Это остроумно, но ведь в зодчестве остроумие не главное.
Князь задумался.
— То есть, — сказал он, — ты хочешь сказать, что умениям его применения нет?
— Почему же. Есть. Вот например, тут в тереме, рядом с занималовкой, пустует огромная комната. Если пригласить Ротко, он сделает несколько рисунков, и по этим рисункам плотники составят и сколотят все, что требуется.
— Ага, — задумчиво произнес Ярослав. — А я ведь ему уже перепоручил строительство церкви.
— Какой?
— Той, что на отшибе. Строится по просьбе Хелье. Совсем маленькая.
— Вот пусть он ее, совсем маленькую, достроит, а там видно будет.
— Она каменная, он долго провозится.
— Ничего.
На том и порешили. Ротко действительно сделал несколько рисунков, и приемное помещение было готово через четыре дня. И все получилось на славу. Если бы Ротко не путался у плотников под ногами и не давал бы странные указания, и в два дня управились бы.
Увидев входящих Хелье и Гостемила, Ингегерд велела служанке уйти и села на резной скаммель. Одета она была в бархат, длинная понева доставала до полу.
Приблизившись к ней, оба — и варанг, и славянин — остались стоять. Других скаммелей рядом не было, а ховлебенк нужно было бы тащить через все помещение.
— Здравствуйте, — сказала Ингегерд, любезно улыбаясь.
Голову и спину держала она прямо, руки на коленях, и даже массивный живот впечатления не портил. А впечатление было.
Хелье не сказал бы, что поражен, но уверенность в том, что вот он сейчас увидит Ингегерд, обнимет ее, дернет за ухо, игриво, как в детстве, поцелует в щеку, сядет рядом как попало, спросит, «Ну, как живешь, дура?» — пропала начисто. Совсем. Перед ним сидела другая Ингегерд. Она напоминала прежнюю, и память и мысли ее были такие же, наверняка, как прежде, но что-то в ней разительно изменилось. Разительно. Прежняя Ингегерд не смотрела бы так благосклонно. Так величаво. Перед Хелье и Гостемилом сидела и смотрела спокойно — властительница.
Хелье покосился на Гостемила. Да, он тоже почувствовал. Потомок древнего рода держался с достоинством, но и с почтением. Власть требует к себе почтения. Одну ногу Гостемил отставил чуть в сторону, спина прямая, голова чуть опущена в знак почтительности, шапка со щегольским околышем в руке, левая рука не на поммеле, но вдоль бедра, придерживает ножны, чтобы сверд не болтался. Хелье непроизвольно скопировал позу Гостемила.
— Я очень благодарна вам, друзья мои, за все, что вы для меня сделали, — сказала княгиня.
Может, она при Гостемиле стесняется, подумал Хелье. Но нет, прежняя Ингегерд не постеснялась бы. Он увидел, что Гостемил, в соответствии с этикетом, наклонил голову в ответ на изъявление благодарности. Хелье, чуть подумав, сделал тоже самое.
— Мое положение, увы, не дает мне возможности выйти и погулять с вами в саду, как видите, — княгиня улыбнулась величавой улыбкой. Даже самоирония звучала у нее теперь величаво. — Князь сейчас очень занят, но я сама вас приглашаю — сегодня у нас званый обед в честь греческого посла. — Она улыбнулась еще раз и выдержала паузу, возможно, специально, чтобы друзьям стало неловко. — Было бы лучше, — сказала она, понизив голос, — чтобы никто не узнал об одном недавнем приключении, в котором нам вместе пришлось поучаствовать.
Ну же и хорла, подумал Хелье, начиная злиться. Ну и гадина! Я с этой гадиной вырос, сватал ее князю, и вот теперь она так со мною разговаривает. Листья шуршащие! Хорошо хоть, что я вот прямо сейчас уезжаю в Корсунь, и видеть ее, гадину, не желаю, ну ее к лешему. Стерва.
