- Увольнительная кончилась, наверное, - предположил тот и подумал:
"Сейчас она спросит, служил ли я когда-нибудь".
Но вместо этого она сказала:
Когда-нибудь и я сяду вот так на автобус в пол-одиннадцатого и скажу
"прощай" Салему. И буду, наверное, такой же мрачной, как этот парень.
- И куда?
- В Нью-Йорк, пожалуй. Надо же посмотреть, не смогу ли я наконец жить
самостоятельно.
- А здесь что-нибудь не так?
- В Лоте? Я люблю его. Но родственники, знаете... Они всегда как
будто заглядывают мне через плечо. Да и Лот немного может предложить
честолюбивой девушке.
Она пожала плечами и наклонилась к своей соломинке. На загорелой шее
красиво проступали мышцы. Цветастое платье намекало на красивую фигуру.
- И какую же работу вы ищете?
Она опять пожала плечами:
- У меня диплом Бостонского университета. Он, конечно, не стоит
бумаги, на которой напечатан. По искусству - максимум, по английскому -
минимум. Прямым ходом в категорию образованных дурочек. Меня даже не
научили украшать учреждение. Несколько моих школьных приятельниц работают
секретаршами - мне выше машинистки никогда не подняться.
- Так что же остается?
- Ну... может быть, издательство, - проговорила она неуверенно. - Или
какой-нибудь журнал... В таких местах всегда найдется место тому, кто
умеет рисовать по заказу.
- А вам делали заказы? - мягко спросил он.
- Нет... но...
- Без заказов в Нью-Йорк ехать не стоит. Поверьте мне. Только каблуки
стопчете. Вам случалось продавать что-нибудь здесь?
- О, да! - она резко засмеялась. - В Портленде открывали новый
кинотеатр и купили двенадцать моих картин, чтобы повесить в фойе. Семьсот
долларов заплатили. Я внесла последний взнос за свой автомобильчик. Но как
насчет вас? - Она оставила соломинку и погрузила ложку в мороженое. - Что
вы делаете в процветающем сообществе Джерусалемз Лота, основное население
тринадцать сотен человек?
Он пожал плечами:
- Пытаюсь писать роман.
Она тут же загорелась возбуждением:
- В Лоте? О чем? Почему именно здесь? Вы...
- Вы расплескали содовую, - серъезно прервал он ее.
- Я... Да, действительно. Прошу прощения, - она промокнула дно
стакана носовым платком. - Послушайте, я вовсе не хотела надоедать вам. Я
обычно неназойлива.
- Не за что извиняться. Все писатели любят говорить о своих книгах.
Иногда перед сном я сочиняю себе интервью с "Плэйбоем". Напрасная трата
времени.
Молодой летчик встал - подъезжал автобус.
- Я четыре года жил в Салеме Лоте ребенком. Там, на Бернс-роуд.
- На Бернс-роуд? Там сейчас ничего нет, кроме кладбища.
- Я жил у тети Синди. Синтия Стоунс. Мой отец умер, и с мамой
случилось что-то... вроде, знаете, нервного срыва. Она и отправила меня "в
деревню к тетушке", покамест придет в себя. Тетя Синди усадила меня на
автобус и отправила обратно в Лонг-Айленд к маме ровно через месяц после
большого пожара. От мамы я уезжал - плакал, и от тети Синди уезжал - тоже
плакал.
- Я родилась в год пожара, - сообщила Сьюзен. - Самая чертовски
занимательная вещь, какая случалась в этом городе, - и я ее проспала. Бен
рассмеялся:
- В самом деле? Значит, вы на семь лет старше, чем я решил там, в
парке.
Она явно обрадовалась:
- Спасибо... Дом вашей тети, должно быть, сгорел?
- Да. Ту ночь я навсегда запомнил. Люди с насосами на спинах пришли и
велели нам выбираться. Это было так интересно! Тетя Синди суетилась,
таскала вещи в свой автомобиль... Боже, что за ночь!
- Ваша тетя страховалась?
- Нет, но дом мы снимали и все ценное вывезли, кроме телевизора. Мы
вдвоем не смогли оторвать его от пола. Это был "Видео Кинг" с семидюймовым
экраном и линзой, но что за важность - все равно тут показывал только один
канал. Фермерские новости и Китти Клоун.
- И вы вернулись сюда писать книгу? - удивилась она.
- Да, - ответил Бен не сразу. Он повернулся и в первый раз взглянул
ей прямо в лицо. Очень милое лицо: спокойные голубые глаза и высокий ясный
загорелый лоб. - Это город вашего детства? - спросил он.
- Да.
Он кивнул:
- Тогда вы понимаете. Я жил в Салеме Лоте ребенком, и это для меня
город с призраками. Возвращаясь, я чуть не проехал мимо из страха, что все
окажется другим.
- Здесь ничего не меняется, - возразила она. - Во всяком случае, не
сильно.
- Я часто играл в войну с мальчишками Гарднеров. Пиратство на
Королевском пруду. Разведки в парке и битвы за знамя. Потом, с мамой, я
мотался по довольно жестоким местам. Она погибла, когда мне было
четырнадцать, но волшебная пыльца с моих крылышек облетела гораздо раньше.
