Тем более замечательно, если учесть, как жестоко его использовали. Наоборот, он демонстрировал смирение и покорность тем, кого уважал, и, казалось, был способен причинять вред людям, только защищая других людей.
Почему Дамиан никогда не пытался напасть на человека, если чувствовал угрозу для себя? Было видно, что он рвётся атаковать, защищая её, и все же готов скорее отвернуться, чем укусить Севилла. Элизабет удивлялась странному и суровому моральному кодексу этого питбуля, появившегося в её жизни. Пёс открыл глаза и посмотрел на неё.
«Все в порядке?» — спрашивал этот взгляд. Увидев по её лицу, что ничего плохого не случилось, он вздохнул и снова закрыл глаза. Не говоря ни слова, он сказал ей все. Она улыбнулась. Ничего не изменится, Севилл, даже если ты запретишь нам пользоваться словами. Они нам никогда и не были нужны.
Мысли Элизабет блуждали. Она много раз слышала, как деятели религии и науки в один голос превозносили уникальность и неповторимость человека. Каким бы ужасным ни был человек, он ценился гораздо выше животного благодаря одной лишь принадлежности к своему виду. Элизабет думала о Дамиане и о том, что он мог бы сделать для неё, если потребуется. Мог бы отдать за неё жизнь — в этом она не сомневалась. Много ли на свете людей, которые отдали бы за неё жизнь? Элизабет представила себе Севилла и пса, стоящих над бушующей рекой. Если оба упадут, кого она спасёт? Кого она должна спасти? И по чьим стандартам нужно выбирать? Что подсказало бы ей сердце? Разве жизнь Севилла важнее, чем жизнь Дамиана, просто из-за того, что первый — Homo sapiens? Или преданность и дружба значат больше? Затем она представила другой сценарий: а если Севилла заменить ребёнком? Тогда что? Станет ли Дамиан, иронично размышляла она, прыгать в реку, чтобы спасти этого странного щенка, позволив утонуть ей самой? Её мозг, привыкший к абсолютной ценности человеческой жизни, отпрянул от такой мысли.
Элизабет разглядывала ячейки звуконепроницаемого материала на потолке, в который раз спрашивая себя, как они с Дамианом оказались в такой ситуации и куда их это все заведёт. Она перестала фантазировать — пришло время вернуться к фактам. В этом доме нет места для её любви к собаке, Дамиана скоро поглотит высокотехнологичный мир науки. Только очень большие начальники будут иметь прямой доступ к животному, и Севилл станет купаться в лучах славы, которая так важна для него, ни секунды не заботясь о том, что пёс, быть может, голоден, устал, напуган или одинок. И Дамиан, возможно, будет работать на Севилла лишь потому, что это свойственно его натуре. Когда она уйдёт, пёс будет работать — скрепя сердце, за слово похвалы от этого человека, неважно, как сильно Севилл будет его мучить. Со стороны кому-нибудь, может, даже покажется, что пёс счастлив, что он любит Севилла. Все это сводило её с ума.
Известные учёные, которые придут посмотреть на знаменитую говорящую собаку доктора Севилла, увидят лишь тень настоящего Дамиана — её Дамиана. Будут строить предположения о его интеллекте, мыслительных способностях, о его душе, и все это будет основано на том, что они увидят в лаборатории Севилла. Они никогда не узнают—и даже не смогут предположить, — что настоящий Дамиан любил тыкаться носом в землю замёрзшего луга, оставляя позади вихрь мелких ледяных кристалликов в розовом предрассветном воздухе. Никогда не оценят по достоинству настоящего Дамиана, который спал, положив голову ей на колени, поднимал на неё глаза в молчаливом единении, что гораздо могущественнее любых слов, которые он мог бы выучить. И она была уверена: никогда не увидят они, как Дамиан смеётся. А она это видела, когда они играли в свои шутливые игры; она знала, что он любит играть в «ку-ку» и может носиться безумными зигзагами, раскрыв пасть в широченной ухмылке, потому что любит, когда за ним гоняются.
Её размышления внезапно прервал Том — он открыл внутреннюю дверь и просунул голову внутрь.
— Доктор хочет, чтобы вы ушли. Пожалуйста. Элизабет кивнула.
— Хорошо, Том, а что это за штука? — Она показала на чёрную коробку ошейника.
Том колебался, не зная, что ответить. Элизабет подобралась и села прямо.
— Что это, Том? Для чего это нужно?
— Это… тренировочное устройство. Доктор использует его, когда занимается с собакой.
— Это ничего мне не говорит. Как он занимается? Что оно делает? Это какой-то магнитофон?
— Нет, мэм. Вам лучше спросить…
Севилла? Он запретил мне спрашивать о чем-либо, — сказала она, забыв на мгновение, что Севилл мог снаружи слышать каждое слово. — Ты это знаешь. Я спрашиваю тебя. Что это такое?
— Прошу прощения, вы должны выйти немедленно. Внезапно за спиной у Тома возник Севилл. Он рывком распахнул дверь и вошёл в маленькую комнату с мрачным выражением на лице. Элизабет молчала — он её услышал.
