Мэрилин — воплощение разврата, разрушительница семейных очагов — словно бросала вызов всем благонравным женам, пришедшим на праздник. А когда она запела своим высоким тоненьким задыхающимся голоском растерявшейся маленькой девочки, всем стало ясно, что она либо пьяна, либо одурманена наркотиками. Движения заторможенные, совсем не в такт музыке, между словами, даже между отдельными слогами — длинные, слишком длинные паузы.
Бедняжка Мэрилин, нервная, измученная, выбивалась из последних сил, чтобы понравиться публике. Это было жалкое зрелище, словно на замедленной скорости прокручивали съемки какого-то несчастного случая.
Сказать, что Джек все это заметил, — значит, ничего не сказать. Он улыбался — он ведь и сам был неплохим актером. Уголки его губ чуть шевельнулись, и я услышал шепот:
— Черт возьми, Дэйвид, что с ней?
— Простудилась, наверное, — поспешил защитить Мэрилин Бобби, прежде чем я успел что-либо ответить.
— Простудилась? Да она же лыка не вяжет.
Джека по праву считали мудрым государственным деятелем. Он поднялся со своего места, не дожидаясь, пока Мэрилин закончит петь или свалится с ног, или выкинет еще какую-нибудь неуместную шутку.
На него сразу же навели прожекторы.
— Спасибо, — сказал Джек, хватая микрофон. — Теперь, после того как в мою честь прозвучала песня “С днем рождения” в таком милом… — он на мгновение замолчал и широко улыбнулся, — удивительном исполнении, я могу со спокойной душой отойти от политики!
Публика разразилась гомерическим хохотом. На сцену вышли другие исполнители и окружили Мэрилин и Питера Лофорда. Джек с присущей ему ловкостью ровно к назначенному времени завершил праздник, организованный в его честь.
— Если мне когда-нибудь взбредет в голову устроить нечто подобное, вы должны мне это запретить, — сказал он, когда мы вышли из его ложи и двинулись вдоль рядов полицейских и агентов службы безопасности. — Пусть лучше меня застрелят.
45
Ей не с кем было обсудить выступление — рядом не было ни Полы Страсберг, ни Наташи Ляйтесс, но она и без них понимала, что опозорилась. Это читалось в глазах окружавших ее людей, даже Дэйвид не мог скрыть своего разочарования.
Но она была знаменитостью, а это большое преимущество: никто не смел сказать ей прямо, что она выступила плохо. Она стояла между президентом и Бобби. Мужчины одаривали лучезарными улыбками поздравлявших президента людей и нескольких журналистов, которым было позволено приблизиться, потому что их считали достаточно прирученными. К ней подошел Эдлай Стивенсон, затем губернатор Гарриман, другие, менее знаменитые личности — много людей, сотни людей, казалось ей. Они поздравляли Мэрилин, а Бобби все это время охранял ее, как свою личную собственность. Президент пару раз бросил на него предостерегающий взгляд, как бы говоря, чтобы он не слишком явно демонстрировал свою привязанность к Мэрилин, но Бобби в силу своего характера не обращал на это внимания.
Она пыталась залить шампанским глодавшее ее чувство, что она огорчила президента. Он не показывал виду, что разочарован, но она знала его лучше, чем многие, и по некоторым нюансам в его поведении определила, что он крайне недоволен, и от этого пила еще больше. И когда президент, ссылаясь на усталость — хотя совсем не выглядел утомленным, — наконец-то пожелал всем спокойной ночи и уехал в “Карлайл”, Мэрилин вздохнула с облегчением.
Она догадывалась, что в отеле его ждет какая-нибудь женщина, так же как в былые времена иногда приходилось ждать и ей самой. И, возможно, эта женщина уже лежит в постели, ожидая президента. Мэрилин было любопытно, кто эта женщина, но в принципе, ей было все равно. Ходили слухи, что ее место заняла какая-то длинноногая телезвезда, но были и другие…
Она наклонилась к Бобби.
— Ты нужен мне, — сказала она. — Ты обязательно должен быть со мной сегодня.
Он кивнул, взглядом предупреждая ее, чтобы она говорила тише.
— Я хочу уйти сейчас же, — заявила она.
— Я не могу.
— Тогда я ухожу.
Мэрилин видела, что он мечется между желанием уйти с ней и чувством долга. К ее разочарованию, чувство долга победило.
— Что ж, иди, — отозвался Бобби.
— Ты придешь? — спросила Мэрилин, стараясь скрыть мольбу в голосе.
Он кивнул.
— Через час, — ответил он. — Самое позднее через два. — Но, заглянув ей в лицо, добавил: — Постараюсь освободиться как можно раньше.
