Вернувшись домой, она позвонила Бобби в министерство юстиции. Она застала его на месте, хотя рабочий день давно кончился.
— С днем рождения, — поздравил он. Бобби прислал ей цветы — не то что президент, тот никогда не проявлял сентиментальности в подобных вещах.
— Я скучаю по тебе, — сказала Мэрилин.
— Я бы очень хотел быть с тобой.
— Когда ты приедешь?
Молчание. Он был в нерешительности.
— Пока не могу сказать.
— Я должна увидеться с тобой.
— Да, я знаю. Я волнуюсь за тебя. Как вообще у тебя дела?
— Бобби, — сказала она, — я тебя люблю.
— Да, — отозвался он с печалью в голосе, — я знаю. — Для Мэрилин не было секретом, что Бобби совсем не нравилось, когда она говорила ему о любви. Она понимала: это оттого, что ему не хочется произносить нечто подобное в ответ.
— Не говори ничего, Бобби, — сказала она. — Правда, не надо. Я не прошу тебя об этом. Просто мне самой нравится это говорить — что я люблю тебя. И благодарить меня не надо.
— Понимаю. — В голосе Бобби слышалось желание поскорее сменить тему разговора.
Она глубоко вздохнула.
— Бобби, я должна сказать тебе что-то не очень приятное.
— Да? — Теперь в его голосе слышалась настороженность; то был голос юриста.
— Это касается меня. — Мэрилин помолчала. — Вернее, нас.
— Слушай, я постараюсь приехать в Лос-Анджелес. Обещаю тебе.
— Нет, я не о том… То есть это замечательно, я хочу увидеться с тобой. Но сейчас я говорю о другом. Я беременна.
— Беременна?
— У меня будет ребенок, понимаешь?
— Мне известно значение слова “беременна”, — сухо отозвался Бобби. — Как это случилось, черт побери?
— Ну, как обычно…
— Ясно.
“Скажи, что ты рад этому” , — молча молила она его, но ответом ей было долгое молчание на другом конце провода.
— Боже мой, — наконец-то вымолвил Бобби и опять замолчал. — Ты уверена?
— В том, что беременна, или в том, что беременна от тебя? — спросила она.
— И в том и в другом.
— Да.
Бобби громко, со свистом выдохнул.
— Послушай, — начала Мэрилин, — это мои трудности, тебя это не касается. — На самом деле она так не считала, но решила не мучить его.
— Что ты собираешься делать? — спросил Бобби таким тоном, будто и не думал связываться с этой проблемой.
— Я рожу этого ребенка, — твердо ответила Мэрилин.
— Родишь? — Он был потрясен; ей показалось, что она услышала в его голосе страх.
— Да. Мне исполнилось тридцать шесть лет. Может быть, это мой последний шанс.
— Я никогда не замечал в тебе материнских инстинктов.
— Мужчины многого не замечают в женщинах.
— Мне кажется, это не самый умный шаг, Мэрилин…
— Ты же католик. Я думала, католики не одобряют абортов.
— Они не одобряют, да. То есть мы не одобряем. Я не одобряю. Но я, помимо всего прочего, еще и политический деятель, женатый человек, отец семерых детей, и мой брат — президент Соединенных Штатов Америки. А ты — самая знаменитая женщина в мире.
— Я не задумываясь готова отказаться от всего этого. Завтра же. Сегодня же. Этель не любит тебя так, как я. Мы с тобой стали бы замечательной парой, на всю жизнь.
— Это невозможно…
— Возможно! — отчаянно выкрикнула она в трубку. — Возможно, если очень захотеть! И, даже если это невозможно, ты, по крайней мере, мог бы сказать мне, что очень хочешь жить со мной! Господи, ну дай мне хоть какую-то надежду , — взмолилась Мэрилин и заплакала. Она пыталась сдержаться, но ничего не вышло. — Скажи, что любишь меня, хочешь меня, что будешь любить нашего ребенка, что у нас с тобой есть будущее, что ты будешь со мной! Завтра ты можешь отказаться от своих слов, но сегодня мне нужно это услышать.
— Успокойся… — начал Бобби.
— Нет! — — закричала Мэрилин. — Ты должен помочь мне, Бобби! Ты должен сказать мне, что все будет хорошо! Клянусь Богом, если ты не скажешь мне этого, я сделаю с собой то же, что и в Нью-Йорке, только на этот раз тебя не будет рядом, чтобы спасти меня.
— Не смей даже заикаться об этом…
— Кто ты такой, чтобы указывать мне!
— Я пытаюсь помочь тебе.
— Такая помощь мне знакома. Так “помог” моей матери отец. Дал ей сто долларов, чтобы она избавилась от меня, а потом ушел и больше не возвращался.
— Будь благоразумной, Мэрилин…
Будь благоразумной! Сколько раз ей уже доводилось слышать эти слова от мужчин, которые думают только о своем благополучии.
— Спокойной ночи, — резко бросила Мэрилин и повесила трубку.

