— Поживей.
Холоп поклонился и рысью побежал за бжевакой.
— Позволь, Ротко, — вспомнил князь. — Ты, небось, деньги, тебе даденные на учение, истратил все?
— Да.
— А на что ты живешь?
Ротко пожал плечами.
— На что придется.
— Да, как же, — Минерва, осмелев, тоже присела на княжеское ложе. — Друзья подкармливают.
— Ага. Друзья у тебя хорошие, но это не дело, что они должны княжеского зодчего кормить.
Князь протянул руку к прикроватному столику и взял с него дощечку и свинцовую палочку. Что-то написав на дощечке, он позвал:
— Жискар!
Бравый Жискар, жуя огурец, вошел в спальню.
— Кто там помощник Явана, как его зовут?
— У Явана нет помощников, но он очень доверяет дьякону Краенной.
— Да? — Ярослав подумал немного. — Ладно, вернется, так разберется сам. А пока выдай Ротко двадцать гривен из моего кошеля.
Жискар кивнул.
— Найди себе, Ротко, жилье поближе к детинцу, — велел Ярослав. — После того, что было, понял я, что нельзя мне надолго из детинца отлучаться.
— А что было? — спросил Ротко наивно.
Ярослав покачал головой, мол, сейчас не до шуток. Ротко не стал настаивать. Что-то было, наверное, но его это, судя по всему, не касалось. Князь, следящий за выражением его лица, понял вдруг, что Ротко действительно ничего не знает. Невероятно, но это так. Это даже забавно, подумал Ярослав, морщась от боли.
— Ты действительно не знаешь? — спросил Жискар.
— У Ротко есть дела поважнее, — сказал Ярослав. — Возможно, он по-своему прав.
Выйдя из детинца, Ротко окинул взглядом улицу, подумал, повернулся к Минерве, и вдруг сказал:
— Слушай… А дом тот, рыбацкий… На берегу.
— Ну?
— Может, мы его купим? Там уже есть корова и лошадь. Корову ты будешь доить, а на лошади я буду ездить.
— Куда ты будешь на ней ездить?
— Не знаю. Это я просто прикидываю так.
— Зимой у реки будет холод собачий.
— Это точно. Это ты права. А что рыбаки делают зимой?
— По всякому. Ты, Ротко, как ребенок. Намучаюсь я, тебя нянча, горюшко.
Он не обратил на слова ее никакого внимания.
Они направились к Кулачному Концу, но Ротко вдруг пришло в голову, что в Рябинном Храме наличествует удачное сочетание колокольни и малой часовни, и решил он проверить так ли это, не изменяет ли ему зодческая его память, а Рябинный Храм стоял чуть в стороне от Кулачного Конца, и нужно было сделать крюк. Само по себе это обстоятельство не обеспокоило бы Минерву, если бы не пролегающая поперек их пути к Рябинному Храму хорошо знакомая ей Улица Толстых Прях. Ей совершенно не хотелось сейчас встречать бывших клиентов, товарок, ни тем более сводника, сурового литовца со странностями. Сказать об этом Ротко она постеснялась, и, по мере приближения к Толстым Пряхам, нервничала все больше и больше.
Как назло, время в переулках, пересекающих Улицу Толстых Прях, было самое ходовое — приближались сумерки. Непотребные девки несколько раз шутливо-издевательским тоном окликали Минерву. На углу, который совсем недавно, три недели назад или около того, обогнул раненый Рагнвальд и за которым начинался богатый квартал, населенный купцами и охраняемый ратниками, Дир беседовал с Людмилой, толстой, развязной, самой бесчестной непотребной девкой в этих кварталах, средних лет. Ротко не заметил Дира — он таращился на какой-то дом, чем-то ему вдруг понравившийся, или, наоборот, не понравившийся, может, по выражению Дира, «насущными контрибуциями». Дир, вроде бы, тоже не заметил — ни Ротко, ни Минерву. Минерва пожалела Дира. Людмила, не стесняясь, рассказывала своим товаркам, как она крадет кошельки у клиентов, как обсчитывает и обманывает их, как унижает и мстит им. Надо бы Дира предупредить. Но не хочется привлекать внимание.