Вернувшись в гостиницу, она разделась, швырнув на пол творение Жана-Луи, которое обошлось ей в пять тысяч долларов, в бешенстве от того, что выставила себя на посмешище, как будто ей нечего было показать публике, кроме грудей и задницы, — вот вам и итог двенадцати лет упорного труда и больших успехов. В ярости она принялась вышагивать по комнате, открыла на ходу бутылку шампанского и проглотила две таблетки; внутри у нее все кипело от злости. Ей плевать на то, что в постели с президентом в “Карлайле” лежит сейчас другая женщина. Ее злила собственная жизнь, в которой ничего не менялось. Сколько раз за все эти годы ей приходилось подолгу готовиться к какому-нибудь событию, на которое она являлась (как правило, с опозданием), чтобы в угоду кинокомпании или, как сегодня, президенту, повилять задницей и продемонстрировать груди, а потом возвращаться в лимузине домой, где ей только и оставалось, что смыть с лица косметику, снять выданные на один вечер пышный наряд и украшения, принять снотворное и ждать, когда придет сон, если ей вообще удастся уснуть… Сколько раз за время работы в Голливуде появлялась она в лучах прожекторов и под вспышками фоторепортеров, а потом возвращалась на студию, чтобы сдать свой вечерний наряд, будто Мэрилин Монро — это декорация, вещица студийного реквизита, как, например, Микки Маус или Лесси.
Она посмотрела на часы. Она не помнила, сколько времени так ходит, не знала, сколько приняла таблеток, да и вообще не соображала, зачем их пьет. Ее клонило в сон, и это было просто невероятно. Но, разумеется, она не хотела выглядеть сонной тетерей к приезду Бобби. Чтобы взбодриться, она приняла две возбуждающие таблетки “Рэнди-Мэнди” — для повышения сексуальной возбудимости и, немного поразмыслив, пару транквилизаторов, чтобы успокоить нервы. Все это она запила шампанским.
Косметику она стирать с лица не стала и разгуливала по номеру в бюстгальтере и в туфлях на высоких каблуках, время от времени натыкаясь на столы и стулья, — должно быть, какой-то идиот специально расставил мебель так, чтобы она ударялась об нее. За Мэрилин по полу тянулся шлейф мокрых пятен от шампанского, как бы отмечая ее передвижение. Когда Бобби Кеннеди наконец приехал в гостиницу, Мэрилин лежала на полу в одной туфле, на бедре огромный синяк, глаза закрыты. Он подумал, что она мертва.
Она слышала его голос, хотя и очень отдаленно, чувствовала прикосновение его рук. Он неумело пытался нащупать пульс, никак не мог определить, жива ли она.
— …отвезу тебя в больницу, — донеслось до нее.
Она слабо покачала головой. Только не в больницу, только не в кабинет неотложной помощи — ведь здесь, в Нью-Йорке, газетчики пронюхают о случившемся еще до того, как ей прочистят желудок. Она не сомневалась, что Бобби такая идея тоже не нравится, ведь тогда и ему вряд ли удастся избежать огласки .
Непослушными губами Мэрилин едва слышно прошептала имя Дэйвида Лемана. Она не была уверена, что Бобби расслышал ее слова, — она не знала, удалось ли ей произнести имя Дэйвида вслух. Но, по всей вероятности, Бобби понял, что она хотела сказать. Он позвонил по телефону, затем вернулся к ней, держа в руках завернутые в гостиничную салфетку кусочки льда, которые он взял из ведерка для охлаждения шампанского, и положил салфетку со льдом ей на лоб.
Мэрилин почувствовала холод ото льда — значит, она еще жива, — но лучше ей не стало. Бобби прошел в спальню, принес одеяло и накрыл ее. Движением век она выразила ему свою благодарность, хотя больше всего хотела, чтобы он оставил ее в покое.
Бобби опустился на пол возле нее и так и сидел, пока не приехал врач Дэйвида. Врач сделал ей укол и промыл желудок.
— Ты напугала меня до смерти, — сказал Бобби. Он сидел возле ее кровати, вид у него был изможденный, измученный. Он полночи провел на ногах вместе с врачом, боровшимся за ее жизнь.
— Я и сама напугалась. — У Мэрилин саднило в горле от зонда, который вставлял ей врач, когда промывал желудок, и говорила она хриплым шепотом, который напоминал воронье карканье.
— Зачем ты это сделала? — Бобби смотрел на нее озадаченно, словно был не в силах понять, как можно решиться на самоубийство, и, разумеется, никакие доводы не прозвучали бы для него убедительно.
Сама она, в общем-то, не собиралась убивать себя — так ей казалось каждый раз после очередного “происшествия”, как выражался доктор Гринсон. Время от времени наступал такой момент, когда она теряла не только контроль над собой, но теряла и всякий интерес к жизни, к будущему, к себе самой. Ее не преследовала мания самоубийства — просто в такие моменты жить ей было страшнее, чем умереть. Жизнь становилась невыносимой.
Живя с Артуром, Мэрилин дважды пыталась покончить с собой, и оба раза он спасал ее. В последние месяцы их совместной жизни Артур превратился в санитара из психиатрической лечебницы: он постоянно пересчитывал ее таблетки, ни на минуту не оставлял ее без присмотра, даже приказал снять замки с дверей ванных. Джонни Хайд тоже спасал ее раза два — всем, кто вступал с Мэрилин в близкие отношения, рано или поздно приходилось оберегать ее от самой себя. Такая же участь постигла и Бобби Кеннеди, хотя, очевидно, это не доставляло ему удовольствия.