Как быстро, однако, накладывает власть печать свою на людей, подумал Гостемил. Была ведь девчушка как девчушка. Смешная, милая. Помню, те двое татей на нее крикнули, а она как сожмется в комок, а я их, значит… веревку эту держал… И вот уже княгиня. Быстро. И ведь только что переехал князь из разухабистых, беспечных Верхних Сосен в детинец, только что стал полновластным. Интересно бы и на него посмотреть, какой он стал. Просто из любопытства. А Хелье, небось, в ярости. Ишь как глаза сузились. Не знает, небось, что людям многое следует прощать.
С княгиней вдруг что-то сделалось. Лицо ее исказилось, она подавила крик, задвигалась на скаммеле. Двое мужчин отчетливо услышали, как течет струйкой на пол со скаммеля вода.
— Что это? — спросила княгиня в величавом испуге и недоумении.
— Гостемил, — сказал Хелье. — Беги к князю быстро, встретишь нас в спальне. Князь пусть срочно найдет повитуху. У княгини отошли воды.
Гостемил бросился к двери.
— Отошли воды? — переспросила княгиня.
— Поднимайся, только осторожно. Идем в спальню. Не очень быстро. Но и не очень медленно.
Княгиня поднялась на ноги.
Гостемил пробежал длинный проход, освещенный дневным светом и закричал Жискару на бегу:
— Княгиня рожает!
Жискар выронил огурец. Гостемил распахнул дверь в занималовку.
— Князь! — сказал он. — У тебя сейчас появится на свет наследник. В спальне. Нужна повитуха.
Ярослав вскочил на ноги. Греческий посол удивился, но изобразил восхищенную улыбку. Он тоже поднялся. Ярослав, сильно хромая, бегом бросился вон из занималовки, Жискар за ним. Посол хотел последовать за остальными, но Гостемил его остановил.
— Дело семейное, — сказал он по-гречески. — Ничего страшного. Сейчас княгиня родит, и князь вернется и вы закончите вашу увлекательную и познавательную беседу.
Посол замигал, а Гостемил, выйдя из занималовки и закрыв дверь, подпер ее ховлебенком, чтобы посол не убежал.
В спальне Хелье уложил княгиню на кровать в чем была и нетерпеливо заходил по комнате. Княгиня молчала и переживала.
— Не переживай, княгиня, — сказал Хелье. — Семимесячные — такие же дети, как все. Ну, может хилые немного, но такие же. И добрые бывают. Где же Гостемил с князем!
Через открытую дверь Хелье услышал как Гостемил бегает по всему уровню, ища спальню, и кричит, как в лесу.
— Хо, Гостемил! — крикнул Хелье, высовываясь из спальни. — Сюда!
— Князь послал человек двадцать в город искать повитуху, — рапортовал Гостемил.
— То есть, в детинце повитухи нет.
— Нет.
Хелье топнул ногой в раздражении.
— Бараны, — сказал он. — Просто бараны. Занимаются леший знает чем, какие-то приемы, обеды, греческие, хорла, послы, а главного — нет. Я не желаю!
— Что ты не желаешь!
— Ничего не желаю! Листья шуршащие! Провалитесь все!
Появился князь с красным лицом, широко открытыми глазами, держась за колено.
— Послали, скоро будет… — сказал он.
— А лекарь? — спросил Хелье.
— Какой лекарь?
— У тебя сейчас родится семимесячный ребенок, — зло сказал Хелье. — Ты считаешь, что лекарь не нужен. А повитуху приведут с Черешенного Бугра, небось. У тебя даже нет никого на примете. Чтоб вас здесь всех разорвало. Бараны.
Княгиня на ложе громко вскрикнула. Князь, хромая, кинулся к ней.
В дверях показались сразу несколько холопов.
— Два бочонка побольше, один с горячей водой, другой с холодной, — сказал Хелье. — Который с горячей, менять по мере надобности. Но не очень горячей.
— А? — спросил Ярослав.
— Повитухой придется быть мне, — сказал ему Хелье. — Я не напрашивался, и я совершенно не хотел, но так получилось.
— Ты когда-нибудь…
— Да, приходилось. Чтоб вас всех разорвало. Ты слышал, что я сказал? Вода нужна.
— Вы слышали? — закричал на холопов Ярослав. — А ты что?… А как…
В дверях появился Жискар.