На следующий день она чувствовала себя очень плохо и на студию не поехала. Вскоре после разговора с Бобби к ней домой пришел доктор Гринсон. Ему было приказано на всякий случай находиться рядом с Мэрилин. Этот приказ Гринсон получил от Питера Лофорда, которому позвонил Бобби Кеннеди. Бобби был встревожен, а Лофорд всполошился еще больше.
Гринсон был удивлен, увидев Мэрилин распростертой на кровати в старой черной ночной рубашке. Она лежала на спине, прикрыв глаза черными матерчатыми очками; в ногах у нее прикорнул Мэф. Направляясь к Мэрилин, Гринсон ожидал, что найдет ее мертвой или умирающей.
— Все беспокоятся, что вы принимаете нембутал, — начал он. — А я сказал, что уже давно не выписываю вам это лекарство. На студии все будут очень расстроены, — продолжал Гринсон. — Я вот думаю, может, все-таки лучше не пропускать съемки? — Он ближе придвинул свой стул. — По своим каналам я узнал, — снова заговорил он (она прекрасно знала все эти каналы!), — что Ливатес всем жалуется, что уже сыт по горло. — Для пущей убедительности Гринсон провел ладонью по горлу.
— Если он откажется от меня, он откажется и от картины.
— Возможно, ему уже все равно. Ему сильно достается от нью-йоркского начальства. Кое-кто в совете директоров хочет проучить вас в назидание другим. Зачем давать им такую возможность?
Мэрилин никак не отреагировала на слова врача. Эта дурацкая картина сейчас волновала ее меньше всего.
— Что вы скажете о мужчине, который бросает любящую его женщину, как только узнает, что она беременна?
— Ситуация не из приятных.
— И, даже если этот мужчина очень важная персона, он ведь все равно не должен так поступать, верно?
Доктор Гринсон насторожился.
— Ну, это зависит от обстоятельств, — ответил он.
— Даже если он министр юстиции, он все равно не должен бросать ее, разве нет? Если он ее любит по-настоящему?
— Возможно. — Гринсон весь вспотел от напряжения. — Все зависит от обстоятельств.
— Вообще-то он хороший человек, — мечтательно произнесла Мэрилин. — Я говорю о Бобби. И я люблю его. Но он не должен стараться внушить женщине любовь к себе, если эта женщина ему не нужна. Ему не следует говорить женщине, что он уйдет от жены, если он не собирается этого делать, правда?
— Он вам такое говорил? В это трудно поверить.
— Ну, не совсем так… Но я знаю, в душе он хотел именно этого.
Доктор Гринсон вздохнул.
— Чувства, — тихо протянул он, пытаясь выиграть время. — Чувства — это важно. Вы уверены, что любите его?
— Да, я люблю его.
— И как он воспринял ваше сообщение? Он рассердился?
— Нет. Бобби не повысил голоса. Он скорее был опечален, ну и ошеломлен, конечно, что вполне объяснимо.
— Он просил вас сделать аборт?
— Да нет, пожалуй, нет, — ответила Мэрилин. Она не помнила, чтобы Бобби говорил ей нечто подобное. Он только спросил, собирается ли она рожать, — он не запретил ей этого. — Он сказал, что не бросит Этель и своих детей из-за меня.
— Вообще-то ничего другого я и не ожидал . И потом, любой человек его положения — тем более государственный деятель — был бы удивлен и потрясен подобным сообщением.
— Я просила, чтобы он подыграл мне, сказал, что оставит Этель, — мне необходимо было услышать это, чтобы хоть как-то пережить эту ночь, но он отказался…
— Возможно, в этом проявилось его чувство ответственности и забота о вас. Вы попросили его солгать, но он не мог этого сделать. Мне кажется, его поведение достойно восхищения, хотя вы и расстроились. Кстати, я думаю, вам не следовало так резко прекращать разговор.
— Может быть, мне еще раз позвонить ему? — спросила Мэрилин с надеждой в голосе.
Гринсон кивнул, задумчиво поднеся к губам сложенные ладони, как это делают судьи. Возможно, он размышлял о том, что, если Мэрилин Монро поговорит по телефону с Робертом Кеннеди, а не будет сидеть в одиночестве, переживая из-за того, что ее отвергли, у нее больше шансов остаться в живых.
— Хуже не будет, — ответил он.

Вашингтон KL 5—8210, Вашингтон KL 5—8210, Вашингтон KL 5—8210 — снова и снова она называла телефонистке этот номер: она заказывала Вашингтон раз по десять в час, а то и чаще, иногда хватаясь за трубку уже через две минуты после предыдущего звонка. Ей отчаянно хотелось дозвониться до него, говорить с ним как можно дольше, когда их соединяли.
Бобби не прятался от нее — иногда он не мог подойти к телефону: проводил какое-нибудь совещание или его вообще не было в здании. Но его секретарша Энджи Новелло всегда была с ней вежлива и всячески старалась помочь. Когда это было возможно, Бобби всегда разговаривал с ней, иногда подолгу. Но он ни разу не коснулся темы, которая волновала ее больше всего.
