Как могла её любовь к одному причинить вред другим — тем, кого она тоже любила? Она вспомнила слова язычницы Барбары, которая говорила, что добра или зла нет, есть только жизнь, и то, что хорошо для одного, для другого может обернуться неотвратимой болью.
Элизабет рухнула на землю и горько заплакала. Так и есть: её отец совершал огромное зло и все же делал много добра. Она причинила ему боль и все же сделала доброе дело для Дамиана. Нанесла огромный урон своей жизни и все же для собственной души совершила великое благо. Спасение Дамиана было правильным поступком, но потеря семьи ранила её. Добро и зло неразделимы, и выбор — лишь вопрос точки зрения, ни больше, ни меньше. Поэтому она рыдала, и ей хотелось одного — вернуться домой к отцу и сказать ему, как она его любит. Но она не могла, и это терзало ей душу. Дамиан, поражённый её горем, скулил и отчаянно пытался слизывать её слезы.
Элизабет пробовала уснуть, но не могла. Дрожащая и мокрая, она лежала, свернувшись вокруг тела пса на сырой земле. Уверенный вид собаки успокаивал её: она старалась защитить его, но и он защищал её тоже.
Когда наступило утро, воробьи и вьюрки запрыгали по сводам ветвей, подрагивая коричневыми хвостами, выводя мелодичные трели. Элизабет видела, что небо светлеет, и с интересом наблюдала, как восходящее солнце мягко расцвечивает сумрачные заросли.
Цвет, — подумала она, — это ежеутренний дар солнца.
Они пролежали в кустах весь день. Спать было слишком холодно и неудобно. Элизабет думала о том, что сделала Барбара, вернувшись домой и не найдя ни её, ни собаки. Встретили её около дома терпеливые полицейские или нет? Или только Севилл и его охотники? Что Барбара сказала Севиллу, если они встретились? Она бы дорого дала, чтобы это увидеть.
В ту ночь Элизабет истратила последние деньги, которые дал ей Том, купив ещё один пакет еды и немного воды. Сама она есть не хотела — это плохой признак, особенно после целого дня голодовки. Двое друзей устало потащились дальше в темноте, и Элизабет пришлось несколько раз отдыхать, присаживаясь на каменные заборы или бордюр. Она совсем ослабла и чувствовала себя ужасно. Болели голова и живот, мышцы ломило, её бросало то в жар, то в холод.
Они добрались до пустого, заброшенного мыса за полями фильтрации вскоре после восхода. Элизабет решила просить Тома о помощи. Другого выхода нет. Ему нужно будет достать для неё где-нибудь сухую одежду, обувь, затем вывезти из города и высадить достаточно далеко, чтобы она могла двигаться дальше автостопом без риска, что кто-нибудь опознает собаку. Том был её единственным шансом. Девушка изводила себя, представляя, что будет, если он откажется или, хуже того — от этой мысли у неё кровь стыла в жилах, — если он будет ждать её там с Севиллом? Прикоснувшись к мешочку на шее, она вспомнила о лососе, о его кровавой, ободранной морде. Эта рыба должна была сделать своё дело, и она продолжала двигаться. Одна в целом мире, рыба шла вперёд, встречая каждое новое препятствие без жалоб, без сомнений. Мысли о рыбе помогли, и Элизабет зашагала дальше.
Место, где она собиралась ждать Тома, оказалось искусственно созданной песчаной насыпью, выступающей в узкий залив. Безобразная смесь донного ила, тины, перегноя и обломков канализационных труб отпугивала рыбаков и случайных прохожих. Всю западную часть мыса занимал дровяной склад, заваленный огромными штабелями брёвен для отправки в Японию. Восточная сторона была пустынной, во время прилива от неё оставался только маленький пляж, а отлив обнажал длинную береговую линию. Дряхлые обветшалые доки, облепленные водорослями, постепенно гнили без присмотра. Идеальное место для укрытия, но она удивлялась, откуда о нем знал Том.
Когда взошло солнце, с моря накатил густой туман, воздух стал сырым, серым, холодным, он пах морской водой. Элизабет совсем окоченела, и сильная дрожь не отпускала её. Промокшая, вялая, с больной головой, она ни о чем не могла думать. Девушка огляделась, выбирая место, где можно провести день.
Восточная часть мало подходила для укрытия. Уже понимая, что заболела, Элизабет знала — нужно выспаться, а для этого требовалось уединённое место. Она не могла допустить, чтобы её заметил случайный утренний бегун. Если кто-нибудь узнает Дамиана, это конец. В отличие от лосося, в глубине души она понимала, что не сможет бороться дальше.
Она подошла к дровяному складу и с сомнением посмотрела на двадцатипятифутовые штабели брёвен. Те выглядели опасными — ей было не по себе даже просто рядом с ними. Однако в щели между большими брёвнами в основании кучи оказалось сухо. Лучшего выбора все равно нет. Она заползла на несколько футов в глубину штабеля и уселась, обхватив руками колени и положив на них голову.