— Mon roi, — сказал он, — привели повитуху.
— Тащите ее сюда! — сказал Хелье.
— Да, тащите! — подтвердил Ярослав.
— Но не забудьте воду!
— Не забудьте, скоты!
Вскоре повитуха предстала перед князем в спальне. Лицо у нее было совершенно ведьминское, во рту наличествовал один зуб, с краю, и улыбалась она зловеще.
— Где вы ее взяли? — спросил Хелье у холопа.
— А на торге она…
— Где живешь, бабка?
— Что тебе, яхонтовый?
— Где живешь? Дом твой где?
— А на Черешенном Бугре, милый.
— Иди отсюда.
— А?
— Князь, дай ей гривну, пусть идет!
— На тебе, бабка, гривну.
Бабка взяла гривну и хотела уже ругаться и причитать, и может что-нибудь интересное пожелать, но Хелье положил руку на сверд, и она ретировалась.
— Выведите ее там, нечего ей в детинце делать! — крикнул вдогонку Хелье. — А теперь вы все. Чего встали? Где вода?
— Несут, — доложил Жискар от двери. — Вот несут.
Он посторонился, и два холопа внесли в спальню два бочонка с водой.
— Поставьте рядом с ложем, — приказал Хелье. — Все, кроме князя — вон отсюда. Стоять за дверью и почтительно ждать. Князь сейчас к вам выйдет и будет вынимать из вас душеньки ваши ржавыми клещами, пока тут из княгини чего-нибудь не народится.
Никто не обиделся, все покорно удалились.
— Князь, — сказал Хелье будничным голосом, — снимай с нее одежду.
— Всю? — спросил князь.
Хелье на него мрачно посмотрел, и князь все понял. Подойдя к ложу, он стал медленно и нежно стаскивать с Ингегерд, которая морщилась и постанывала, сапог. Хелье отодвинул его бесцеремонно, сдернул с княгини сапоги, поискал гашник, но понева так странно была устроена, что гашник не сразу находился. Тогда Хелье просто вытащил из сапога нож, сделал на поневе и рубахе Ингегерд снизу надрез, и разорвал до гашника. Перерезал гашник. Разорвал дальше.
— Князь, — сказал он. — Встань рядом и говори ей что-нибудь глупое и приятное.
— Я ничего, — сказала Ингегерд. — Ты правда раньше роды принимал?
— Да. Поворачивайся на бок.
Ингегерд послушно повернулась на бок, и Хелье стащил с нее поневу, рубаху, и еще одну, короткую, рубаху.
— Дай помогу, — сказал Ярослав.
— Не мешай, князь.
Хелье потрогал ей живот, велел сделать глубокий вдох, и она закричала.
— На спину, живо, — приказал Хелье. — Колени вверх, ноги врозь. Не бойся. Ничего страшного нет и не будет. Дыши.
— А не опасно? — спросил князь.
В дверь постучали.
— Князь, — сказал Хелье. — Выйди туда, к ним, скажи им, что если кто еще раз стукнет, то сварят его в кипятке. Задержись там немного, мы тут не скоро справимся. Возвращайся, но не сразу. Придумай, что ли, имя первенцу.
Князь замер в нерешительности.
— Делай, как он говорит, — сказала Ингегерд. — Я ему верю.
Ярослав кивнул, пошел к двери, еще раз обернулся, и вышел.
— Нож его расстроил, — заметил Хелье. — Давай второй рукав. Так.
Он разрезал на ней второй рукав, и теперь она лежала совсем голая. Все, что было в ней величественного, куда-то исчезло. Ингегерд как Ингегерд, такая же тощая, как всегда, только очень увеличились груди и живот торчит. Подростковое тело. Впрочем, бедра расширились. Слегка. Пятки торчат. Руки худенькие, шея тощая, цыплячья. Глазищами смотрит своими дикими.
— Не бойся, — сказал он.
— Я стараюсь, — ответила она — совершенно прежняя Ингегерд.
— Ну, давай, стало быть, дышать. Вдох, выдох. Глубже. Еще глубже. Теперь тужься.
— Я не могу.
