
хаки, он отправился вниз.
Вдова налетела на него как стервятник, чуть только он ступил в
солнечную кухню.
- Послушай, Хорек, ты бы не натер мне перила после завтрака? Ты не
занят?
Оба они придерживались великодушной выдумки, что он делает ей
одолжение, а не расплачивается за четырнадцатидолларовую комнатку наверху.
- Конечно, Ева.
- И этот ковер в гостиной...
- ...Надо перевернуть. Да, я помню.
- Голова болит? - она спросила это деловым тоном, без единой нотки
жалости, но он чувствовал эти нотки там, в глубине.
- Голова в порядке, - отозвался он раздраженно.
- Ты вернулся поздно, поэтому я спрашиваю.
- Ты на меня глаз положила, как я погляжу? - он подмигнул ей и
убедился, что она все еще умеет краснеть, как школьница, хотя всякие
глупости они бросили лет десять назад.
- Эд...
Только она одна еще называла его так. Для всего Лота он был Хорек.
Что ж, все нормально.
- Брось, - проворчал он. - Я просто встал не с той стороны кровати.
- Свалился, если судить по звуку, - уточнила она, и Хорек фыркнул.
Он сварил и съел свою ненавистную кашу, взял мастику с тряпками и
ушел, не оглянувшись.
А наверху все время стучала машинка этого парня. Винни Апшоу из
комнаты напротив говорил, что она начинает по утрам в девять, стучит до
полудня, начинает опять с трех и долбит до шести; начинает снова в девять
и не умолкает до полуночи. Хорек не понимал, где можно наскрести столько
слов.
Все же это, кажется, приятный парень, и его можно расколоть на пару
банок пива как-нибудь вечерком у Делла. Говорят, большинство этих писак
пьют, как рыбы.
Он принялся методично натирать перила и опять задумался о вдове. Она
завела пансион на страховку мужа и неплохо справлялась. Почему бы и нет?
Работает как лошадь. Но она привыкла иметь мужа, и, когда горе
выветрилось, потребность осталась. Да и не маленькая, а?
В те годы, в начале шестидесятых, люди еще звали его Эдом, а не
Хорьком, и у него была хорошая работа. Это случилось в январскую ночь.
Потом, лежа рядом с ним в темноте своей спальни, она расплакалась и
сказала, что они поступили плохо. Он ответил ей, что они поступили хорошо,
не зная, прав ли он, и не желая знать; и северный ветер рычал, кашлял и
взвизгивал в дымоходах, а в комнате было тепло и безопасно, и они в конце
концов заснули вдвоем как две серебряные ложки в футляре.
Ах, мой Бог и сынок Иисус, как течет время! Знает ли это парень,
который стучит на машинке?

10:00.
В начальной школе - гордости Лота - началась перемена. Это было
низкое, сияющее стеклом здание с четырьмя классными комнатами, такое же
новое, светлое и модное, какой старой и темной была школа высшей ступени
на Брук-стрит.
Ричи Боддин, первый школьный хулиган и гордый этим обстоятельством,
неторопливо вышел во двор, ища глазами ослика - новенького, который знал
все подряд ответы на математике. В его школе никакой новичок не
растанцуется, не узнав своего хозяина. Особенно такой четырехглазка,
учителев любимчик, как этот.
В свои одиннадцать Ричи весил 140 фунтов. Всю его жизнь мать
призывала людей полюбоваться, какой гигант ее сын. Так что он знал, какой
он. Иногда он воображал, что чувствует, как дрожит земля под его ногами. А
когда он вырастет, то будет курить "Кэмэл", как его старик.
Четвертый и пятый классы дрожали перед ним, а мелюзга видела в нем
школьный тотем. В тот день, когда Ричи уйдет в седьмой класс на
Брук-стрит, здешний пантеон лишится своего божества. И это радовало патеон
чрезвычайно.
А вот и тот новичок Петри, ждет очереди играть в футбол.
- Эй! - заорал Ричи.
Обернулись все, кроме Петри. И в каждой паре глаз отразилось
облегчение при виде взгляда Ричи, устремленного на кого-то другого.
- Эй, ты! Четырехглазый!
Марк Петри обернулся и взглянул на Ричи. Его очки в металлической
оправе сверкнули на утреннем солнце. Ростом он не уступал Ричи, то есть
возвышался над всем классом, но был худощав, а лицо его выглядело
беззащитным и книжным.