Она вся осталась здесь. И она здесь до сих пор. Город не настолько
изменился. Взглянуть с Джойнтер-авеню - как будто сквозь глыбу льда на
собственное детство: нечетко, туманно, кое-где вовсе сходит на нет, но оно
там.
Он замолк в изумлении. Кажется, он только что произнес речь.
- Вы говорите в точности как в книгах, - проговорила она со священным
ужасом в голосе.
Он рассмеялся.
- Я сказал нечто подобное первый раз в жизни. Во всяком случае,
вслух.
- Что вы делали после того, как ваша мама... после ее смерти?
- Продолжал мотаться, - ответил он коротко. - Ешьте мороженое.
Она послушалась.
- Кое-что все-таки изменилось, - начала она, помолчав. - Мистер
Спенсер умер. Вы помните его?
- Конечно. Каждый четверг тетя Синди выбиралась в город за покупками
к Кроссену, а потом мы с ней заходили сюда. Она выдавала мне пятицентовик,
завернутый в платочек.
- В мое время это уже был десятицентовик. Вы помните, что мистер
Спенсер обычно говорил?
Бен согнулся, ревматически скрючил руку, паралитически искривил рот и
прошептал: "Хо, пузырь! От этих сластей твой пузырь скоро лопнет, парень".
Ее смех взлетел вверх к медленно крутящемуся вентилятору. Мисс Куген
бросила на них подозрительный взгляд.
- Это восхитительно! Только меня он называл крошкой.
Они в восторге смотрели друг на друга.
- Послушайте, как вы насчет кино вечером? - спросил Бен.
- С удовольствием.
- Какое ближе всех?
Она хихикнула:
- Декорированный мною "Кинекс" в Портленде.
- А еще? Какие вы любите картины?
- Что-нибудь волнующее, с автомобильной погоней.
- А помните "Нордику"? Прямо здесь, в городе.
- Еще бы! Его закрыли в 1968-ом. Я ходила туда школьницей. Мы швыряли
в экран коробки из-под попкорна, когда фильм был плохой. - Она снова
хихикнула. - Обычно коробок не хватало.
- Там показывали старые сериалы, - вспомнил он. - "Человек-ракета",
"Крушитель Гэллахен", "Вуду - бог смерти"...
- Я этого не застала.
- И что же с ним случилось?
- Телевидение задушило, наверное.
Минуту они помолчали, каждый думал о своем. Часы автовокзала
показывали без четверти одиннадцать.
Оба произнесли хором: "А помните?.."
Они переглянулись, и на этот раз взгляд мисс Куген был еще
выразительнее, когда раздался смех. Даже мистер Лэбри за стойкой поднял
голову.
Они проболтали еще четверть часа, пока Сьюзен неохотно не вспомнила о
своих делах и не пообещала быть готовой в половине восьмого. Они разошлись
в разные стороны, изумляясь, как легко и естественно сплелись их жизни.
Бен задержался на углу Брок-стрит взглянуть на Марстен Хауз. Он
вспомнил, что большой лесной пожар 1951-го уже дошел до самых дверей этого
дома, когда ветер вдруг переменился.
"Может быть, ему следовало сгореть, - подумал Бен. - Может, так было
бы лучше".

Нолли Гарднер вышел из здания муниципалитета и уселся на крыльце
рядом с Перкинсом Джиллеспи как вовремя, чтобы увидеть, как Бен и Сьюзен
вместе входят к Спенсеру. Перкинс курил "Пэлл-Мэлл" и вычищал складным
ножом пожелтевшие ногти.
- Это ведь тот парень, что пишет? - поинтересовался Нолли.
- Ну.
- Это с ним была Сюзи Нортон?
- Ну.
- Интересно. - Нолли поправил форменный пояс. Звезда важно сияла у
него на груди. За обоими этими предметами ему пришлось посылать в
специальный магазин, город не мог себе позволить снабжать констеблей
знаками отличия. У Перкинса звезда тоже была, но тот носил ее в жилетном
кармане - поведение, для Нолли абсолютно непостижимое. Конечно, в Лоте все
наперечет знали, что он - констебль, но есть же такая вещь, как традиция.
И такая вещь, как ответственность. Если ты - служащий закона, ты должен
думать об обеих. И Нолли о них думал.
Нож Перкинса соскользнул и царапнул тому палец.
- Дерьмо, - лениво произнес Перкинс.
- Он настоящий писатель, Перк?
- Конечно. В библиотеке три его книги.
- Правда или выдумка?
- Выдумка, - Перкинс отложил нож и вздохнул.
- Флойду Тиббитсу не понравится, что какой-то тип проводит время с
его женщиной.
- Они не женаты, - возразил Перкинс. - И ей больше восемнадцати.
- Флойду это не понравится.
- По мне, Флойд может нагадить себе в шляпу и носить ее вверх ногами,
- сообщил Перкинс. Он смел пепел со ступеньки, достал из кармана коробочку
и спрятал туда окурок.
- Где этот писатель живет?