— Это обычное дело, дура. Сейчас из тебя польется все подряд, и это обычное дело. Сейчас главное — ты и то, что в тебе там зародилось, а все остальное глупости.
Он встал на колени на ложе, пригнулся, раздвинул ей ноги чуть шире, и велел:
— Тужься. И дыши. Ну же.
— Ай! — вскрикнула Ингегерд.
— Не кричи, а дыши.
— Больно!
— Знаю, но ты терпи.
— Очень больно. Хелье, милый, это страшно очень.
— Совсем не страшно. Очень больно, но от этой боли ты не умрешь. Обещаю. Дыши. Так. Тужься. Нажимай. Сильнее. Еще.
Схватки участились, и Ингегерд слегка попривыкла и больше не вскрикивала.
За дверью Ярослав, прихрамывая, метался перед стоящими и глядящими на него.
— Имя! — сказал он. — Надо дать ребенку имя. Моему ребенку нужно имя. Ну, что ж. Сделаем так. Нарушим традицию, сделаем новую.
— Князь, — заметил Гостемил. — Ты не переживай так.
— Да уж, — поддержал его Жискар. — Ты успокойся.
— Да ну вас! Новая традиция будет. Не будем больше давать старые имена, а потом крестить под другим именем. А то получается ни то, ни се. Дадим ему сразу библейское имя. А?
— Не думаю, что народу это понравится, — возразил Гостемил. — Это постепенно надо приучать.
— А мне-то что, понравится ему или нет. Привыкнут! Итак… Библейское имя первенцу. Адам. Нет, глупо. Иеремия. Авраам. Нет. Как звали евангелиста, который… хмм…
— Маркус, — предположил Жискар.
— Нет, другого.
— Лукас.
— А как это по-славянски?
— Лука, — сказал Гостемил.
— Лука? Ничего, звучит хорошо. Почти славянское имя. А еще есть тут такой Лука Жидята, умный парень, из славян самый лучший богослов, пожалуй, хоть и молод очень. Нет, все равно не нравится. — Он хмуро посмотрел на Гостемила. — Хелье говорит, что ты Марьюшку просто охранял, к делам ее отношения не имеешь.
— Ну раз Хелье говорит, так надо верить, — заметил Гостемил.
— Ладно, ладно, не язви, Гостемил, не до того. Тебе какое имя в крещении дали?
— Илья.
— Илья? Илья… Нет, тоже не годится. Некрасивое.
— Почему же это? — возмутился Гостемил. — Хорошее имя. Илья-пророк такой был.
— Я тоже Библию читал, — отрезал князь. — А имя некрасивое. Так. Э! А как же по-славянски Предтечу зовут?
— Предтечу? — переспросил Гостемил.
— Иоаннес Бапто… Креститель! Ну же. Ну?
— Иоанн, наверное, — предположил Гостемил.
— Точно, Иоанн. Вот! Вот оно. Хорошее имя. Так и назовем. Что там Хелье делает!
Ярослав метнулся к окну, потом обратно к двери, и у него заныло, засаднило, и заболело колено. Он сжал зубы. Жискар и Гостемил увидели, что он бледнеет, и оба подались к нему.
— Ничего, ничего, — сказал князь, согнувшись и держась за колено. — Сейчас, сейчас. А, хорла, ну и болит же! Отойдите от двери. Отойдите.
Они расступились.
— Ежели кто подойдет и хоть раз в дверь попытается стукнуть, — сказал Ярослав, — рубите его и выбрасывайте вон в то окно. Чтобы никакого шума. Пожалуйста. И вы сами стойте…
— То лекарь был, — объяснил Жискар.
— Молчи!
Ярослав толкнул дверь, впрыгнул на одной ноге в спальню, и…
— Тише там! — крикнул Хелье от ложа.
Ярослав осторожно прикрыл дверь и, морщась от боли, прохромал к ложу.
— Как ты там? — спросил он, наткнулся на сверд Хелье, лежащий на полу, поскользнулся, припал на руку. Лицо его полиловело, но он не издал ни звука.
— Жми, Ингегерд, жми! — сказал Хелье твердо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56