— Это называется электрический ошейник, Элизабет. Он производит электрическую стимуляцию, когда я нажимаю вот на эти кнопки. — Он показал ей пульт. — Это признанный и гуманный метод тренировки собак, призванный научить их контролировать свои реакции. Я ответил на твой вопрос?
Элизабет уставилась на безобразный чёрный цилиндр в его руке.
— Электрическая стимуляция? — Она помолчала. — Вы бьёте его током? С какой целью? Чтобы научить его чему-нибудь?
За всю свою жизнь Элизабет Флетчер ни разу не приходила в такое бешенство. Это было по ту сторону ярости. Внезапный, неистовый, переворачивающий все вверх дном порыв гнева, в котором воскрес, должно быть, буйный нрав её кельтских предков. Этот человек применяет электрошокер к существу, с которым она не просто дружит, — оно из-за своей беспомощности и невинности пробудило в ней материнский инстинкт.
Её глаза, полные холодной ненависти, медленно переместились с Севилла на его помощника и вниз, на ошейник. Тому, похоже, стало очень неуютно. Он пытался встретиться с нею взглядом, и лицо его при этом выражало что-то такое, чего она не могла прочесть. Но она не обращала на него внимания.
— Нет. — Она медленно покачала головой. — Нет, вы не будете этого делать. Не будете.
— Делаю и буду, — отвечал Севилл в тон её голосу. Его серые холодные глаза не отрываясь смотрели на неё. Пёс поднялся, напрягшись и глядя на мужчин.
Она нагнулась, вцепилась в ошейник и повернула его, отыскивая пряжку, чтобы расстегнуть.
— Том, выведи её, — резко сказал Севилл. Помощник шагнул вперёд, пытаясь взять её за руку.
Но Элизабет, сильная и разъярённая, оттолкнула его, нащупала пряжку и стала вынимать из неё ремешок. Том быстро подошёл и крепко схватил её сзади. Она ругалась и со злостью пыталась вырваться. Глаза пса расширились, затем превратились в щёлочки. Природа запрещала ему кусать этих богов. Увидев, однако, что девушка в беде и двое мужчин нападают на неё, он двинулся вперёд — молча, как это делали его предки.
— Выведи её, Том.
Легче сказать, чем сделать. Элизабет ничуть не жалела, что срывает своё раздражение на помощнике Севилла.
— Дверь! — выдохнул Том Севиллу. Он был слишком занят и не мог одновременно удерживать девушку и следить за приближающимся псом. — Дверь!
Нужен ключ. Том закружил по комнате, держа Элизабет между собой и псом.
— Отстань от меня! — Она почти вырвалась, у Тома пошла из носа кровь. Севилл, в ужасе от того, какой оборот приняли события, проклял собственный характер. Но все же решил спасти положение и встал так, чтобы Элизабет, сражаясь с Томом, могла его видеть.
— Элизабет, ты хочешь причинить вред собаке? — Он говорил тихо, но его слова долетели до неё. В руках он держал пульт от ошейника.
— Ублюдок! — рявкнула она и перевела взгляд ниже. — Нет! Дамиан, нет!
Пёс отыскал брешь в обороне и впился зубами в ногу помощника, яростно тряся головой. Том взвыл от боли, но захват не отпустил. Элизабет кричала на пса, но Дамиан слышал только Голос, а потому продолжал терзать ногу Тома. Тогда Севилл поставил мощность заряда на максимум и нажал на кнопку — потом ещё и ещё, пока пёс со сдавленным визгом не повалился на пол. Том застонал, когда зубы пса, получившего удар током, сильнее впились ему в ногу. Он нагнулся, и в этот момент Элизабет вывернулась.
— Дамиан, стой! — Она подбежала к псу, схватила его. — Уходи, Том, быстро! — закричала она.
Том вопросительно посмотрел на Севилла. Тот с перекошенным лицом отпер дверь и выпустил его. Дамиан рванулся за удаляющейся фигурой Тома, но Элизабет удержала его. Глаза пса сверкали от ярости.
— Дамиан, нет. Стой. Успокойся. — Она резко встряхнула пса, пытаясь привлечь его внимание. Потом взглянула на Севилла — тот держал в руке пульт и, очевидно, собирался нажать на кнопку снова. — Пожалуйста, прошу вас, не бейте его. Оставьте его, он просто пытался защитить меня. Это моя вина, что он так поступил.
— Да, твоя. — Ярость Севилла уже выплеснулась и утихла. На её место пришёл холодный расчёт. — Это очень серьёзно, Элизабет. Я думаю, мы с тобой должны встретиться позже, чтобы обсудить твоё будущее в проекте. Он под угрозой, уверяю тебя, но я не буду принимать никаких мер, пока мой помощник истекает кровью в моем доме.
— Уходи, дорогу ты знаешь. Жди моего звонка.
Элизабет не стала ждать звонка. Она догадывалась, что теперь её не пустят к Дамиану, и с самого утра отправилась к Хоффману. Тот куда-то уходил и обернулся, уже запирая дверь.
— Что на этот раз, Элизабет?