— Вот дерьмо, — сказала она.
Дамиан в ожидании пролежал возле неё весь день, От холодного и влажного морского воздуха и ему было неуютно: он дремал урывками, прислушиваясь к далёким звукам и время от времени толкая лапой свою вялую спутницу. К вечеру, когда начало смеркаться, он уже был уверен, что с Элизабет что-то не так. Она свернулась на боку в комочек, лёжа на жёстких обломках коры, покрывавших землю между брёвнами. Она так сильно дрожала, что стучали зубы, и несколько раз просыпалась — её рвало жёлтой слизью. Затем она со стоном ложилась обратно. Пёс беспокойно смотрел на неё, непрерывно ходил взад и вперёд в тесном убежище и слушал смутный, но настойчивый, требовательный Голос.
Нужна помощь. Найди людей.
Животные прячутся от всех, когда болеют, ибо показывать слабость — в итоге означает навлечь на себя смерть. Однако особые отношения между человеком и собакой — в этом смысле уникальное исключение. Дамиан понимал: хоть он и не может помочь Элизабет, он тем не менее за неё в ответе и потому должен что-то предпринять. Голос требовал оставить её здесь и пойти к людям за помощью. Дамиан сопротивлялся, вылезал и возвращался в «нору», изнывая от беспокойства. Он не хотел бросать свою спутницу. Кроме того, опыт подсказывал, что люди в большинстве своём — Плохие. Он продолжал метаться, совершенно измученный приступами беспокойства.
Опустилась тьма, и пёс вернулся в дыру между брёвнами. Его человек больше не говорил с ним, когда пёс толкал его и лизал. Несколько минут он кружил вокруг лежащего ничком тела, потом лёг рядом, прижавшись поплотнее. Элизабет инстинктивно подняла руку и притянула его ближе к себе. Её тело было холодней, чем у него.
Дамиан проснулся и понял, что Элизабет не отвечает на его толчки. Она едва ли была в сознании, лихорадка сменилась гипотермией, и пёс остался наедине со своими страхами. Он выбрался из-под брёвен, все ещё не решив, как ему справиться с этим Плохим Положением. Мысли естественным образом обратились к Севиллу. Если бы мужчина пришёл, он бы дал нужные команды, он мог бы восстановить порядок. Дамиан сидел возле неподвижного, холодного тела Элизабет, обвив хвостом её ноги, и очень хотел, чтобы пришёл этот человек.
Ближе к вечеру пёс совершенно лишился присутствия духа. Снова поднялся холодный ветер. Дамиан сидел снаружи у входа в укрытие, где лежала Элизабет, дрожал и щурился от влажного ветра.
— Иди! — говорил Голос.— Помоги ей. Найди человека. Человек должен прийти сюда.
В конце концов, у него не осталось выбора. Он чувствовал, что сидеть здесь — Очень Плохо; он должен что-нибудь сделать. Пёс потрусил прочь от склада к восточной части мыса. Люди слишком долго контролировали все его действия, и теперь он чувствовал себя неуверенно от своей странной и неприветливой свободы.
Если Том не принимал участия в важном или требующем времени проекте, пару раз в неделю он старался уйти с работы пораньше. То есть задерживался не дольше чем на час. Уйти с работы в условленное время — в пять — было невозможно у такого работодателя, как Севилл. Такое случалось крайне редко. Но иногда, в основном — по пятницам, когда приезжала Кристина, Том мог поехать на пляж. Севилл не знал, куда он уходит, и ему не было до этого дела; то была личная жизнь Тома.
Том был одержим тремя великими страстями. Первая заключалась в том, чтобы оставаться незаменимым для человека, который стал для него прежде всего заменой отца, о которой юный Томас Оуэн так мечтал в детстве. Севилл походя использовал эту преданность так, как было удобно ему. Такой верный, сдержанный и неподкупный помощник — выгодное приобретение, и двое мужчин устраивали друг друга.
Второй страстью Тома была его евангелическая вера — простая, но глубокая. Молчаливый и скрытный на людях, Том удивлял прихожан своим страстным и восторженным тенором, когда пел соло перед своей конгрегацией, вознося хвалы Господу. Его считали местным сокровищем, и он переходил из храма в храм, делясь своим даром.
А третьей страстью были воздушные змеи. Занятие, которому он мог предаваться в одиночестве, и Том достиг в нем изрядного мастерства. С детских лет, когда в семье даже велосипед был недоступной роскошью, его привлекали требующие аккуратности и послушные летающие конструкции. В детстве это было хобби; теперь они стали «взрослыми игрушками». Его нынешние змеи были смоделированы профессионально; дорогие, тщательно собранные, они слушались каждого его движения.