Тут как раз и объявился тот, чье внимание нельзя было привлекать. Литовский сводник оказался неожиданно рядом с Минервой и, взяв за локоть, остановил ее, а Ротко, ничего не заметив, пошел себе дальше, погруженный в свои зодческие мысли.
— Ты мне должна за отсутствие без разрешения четверть гривны в день. За упущенных клиентов вира — тридцать сапов с каждого, из расчета по десяти упущенных в день. Сейчас ты, так и быть, просто встанешь, где тебе положено, а к утру я с тобой не так поговорю. С чего ты решила, что тебе многое позволено, в толк не возьму. Но это не так. Поняла?
На плечо сводника легла тяжелая рука. Он раздраженно попытался ее сбросить, чтобы только после этого обернуться и узнать, кто это осмеливается его здесь лапать, но последовало сжатие плеча и сводник почувствовал, что кости и суставы в плече этом слегка поменяли положение, стали ближе друг к другу. Дир развернул сводника лицом к себе и неспешно собрал ему рубаху на груди в свой кулак, отчего ткань натянулась и надавила на подмышки. Держа сводника за этот сгусток текстильной продукции, Дир приподнял его над землей одной рукой и перенес к забору, к которому и прислонил его спиной, не опуская на землю.
— Эй, эй, — возмутился сводник неуверенно и попытался воспротивиться, но каждое движение руки отдавало болью в подмышке.
— А скажу я тебе так, добрый литовец, — сказал Дир. — Девушку эту зовут Минерва, и я ей вроде старшего брата. Дела ее значительно лучше идут, чем раньше, и с такими как ты ни видеться, ни говорить она более не желает. А я в свою очередь говорю тебе — как ты ее на улице увидишь, так сразу прячься куда-нибудь. Не заметит она тебя — счастье тебе. Но коли заметит, то нет на свете места, где бы я тебя не нашел. И тогда я, заметь, переделаю твое артистическое сложение таким образом, что будешь ты похож на статую хвиникийскую и днем и ночью.
Про хвиникийскую статую что-то говорил Хелье. Вроде, это жена Ярослава так шутила. Дир не очень понимал, что это значит, но выражение ему понравилось. Сводник тоже не знал, что это такое — быть похожим круглые сутки на хвиникийскую статую, но решил, что это, наверное, неприятно очень, и лучше дальше ничего не уточнять. Люди определенных сословий вообще скептически относятся к просвещению, особенно к общим дисциплинам. Всем своим существом давал сводник Диру понять, что согласен и будет прятаться при виде Минервы, и вообще уедет в Литву. Держа его одной рукой на весу, Дир задумался о состоятельности молчаливых обещаний сводников.
— Конечно, — сказал он задумчиво, — можно было бы просто свернуть тебе шею. Это гораздо проще и надежнее. С другой стороны… Минерва!
Минерва, все это время стоящая неподалеку, наблюдавшая за действом и не знавшая, что ей делать — вмешиваться или нет — сказала:
— Да?
— Как ты думаешь, убить его или отпустить?
— Ты его отпусти, Дир.
— Да, пожалуй, — согласился Дир, ставя сводника на землю и становясь пяткой ему на ногу. На пятку он перевел весь вес своего тела.
Сводник завыл, морщась от боли.
— А мне кажется, ты плохо понял, что тебе сказали, — усомнился Дир, вертя пяткой. — Скажи, понял?
— Я понял! Я понял! — закричал сводник.
— Что надо делать, как увидишь ее?
— Прятаться!
— А может, не прятаться?
— Нет, прятаться обязательно!
— А что, если тебя утопить, тут где-то река была?
— Нет, не надо! Я понял! Я буду прятаться!
— Будешь?