— Прошу прощения, профессор, но мне нужно, чтобы вы меня выслушали. Я хочу задать вам один вопрос — это очень важно. Профессор нетерпеливо кивнул. Элизабет вздохнула и начала:
— Вы знаете о Дамиане? О том, что он разговаривает? Хоффман несколько попятился.
— Ты не против, если мы поговорим по дороге? У меня встреча.
Элизабет преградила ему путь:
— Он вам говорил? О том, что пёс разговаривает?
— Кого ты имеешь в виду?
— Так вы не знаете? Он ничего не сказал? — Кто?
— Севилл.
— Сказал мне что? О чем ты?
— О Дамиане. О том, что он умеет.
Они пошли между деревьями к парковке. У Элизабет слишком мало времени.
— Я не понимаю, о чем ты.
Он не знает!
Девушке стало немного легче. Если Хоффман не знает, то, быть может… Она встала перед ним.
— Вы должны меня выслушать. Вы — моя последняя надежда. Прошу вас, дайте мне пять минут, и если вас ничего не заинтересует, тогда… ну тогда я больше вас не потревожу.
— Снова Дамиан, да? Ты думаешь, с ним опять плохо обращаются?
— Вы говорите так, будто ничего не происходит. Я просто не понимаю, зачем вы спасли его, если собирались обречь на такую участь? Лучше бы он умер в лесу, чем все это. Я не понимаю, почему вы позволили, чтобы с ним случились все эти ужасы, и неужели в вас нет ни капли…
Хоффман с не свойственной ему резкостью прервал её:
— Послушай, я много думал о том, что сделал с этой собакой. Я сглупил, пытаясь помочь ей, — в ущерб моему исследованию. Ошибка старого и сентиментального полевого биолога — вот что это такое. Я не собирался вмешиваться и отклоняться от протокола, но я сделал то, что сделал, и теперь жалею. Животное не годится на роль домашней собаки, но ты никак не желаешь этого понять. Почему ты не оставишь его в покое? Почему ты так помешана на этой собаке?
— Мы с ним друзья, профессор Хоффман, друзья. Вы знаете, что это значит? Это значит, что я не могу бросить его в беде. Дамиан сделал бы для меня то же самое. Прошу вас, позвольте мне объяснить, что случилось. Вы ведь понятия не имеете, что происходит.
Хоффман вздохнул и обогнул её, направляясь к машине.
— Ну и что? Что случилось?
— Послушайте, вы можете мне не поверить. Это нормально. Я только прошу вас, проверьте все сами. Съездите и посмотрите. Я прошу вас, потому что сама не могу ему помочь. Никто не хочет меня слушать. Например, вы знаете, где сейчас Дамиан?
— Полагаю, в комплексе длительного содержания.
— Нет, профессор Хоффман. Он дома у доктора Севилла. — Элизабет подождала, пока он заглотит наживку. Вопреки своему желанию, профессор был заинтригован. — Хотите узнать, почему он там? Хоффман посмотрел на неё с осуждением и переложил потрёпанный портфель из одной руки в другую.
— Меня не касается то, что делают другие исследователи.
— Да-да, именно! В том-то и проблема — никому в университете нет дела. Дамиана пытают в доме у этого человека, а все думают только о протоколе. Ну…
— Вот так ты относишься к исследованиям, Элизабет, да? Но тогда тебе не место в медицинской школе. Ты из тех жалостливых особей, которые стоят вокруг университета с плакатами «Прекратите опыты над животными». Из неформалов, маньяков-гуманистов, а не из ответственных членов медицинского или научного сообщества. Но, я думаю, ты умнее их, Элизабет.
— Я научила Дамиана произносить некоторые слова. Всего несколько слов. И не просто произносить их — он понимает, что они означают. Он действительно может говорить, как человек. Севилл узнал об этом и украл у меня собаку. Он хочет присвоить себе всю славу, и знаете что? Мне плевать на это. Я пыталась работать с ним, чтобы он мог получить все свои замечательные почести, стать большой шишкой, несмотря на то, что ничего не сделал, — при условии, что он просто будет хорошо обращаться с Дамианом. Но когда он… — Хоффман снисходительно посмотрел на неё. — Я знаю, о чем вы думаете, но посмотрите сами. Дамиан много всего умеет. Я научила его, а теперь этот ублюдок забрал его и…
Хоффман внезапно остановился.
— Что ты пытаешься сделать, Элизабет? Я не…
— Езжайте туда и посмотрите! Спросите его, заставьте показать вам все. Вы должны мне поверить, потому что это правда.
Она ждала, глядя ему в глаза. Хоффман помотал головой.
— Пёс говорит? —Да.
— И это ты его научила? — Да.
— И что он говорит?
— Он может называть цвета, геометрические фигуры, просить о чем-нибудь… — Профессор вздохнул и снова направился к машине. — Сделайте это. Пожалуйста. Но умоляю вас, не говорите Севиллу, что я к вам приходила. Возможно, он никогда больше не позволит мне быть с Дамианом, но если вы скажете, что я у вас была, он совершенно точно не подпустит меня даже близко. Тогда Дамиана больше никто не увидит, кроме него. Вы не поверите, что этот человек с ним делает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55