- Ты говоришь со мной?
- "Ты говоришь со мной?", - передразнил Ричи высоким фальцетом. -
Похоже, ты дурак, четырехглазый. Ты это знаешь?
- Нет, я этого не знаю, - сказал Марк Петри.
Школьники начали собираться со всех сторон, чтобы посмотреть, как
Ричи отделает новичка. Мисс Холкомб, дежурившая в эту неделю во дворе,
занималась в другом углу малышами на качелях и ничего не заметила.
- "Не знаю", - снова фальцетом передразнил Ричи. - А я вот слыхал,
что ты большой тощий дурик, вот что.
- Правда? - спросил Марк все еще вежливо. - А я вот слыхал, что ты
толстый неуклюжий кретин, вот что.
Полная тишина. Никто из мальчишек не видел еще, как человек
подписывает себе смертный приговор. Ричи от изумления разинул было рот
вместе с остальными.
Марк снял очки и протянул их стоящему рядом мальчишке со словами:
"Подержи, пожалуйста". Мальчишка взял, молча тараща глаза на Марка.
Ричи двинулся в бой. Земля дрожала под его ногами. Он был полон
уверенного и радостного желания лупить. Гигантский кулак размахнулся для
удара - сейчас он расшвыряет зубы четырехглазого дурика по всему двору.
Готовься отправляться к дантисту, дурик. Я иду.
В эту секунду Марк Петри отступил в сторону. Кулак пронесся мимо.
Ричи развернуло силой удара, и Марку осталось только выставить ногу. Ричи
Боддин рухнул на землю. Он хрюкнул. Толпа наблюдателей сказала: "Аааах!".
Марк хорошо знал, что если этот толстый парень встанет, ему, Марку,
несдобровать. Ловкости ему хватало, но в школьной драке на ловкости долго
не продержишься. Будь это уличная схватка - самое время было брать ноги в
руки и показать издали нос. Но тут не улица, и, если он сейчас не отлупит
этого кретина, издевательства никогда не кончатся.
Все это пролетело в его голове за пятую долю секунды.
Он прыгнул Ричи Боддину на спину.
Толпа снова сказала: "Аааах!". Марк схватил руку Ричи - выше локтя,
где рукав, чтобы не выскользнул, - и вывернул ее за спину. Ричи взвизгнул
от боли.
- Говори: "Сдаюсь"!
Ответ Ричи мог бы порадовать матроса с двадцатилетним стажем.
Марк дернул руку Ричи почти до уровня плеча, и Ричи взвизгнул опять.
Его переполняли негодование, испуг и недоумение. Такого никогда раньше с
ним не бывало. Чтобы четырехглазый дурик оседлал его и заставлял визжать
перед подданными!
- Говори: "Сдаюсь"! - повторил Марк.
Ричи поднялся на четвереньки - Марк сжал его бока коленями. Ричи
попытался стряхнуть противника - Марк снова дернул его за руку. На этот
раз Ричи не взвизгнул. Он взвыл.
- Говори: "Сдаюсь"! - или, помоги мне Бог, я ее сломаю.
Рука Ричи заледенела, а плечо охватил огонь.
- Уберись с меня, ублюдок! Это не по правилам!
Взрыв боли.
- Говори: "Сдаюсь!".
- Нет.
Боль в плече стала парализующей. Пыль забила глаза и рот. Ричи
беспомощно задрыгал ногами. Он забыл, что он гигант. Он забыл, что земля
дрожит под его ногами. Он забыл, что собирается, когда вырастет, курить
"Кэмэл", как его старик.
- Сдаюсь! Сдаюсь! Сдаюсь! - завизжал Ричи. Он чувствовал, что может
визжать часами или даже сутками, лишь бы получить свою руку обратно.
- Говори: "Я противный толстый кретин".
- Я противный толстый кретин! - крикнул Ричи в пыль.
- Ладно.
Марк поднялся и устало отошел в сторону. Он надеялся, что в Ричи не
осталось боевого духа. Иначе быть ему, Марку, котлетой.
Ричи встал. Никто не глядел на него, все вернулись к своим делам. Он
стоял один, едва веря в такую мгновенную гибель. Слезы стыда и ярости
пробили дорожки в пыли на его лице. Броситься на Марка Петри? Но его
новорожденный гигантский стыд и страх не пустили его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43