Доктор Гринсон был прав — как только Бобби оправился от первого потрясения, вызванного ее сообщением, он снова стал заботливым и внимательным к ней, с сочувствием выслушивал ее жалобы, обещал приехать в Калифорнию… Она должна беречь себя, не волноваться. А когда он приедет, они все обсудят…
“Когда?” — спросила она. “Недели через две, не позже”, — ответил он. Ведь две недели — это совсем не долго? Конечно, две недели она подождет, но дольше тянуть нельзя, — подчеркнула она.
Мэрилин записала в тетрадке несколько строчек. Она купила эту тетрадь много лет назад, собираясь вести дневник, но для этого у нее не хватало времени и самодисциплины. Иногда она записывала в тетрадке кое-какие мысли. “Живым кажется, что смерть — это иллюзия; а из загробного мира, возможно, жизнь кажется иллюзорной”, — записала она когда-то давно. Наряду со своими мыслями она переписывала в тетрадку и понравившиеся ей стихи. Было там и одно стихотворение из древнеиндийской любовной лирики, которое оканчивалось так:
В этом высшая мудрость — надо жить и любить,
Принимать дар богов и судьбы,
Не просить ни о чем, ни о чем не молить,
Упиваться блаженством любви.
Чашу страсти испей с наслажденьем до дна,
Брось па землю сосуд, если нет в нем вина.
Мэрилин стала листать страницы: она по многу лет не брала в руки тетрадку, совсем ничего не записывала в ней, но бывало, вдруг сразу исписывала по нескольку страниц. Заполненных страниц не так уж и много, удрученно отметила она. Ей стало грустно от того, что всю мудрость и поэзию человеческой жизни можно уместить всего лишь в половину дневника.
“Бобби”, — вывела она, подчеркнула двумя чертами, обвела сердечком, затем написала:
В его объятиях я не чувствую страха!
В его объятиях я спокойно засыпаю!
В его объятиях я думаю о жизни,
А не о смерти!!!!
Мэрилин перечитала написанное и несколько раз подчеркнула слово “смерть”. Пожалуй, это ей нравится больше, чем индийский стишок, решила она.
Ближе к вечеру она выпила две таблетки от простуды, которые купила для нее в аптеке “Брентвуд” миссис Мюррей, и вскоре погрузилась в неспокойный сон, вызванный сильным недомоганием. Из дремотного забытья ее вывел телефонный звонок.
Мэрилин, как пьяная, схватила трубку со стоящего рядом телефонного аппарата и, поднеся ее к уху, зажала плечом.
— Привет, Бобби, — сказала она сонным чувственным голосом.
Мгновение на другом конце провода было тихо, затем чей-то голос, отнюдь не голос Бобби, произнес:
— Э… это Питер Денби, мисс. Монро. Из “Лос-Анджелес таймс”.
Она вздрогнула от неожиданности. Сон как рукой сняло. Она вспомнила, что давно уже не меняла свой номер телефона, но было поздно. Денби она знала — он писал о новостях кинобизнеса. Денби был англичанин. Когда по приезде в Англию на съемки фильма “Принц и хористка” она давала пресс-конференцию, Денби был в числе тех журналистов, которые мучили ее безжалостными вопросами. Она вспомнила его красное лицо и белый в черный горошек галстук-бабочку.
— Я хотел бы услышать, — продолжал Денби своим сочным голосом с английским выговором, — ваше мнение по поводу сегодняшних новостей.
— Каких новостей?
— Разве вы не в курсе? Кинокомпания “XX век — Фокс” уволила вас. С картины вас тоже сняли.
— Уволили меня? Не может быть. — Теперь она проснулась окончательно.
— Я получил эту информацию из надежного источника. Один из сотрудников администрации “Фокса” заявил: “Этому надо положить конец, а то психи захватят психушку”. Что вы можете сказать по этому поводу ?
Она не знала, что сказать. Неужели на студии ее считают сумасшедшей ? Она не хотела этому верить — для нее это были самые жестокие слова. Она чувствовала… Она и сама не знала, что чувствовала, — одна за одной на нее накатывались волны разноречивых ощущений, словно лава из жерла вулкана, ярость, боль, стыд, страх. Она едва удерживала трубку, настолько была потрясена.
— Вы ведь наверняка знали, что это давно назревало? — оживленно продолжал Денби. — Они отстали от графика на несколько недель. — Слово “график” он произнес на английский манер, так что она не сразу поняла. — И смета превышена не менее чем на миллион долларов. Вчера вечером они просматривали отснятый материал, все, что есть, и Ливатес сказал, что это не работа, — из того, что отснято, почти все пойдет в корзину. Я слышал, они собираются подать на вас в суд… Вы слушаете?
— Подать на меня в суд?
— Ну да. И, надо думать, они это сделают. Могу я написать, что вы “потрясены и озадачены”?
— Мне нечего сказать вам.
— “Потрясенная и озадаченная, Мэрилин отказалась от комментариев”. Так и запишем.
— Нет, подождите! — Она не могла позволить, чтобы Денби положил трубку, не получив от нее никакого ответа, не могла промолчать, когда администрация киностудии так чернит ее репутацию. — Вы можете написать так: “Руководителям киностудии давно пора разобраться в том, что они делают. Если и есть проблемы в Голливуде, виноватых надо искать наверху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93