- У Евы, - Перкинс внимательно рассматривал поцарапанный палец. - Он
заглядывал как-то в Марстен Хауз. Забавная у него была физиономия.
- Что значит забавная?
- Забавная и все. - Наслаждаясь солнцем, Перкинс достал новую
сигарету. - Потом он навестил Ларри Кроккета. Хочет снять дом.
- Марстен Хауз?
- Ну.
- Он что, чокнутый?
- Может быть, - Перкинс смахнул с колена муху и проследил, как она
унеслась, жужжа, в солнечное утро. - У старины Ларри нынче дел по горло. Я
слыхал, он взял и продал Городскую Лохань. Уже пару дней, как продал.
- Что, эту старую прачечную?
- Ну.
- Да какому дьяволу она могла понадобиться?
- Не знаю.
- Ладно, - Нолли встал и подтянул пояс, - схожу, пожалуй, обойду
город.
- Давай, - Перкинс зажег сигарету.
- Пойдешь со мной?
- Нет, я лучше посижу.
- О'кей. Пока.
Нолли спустился с крыльца, удивляясь, когда же наконец Перкинс уйдет
на пенсию, чтобы он, Нолли, смог работать на полную ставку, а не на
половинную, как до сих пор. Как, во имя Бога, можно расследовать
преступление, сидя на ступеньках здания муниципалитета!
Перкинс следил за ним с ленивым удовлетворением. Неплохой парень
Нолли, но страшно беспокойный. Перкинс достал нож и опять принялся за
ногти.

Джерусалемз Лот был основан в 1765 (двухсотлетие отпраздновали
фейерверком в парке, водворением шестерых пьяных в городскую кутузку и
подожжением маскарадного костюма маленькой Дебби Форестер при посредстве
отлетевшей искры), за добрых двадцать пять лет до того, как Мэн сделался
штатом Америки.
Свое оригинальное имя город получил от чрезвычайно прозаического
события. В давние времена жил в городе некий фермер по имени Чарльз
Бликнеп Тэннер. Он разводил свиней. Самая большая свиноматка носила имя
Джерусалем (Иерусалим). В один прекрасный день она проломила загородку,
вырвалась на свободу в ближайший лес, где у нее сильно испортился
характер. Тэннер на годы приобрел обыкновение предостерегать маленьких
детей от своей собственности, перегибаясь через забор и каркая зловещим
голосом: "Эй, держись-ка подальше от Иерусалимской округи, коли хочешь
сохранить кишки в животе!" ["Джерусалемз Лот" означает "Иерусалимская
округа", но слово "лот" может также значить "люд" и "судьба"]
Предостережение вошло в привычку, название тоже. Вот так в Америке даже
свинья может достичь бессмертия.
Главная улица, прежде известная как Портлендский почтовый тракт, в
1896 году получила имя Элиаса Джойнтера. Джойнтер, пробывший членом Палаты
Представителей целых шесть лет (до самой своей смерти от сифилиса в
пятидесятилетнем возрасте), ближе всех подошел к роли исторической
личности, которой Лот мог гордиться, - за исключением свиньи Джерусалем.
Брок-стрит пересекала Джойнтер-авеню точно в центре города и точно
под прямым углом, а сам город образовывал почти правильный круг, лишь
слегка выпрямленный на востоке речкой Роял. На карте все это очень
походило на телескопический прицел.
Северо-западный сектор, или Северный Джерусалемз, был самой высокой и
лесистой частью округи. Гряда холмов медленно спускалась у города, и на
последнем из этих холмов стоял Марстен Хауз.
На северо-востоке лежали открытые земли. Роял текла, сияя на солнце,
под маленьким деревянным Брокским мостиком, через сенокосы, мимо
каменоломен, счастливо избегая пресловутых загрязнений. Единственным
промышленным предприятием, которым Лот мог когда-либо похвалиться, была
лесопилка, давно уже закрытая.
Не потревоженный пожаром юго-восточный сектор оставался самым
красивым. Здесь земля поднималась снова, и с обеих сторон от Гриффиновой
дороги она принадлежала Чарльзу Гриффину с его крупнейшей на юге молочной
фермой. Со Школьного Холма можно было видеть алюминиевую крышу его
огромного коровника, сверкающую на солнце, как гигантский гелиограф; а
иногда, осенью, до Холма доносился дымок жженой стерни и виднелись вдалеке
игрушечные пожарные машины, стоящие наготове, - урок 1951-го не забылся.
На юго-западе в город внедрились трейлеры, и все, что им сопутствует:
автомобильные свалки, шины, банки из-под пива, крепкий запах сточных вод
из кое-как устроенных отстойников. Домики - близкие родственники сараев,
но сверкающие телевизионными антеннами самых престижных фирм. Дворики,
полные детей, игрушек и мотороллеров; иногда прибранные, но чаще заросшие
травой. Там, где Брок-стрит превращалась в Брок-роуд - у границы города, -
в кафе Делла играли по пятницам рок-н-ролл. Для большинства городских
ковбоев и их подружек это было местечко для выпивки или драк.
Линия электропередач маршировала через город с северо-запада на
юго-восток, прорезая в лесу просеку 150-футовой ширины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43