— Я ничего такого не делала, — ответила Мэрилин. — Это вышло само собой, вот и все.
— Так не бывает. Я чем-то обидел тебя?
Мэрилин покачала головой. И почему мужчины всегда считают, что женщины травятся из-за них? Этот же вопрос задавали ей Джонни и Артур. Неужели они полагают, что только из-за мужчины женщина способна принять смертельную дозу снотворного? Мэрилин хотела сказать Бобби, что он тут ни при чем, но она чувствовала себя очень усталой. И потом, в какой-то мере это все же случилось из-за него. Если бы она не ждала его так долго, если бы он ушел с вечера вместе с ней , ничего бы и не случилось — во всяком случае, ей так казалось.
— Не уходи, — прошептала она. — Побудь эту ночь со мной. До утра уже недолго. — Она заснет в его объятиях, и ей совсем не будет страшно, а утром, за завтраком, когда силы вернутся к ней, она скажет ему, что беременна, что у них будет ребенок. И все наладится, и боль наконец-то отступит…
Но Бобби в ответ покачал головой.
— Спи, — сказал он. — Мне скоро нужно уходить.
Когда она проснулась, его уже не было.
Вечером она улетела в Лос-Анджелес. По пути в аэропорт Айдлуайлд она сидела ссутулившись на заднем сиденье лимузина и не отрываясь смотрела через затемненные стекла на мелькавшие мимо дома и улицы. У нее было такое чувство, будто она видит Нью-Йорк в последний раз.
46
В понедельник, к всеобщему удивлению, она уже пришла на съемочную площадку и всю следующую неделю никому не доставляла хлопот. Она была благодарна, что ее не лишили роли, потому что она уехала в Нью-Йорк.
Ее в очередной раз спасли от смерти, и, как часто бывало после подобных потрясений, она чувствовала себя здоровой, энергичной, полной жизненных сил, хотя и понимала, что это всего лишь иллюзия. У нее по-прежнему не было менструации, и она решила, что разговор с Бобби откладывать больше нельзя. Хотя Бобби и проявил искреннее беспокойство о ней, Мэрилин догадывалась, что “происшествие” в Нью-Йорке заставило его задуматься об их отношениях. Он наверняка опасается, что их любовная связь может получить огласку и привести к скандалу.
Спустя неделю после возвращения из Нью-Йорка Мэрилин снималась в сцене, где ее героиня купается ночью в бассейне возле дома своего мужа. Она плавает обнаженной. Муж окликает ее из окна, и она выходит из воды. Мэрилин должна была сниматься в трико телесного цвета, чтобы скрыть свою наготу. Но, оказавшись в воде, она выскользнула из костюма, в котором чувствовала себя глупо и неудобно, и решила поплавать голой, впервые за многие годы непринужденно и с наслаждением двигаясь перед камерой. Эта сцена вошла в историю кинематографа, ведь еще ни одна актриса не снималась голой в голливудских фильмах.
Кьюкор был так изумлен, что даже не подумал останавливать Мэрилин. Он сказал, чтобы дали побольше света, и приказал оператору начинать съемку. А она со смехом плавала по всему бассейну, довольная своей дерзостью, подгребая под себя, как собачонка, чтобы ее тело не погружалось глубоко в воду. Вдоль края бассейна стояли трое фоторепортеров (один из них — Ларри Шиллер — работал по заданию журнала “Пари-матч”) и лихорадочно щелкали затворами фотоаппаратов “Никон”. Но ее это не беспокоило. Ее фигура не претерпела никаких изменений: бюст — 37 дюймов, талия — 22, объем бедер — 36, хотя совсем скоро ей будет уже тридцать шесть, к тому же она беременна! Пусть весь мир любуется ее формами.
На съемочной площадке было тихо. Тишину нарушали только щелчки фотоаппаратов, плеск воды и тяжелое прерывистое дыхание мужчин. Мэрилин стала замерзать.
— Пора — не пора, я вылезаю, — крикнула она и выскочила из бассейна. С голубым халатом в руках к ней кинулся костюмер. На какую-то долю секунды она предстала перед фоторепортерами вся, как была, — обнаженная Мэрилин Монро, груди, светлый треугольничек. Она завернулась в халат и помахала всем на прощание.
На следующей неделе ей исполнялось тридцать шесть лет. Коллеги по съемочной группе устроили для нее вечеринку в павильоне звукозаписи. Но с их стороны это был просто жест вежливости, да и у нее сердце не лежало к этому торжеству. Поэтому с вечеринки она ушла рано и отправилась на стадион “Доджер”, чтобы бросить первый мяч в благотворительном матче, устроенном Ассоциацией содействия лечению мышечной дистрофии. Настроение у нее было подавленное, она чувствовала себя смертельно усталой, но она давно пообещала устроителям, что придет на этот матч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93