— Буду!
— Ладно, — смилостивился Дир. — Поверю на этот раз. Парень ты, наверное, неплохой.
Отпустив сводника, быстро заковылявшего прочь, он сказал Минерве:
— Догоняй Ротко, чего встала.
— Дир, ты не… спасибо тебе…
— Догоняй же.
— Ты не зайдешь ли к нам?
— Не зайду, — сказал Дир. — Дел много, — добавил он важно. — Иди.
Минерва догнала Ротко через квартал. Зодчий внимательно рассматривал какие-то настенные узоры.
— Куда ты пошел без меня! — крикнула она ему.
— Я тебя здесь ждал. Ты с кем-то разговаривала.
— Горе ты мое, — воскликнула она в отчаянии. — Со сводником своим разговаривала. Он хотел деньги у меня забрать.
— Забрал?
— Нет. А ты бы хоть вступился, что ли, сказал бы ему, что я с тобой теперь живу.
— Э нет, так мы не сговоримся, — возразил Ротко строгим голосом. — Ежели кто тебя обижает из-за моих дел, тогда да, вступлюсь. А в свои дела меня не впутывай. Мне неинтересно.
— Как это? — удивилась она.
— Так. У всех есть прошлое, и каждый ответственен за свое прошлое. У меня на твои прошлые дела времени нет. Выпутывайся сама. И если они, дела эти, меня хоть раз коснутся, то, пожалуйста, на глаза мне больше не показывайся.
Чудовищная несправедливость! Минерва пожалела, что не осталась с Диром. Дир бы так не сказал. Дир только что за нее вступился! Видел ли это Ротко?
— А вот Дир за меня вступился бы, — сказала она заносчиво.
— А Диру, может, делать нечего целый день, — парировал Ротко. — Вот он и ищет себе занятий. За того вступись, за этого, на лодке туда-сюда съезди. А мне строить нужно, мне не до глупостей.
— Но я же тебе не чужая!
— И что же? Если весь мир будет заниматься делами уличных хорл, то и будет он, мир, походить на хорлов терем.
Она хотела обидеться и уйти, но не ушла. К родителям ей возвращаться не хотелось, а больше идти было некуда.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ПРО ЗЯБЛИКА
Неизвестно, где провел Детин остаток дня и ночь после суда. Ему сказали — иди, и он пошел, не разбирая пути, не помня направления, не зная, зачем это нужно, просто шагал себе вперед. Его не трогали, не хватали, не кидали в яму, не шептали в ухо, что следует говорить — и то хорошо. В Новгород он вернулся только через неделю. Где он был — он не помнил, что он ел, где спал — неизвестно. Возможно, он просто шел по прямой достаточно быстро и обогнул весь земной шар — такие слухи были, что это, мол, возможно, а возражения последователей Космаса, проживавшего в Александрии лет за пятьсот до добрыниных подвигов в Новгороде и утверждавшего, что земля на самом деле вовсе не круглая, но плоская, ничего, кроме смеха, не вызывали. Ну, не совсем. Были и сердобольные, которые пытались вразумить дураков.
— Ну вот смотри, — говорили сердобольные, — смотри, дурак. Вот бывал ты, к примеру, в Константинополе или Александрии?
— А если и бывал, так что? — отвечал дурак.
— Ну вот когда большое судно с высокой мачтой уходит туда, где небо сходится с морем — что получается?
— А что?
— Часть его скрывается, виден только парус. А это о чем говорит?
— О чем?
— Что земля наша круглая.
— Нет, земля плоская. Так написал Космас.
И сердобольные, и дураки были греки, в основном церковного сословия. Новгородцы об этих разговорах не знали. Те из них, кому приходилось задумываться о таких грунках, Космаса не читали.