Ему нравилось пустынное место на берегу — там всегда дул сильный ветер и почти не бывало людей. Он мог наблюдать полёты в полном одиночестве, но все же иногда, запуская змея около дровяного склада, не без толики тщеславия думал, что люди в домах и лодках на той стороне могут полюбоваться его искусством.
Снедаемый любопытством, он приехал в четверг. День закончился, ветер был хороший, но мысли его были далеки от змеев. Он думал о девушке. С тех пор, как он её видел, прошло два дня, и Том не мог не спрашивать себя, что с нею случилось. Захочет ли она встретиться с ним здесь, как он предложил? Эта возможность тревожила его. О чем он думал? Что он мог бы — или должен — для неё сделать? Он очень надеялся, что она уже покинула штат.
Он пытался убедить себя, что она его враг. Босс, озабоченный её поимкой и возвращением украденной собаки, забросил всю работу, чтобы найти их. Но Том не мог отделаться от взгляда Элизабет, которым она одарила его, увидев в машине Севилла. Её голова в тот момент грациозно вздёрнулась, как у самки оленя, поймавшей взгляд охотника, который собирается её убить. Она не убежала — она стояла испуганная, но гордая, не стыдясь того, что сделала. Его терзал страх, застывший в глазах этой девочки. Он не хотел быть охотником, это не его роль. И все-таки, прежде чем она ушла, её страх немного утих и сменился теплотой, когда она поняла, что он её не предал. А он побоялся ответить на эту теплоту. Опасная ситуация. Он знал, что в конце концов ему придётся поймать девушку, выполняя долг перед работодателем. Лучше всего избегать её — тогда не придётся делать выбор.
Так почему же ты здесь, где она сможет тебя найти?
У него не было ответа на этот вопрос.
Он запустил своего лучшего змея, позволил ему подняться на сотню футов над землёй, затем направил отвесно вниз. В десяти футах от земли змей резко остановился, сменил угол полёта и медленно спланировал к земле, балансируя на хвосте, трепеща от отчаянного желания снова взлететь. Том позволил ему подниматься скачками все выше и выше, не отпуская. Гордый змей танцевал, как породистый скакун. Сдержанность его движений впечатляла тем более, чем сильнее он хотел вырваться на свободу
К счастью, когда Том заметил питбуля, хвост змея лежал на земле, потому что руки у парня тут же опустились. Змей с грохотом свалился на землю, лишённый всякого достоинства, проскользил ещё несколько ярдов по ветру и упал на кусок плавника. Том стоял совершенно неподвижно, в ужасе уставясь на собаку, которая — так же без движения — сидела в пятидесяти футах и смотрела на него. Он не видел, откуда пришёл пёс. Не поворачивая головы, Том поискал глазами Элизабет. До сих пор пёс при любой возможности ясно давал понять, что сближение между ним и Томом даже не рассматривается. Том сглотнул и снова оглядел горизонт в поисках Элизабет. Самое время ей появиться.
Пёс не двигался больше минуты, Том не шевелился тоже. Он стоял всего в сорока футах от машины и прикидывал, сумеет ли добраться до неё, если побежит. Но не был уверен. Затем пёс медленно двинулся к нему. Когда жуткая собака приблизилась, Том буквально примёрз к месту, заворожённый этим призраком. В двадцати футах собака остановилась, уставилась немигающим взглядом, шерсть на её спине периодически поднималась дыбом и ложилась обратно. Том снова оглянулся на машину. Идиот, что позволил собаке подойти так близко. Теперь он ни за что не успеет добежать до машины. Но где Элизабет? А потом пёс заговорил с ним — в первый раз.
— Люкс, — сказал он, — дём.
Том наклонил голову. Это нереально. Он много раз видел, как пёс говорит, но теперь — теперь совсем другое. При Севилле пёс просто реагировал на карточки, называя предметы, которые ему показывали. Том наблюдал случайно инициированную речь, однако в то, что происходило сейчас, было невозможно поверить. Пёс говорил с ним, как человек. Или, возможно, как демон.
— Дём. Фу.
Почему пёс так делает? Почему не бросился на него, хотя, очевидно, пытался сделать это с того самого дня, когда Том схватил Элизабет в его присутствии? Дамиан резко гавкнул несколько раз, а затем снова сказал:
— Люкс.
Том вдруг осознал, что понимает его. Пёс хочет привести его к Элизабет? Могло ли такое быть? Все равно это казалось неестественным, и он не чувствовал никакого желания следовать за животным. Пёс подошёл немного ближе. Теперь он был всего футах в двенадцати. Пристально посмотрел на Тома, затем его голова дёрнулась в попытке выговорить слова, и он повторил:
— Дём. Люкс. Фу.
Том мешкал, пытаясь понять.
— Фу? Что это значит? Элизабет ранена? — спросил он, чувствуя себя глупо от того, что разговаривает с собакой.
Пёс перебирал лапами, хвост его метался из стороны в сторону от радости, что его наконец поняли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55