— Давай же, дура, вот же… вот же… вот оно. Князь, не опрокинь там бочонки. Давай… есть! Еще жми!
Показалась голова. Князь смотрел на происходящее, забыв о боли.
— Все идет прекрасно! Жми давай! — командовал Хелье. — Еще, еще! Молодец! Еще… листья шуршащие…
Князь следил, как Хелье что-то потянул, как-то изловчился, стоя на коленях перед расставившей ноги Ингегерд, наклонился на бок, неестественно выгнул плечи, и вдруг плавно распрямился, держа в руках что-то очень маленькое и красное. Еще изловчившись, одной рукой он вынул из сапога нож, сморщился, закусил губу, задышал звучно носом, и перерезал пуповину. Бросив нож на пол, он перевернул существо в руках, примерился, и шлепнул слегка розовую мякоть двумя пальцами. И еще раз. Мякоть вдруг издала какое-то совсем тоненькое верещание. И зашлась плачем. Славянским.
— Держи, князь, — сказал Хелье, — только осторожно. Сейчас мы эту гадость обмоем.
Князь, раскрыв глаза очень широко, взял гадость и заглянул гадости в лицо, и вдруг сказал:
— Но это же девочка.
— А у меня другие не получаются, — сообщил Хелье. — Нужно было о повитухе вовремя думать. В следующий раз подумаешь, может и будет мальчик.
— А? А? — спросила Ингегерд.
— Дай ей подержать, — сказал Хелье. — Дай, только осторожно. Мордочкой вниз. Вот, правильно. На грудь ей клади. Ишь, какую отрастила. Правее. Прямо на сосок.
Существо верещало жалобно и пронзительно и вдруг, найдя ртом сосок, замолчало и чего-то там стало делать, с соском.
— Ай, какое… какая, — сказала Ингегерд, и лицо ее расплылось в совершенно дурацкой улыбке.
— Ноги можешь опустить, — заметил ей Хелье. — Сейчас мы ее у тебя возьмем и обмоем.
— Как звали мать Крестителя? — спросил Ярослав.
— Это которая сестра Добрыни? — осведомился Хелье.
— Да нет же! Крестителя! Иоаннеса.
— А… Элисабет. Ежели по-гречески.
— А по-славянски?
— Не знаю.
— Какая славненькая, — сказала Ингегерд. — А чего у нее волосы на ушах?
— Это от счастья, что тебя видит, — объяснил Хелье. — Морду твою бесстыжую.
* * *
Зимой строительные работы на окраине прекратились по причине снега и мороза, но весна сделалась в следующем году ранняя, и уже к середине апреля маленькая церковь, которую местные жители прозвали Евлампиевой, была частично готова — к службе, во всяком случае. Главные помещения еще стояли в лесах, но дверь часовни открылась для прихожан. Прихожан не было. Христиане, проживавшие в этом конце, привыкли ходить в Краенную и на новую постройку смотрели недоверчиво. Рядом строители соорудили времянку, в которой поселился Анатолий, назначенный главным священником этой церкви — лучшего применения Иоахим, глава священников Новгорода, найти ему не сумел. Храм освятили, но прихожане не появлялись. Анатолий вздыхал, ходил по окрестным улицам, рекламируя церковь, над ним посмеивались. Вида церковь была странного, что тоже смущало верующих. Стройная колокольня увенчана была чем-то вроде луковицы, над луковицей помещался крест.
Ротко приглашал князя и княгиню посмотреть на то, что получилось, но все как-то не было у них времени. Но вот как-то утром, в повозке, в окружении ратников, княжеская чета двинулась к окраине. Ингегерд помнила, что церковь строили по просьбе Хелье (Ярослав ей сказал), и ей хотелось, чтобы все было красиво, и чтобы Хелье понравилось, когда он вернется из Корсуни, но на умение Ротко она особо не полагалась. Поэтому вид церкви, величественно стоящей на южной стороне улицы, со стройной колокольней, с достраивающимися службами, ее поразил. Выглядела церковь, хоть и странно — возможно, слишком много углов по краям — но очень целостно, будто сошедшая целиком с рисунка Ротко, будто ничего в ходе постройки не нужно было из задуманного менять. И даже луковица над колокольней, которая так не нравилась ей на рисунке, очень гармонично сочеталась с остальным.
— Ну Ротко, — сказала Ингегерд князю, — ну молодец! Не ожидала я от него такого. Я была не права.
Ярославу тоже очень понравилась церковь.
Ингегерд спрыгнула с повозки, подбежала ко входу, у которого стоял с грустным лицом Анатолий, и поклонилась ему.
— Никого нет, — виновато сказал Анатолий.
— Будут, будут! — заверила его Ингегерд. — Будут прихожане! С сегодняшнего же дня! А я сюда к тебе буду на службу ездить утреннюю в неделю раз!
Он улыбнулся нерешительно, не смея верить. А Ингегерд спросила:
— А можно я ударю в колокол?
— Колокол целый три, — ответил Анатолий. — Конечно.
Ингегерд помахала Ярославу рукой и кинулась внутрь. Лестницу на колокольню она нашла без труда и быстро по ней взбежала на самый верх, два раза по дороге упав на крутые ступени и рассадив коленку. На это она не обратила внимания. Глядя вниз на ратников, князя, и Анатолия, Ингегерд весело помахала им рукой, крикнула:
— Здесь страшно и высоко! — … и скрылась куда-то.
Найдя в густой тени три каната, крепящиеся к языкам колоколов, Ингегерд дернула за самый толстый, идущий от языка самого большого колокола. Удара не было — тяжелый язык следовало раскачать. Она дернула еще раз, и другой рукой потянула остальные два. И затем еще. И еще. Последовали три медленных, гулких удара через равные интервалы, в мажорной гамме, вниз, торжественно — доминант, третья ступень, тоника. Колокольный звон слышал весь Новгород.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56