Так или иначе, Детин вернулся в Новгород и пошел к себе домой. Во всяком случае, он думал, что идет домой. Он не помнил точно, где находится его дом. Вид у него был — обыкновенного бродяги. Сальные грязные волосы слиплись и торчали в разные стороны, неопрятная борода развевалась на ветру. Рубаха грязная, дырявая. Сапоги отсутствуют. Порты отсутствуют. Свита тоже. Грязными костяшками пальцев Детин стукнул несколько раз в дверь. Потом еще. В конце концов дверь открыл укуп, служивший у Детина лет десять. Он некоторое время вглядывался в Детина, прежде чем узнал его.
— Ага, — сказал укуп, смущаясь. — Здравствуй.
— Здравствуй.
Детин даже не удивился, видя, что его не пускают в дом. Не то, чтобы совсем гонят, но загораживают собою дверь и не собираются отодвигаться. Он стоял и молча смотрел на укупа.
— Не велено никого пускать, — объяснил укуп. — Ты меня прости, но не велено.
— Не велено? — неуверенно спросил Детин.
— Нет. Дома никого нет. Все уехали.
— Куда?
— На состязания. Ты, Детин, на меня не сердись. Но мой хозяин теперь — Нестич.
— Нестич?
— Твой старший сын.
— Да?
— Да. Он мой хозяин и есть.
— А я?
— Не знаю ничего. Поговори с Нестичем, если хочешь.
— Как же я с ним поговорю, если он уехал? — логично спросил Детин. — А когда он возвратится?
— Не знаю. Не задерживай меня. У меня много дел по дому.
— Ты подожди…
Но дверь перед Детином закрылась.
Детину хотелось есть. Он не помнил, просил ли он милостыню во время своего путешествия. Может и просил. Он прошел несколько кварталов, остановился на людной улице, посмотрел на прохожих, и вытянул руку вперед, ладонью вверх. Его никто не узнавал. Вскоре какая-то женщина, одетая небедно, положила ему в ладонь слегка брезгливым жестом три сапы, стараясь при этом не коснуться пальцами грязной кожи Детина. Детин некоторое время тупо разглядывал монеты. Он не помнил, что, где и сколько на них можно купить. Он поводил головой, понюхал воздух, и двинулся не зная точно куда, а на самом деле — к торгу. Вышел он к торгу окольным путем, и сразу оказался у овощной лавки. Показав Бове-огуречнику монеты, он спросил:
— Сколько огурцов ты мне дашь?
Бова с синяком под глазом брезгливо поморщился и протянул Детину огурец.
— Деньги эти оставь себе, — сказал он. — И иди отсюда. Ты бы помылся. Пахнет от тебя нещунственно.
— Но я хочу заплатить, — возразил Детин.
— Да я не хочу взять, — отрезал Бова. — Если б не знал точно, что не отвяжешься, и огурца бы не дал. Иди, пока цел.
Детин посмотрел на соседнюю лавицу — там стояла и брезгливо смотрела на него молочница, счастливо пережившая роковой полдень неделю назад. Она сразу отвела глаза, боясь, что он сейчас у нее что-нибудь попросит.
Детин пошел прочь. Походив по городу он, сам не зная каким образом, оказался возле дома Бескана, купца, с которым некогда имел много общих дел. Он помнил дом, и помнил, что в доме живет человек, которого он знает. Он долго стоял перед домом, не решаясь постучаться, и в конце концов Бескан сам вышел в палисадник.
— Здравствуй, — сказал Детин, узнав Бескана.
— Здравствуй. Я сейчас очень занят. Я вижу, ты в бедственном положении. Приди через две недели, у меня будут свободные деньги, и я смогу тебе помочь.
— Дай мне денег сейчас.
— Сейчас не могу.
— Не можешь?
— Нет.
Детин попытался вспомнить, как зовут собеседника, и не вспомнил. Немного помявшись, Бескан сказал:
— У нас с тобою были дела, Детин, но больше нет.
Давеча он заключил купеческую сделку с сыном Детина, который уверял, что отец больше не вернется. Голые уверения Бескана не убедили бы, но Нестич представил грамоты, подписанные тиуном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56