“Ты не должен так думать!” — сказала я ему.
— Как твои дела? — спросил я.
— Ох, милый! Ты не поверишь! Я практически осталась без работы .
— Ты?
— Я. Эн-би-си предложила мне сняться в фильме “Дождь”. Знаешь, это по Сомерсету Моэму?
О познаниях других людей в литературе и искусстве Мэрилин судила по себе.
— Ну и что произошло? — поинтересовался я.
— Они испугались, узнав о моих проблемах, — ответила она. Мэрилин осушила свой фужер с шампанским. — Вот такие дела.
Меня удивило, что телекомпания могла отказаться от возможности показывать по телевизору в вечерние часы Мэрилин Монро. Должно быть, ее акции действительно упали в цене, если даже телевизионщики не хотят иметь с ней дело.
Она разломила “печенье-гадание”.
— “Расскажи своему лучшему другу о том, что тебя беспокоит”, — прочитала она.
— Неплохой совет.
— Эти записки в печеньях умнее всех психиатров вместе взятых.
Некоторое время мы ели молча, слушая пение Синатры, — Мэрилин поставила пластинку. Когда мы наелись чуть ли не до дурноты, Мэрилин опять наполнила фужеры шампанским и, закрыв глаза, откинулась на подушки.
— Дэйвид, — произнесла она. — Ты не забыл про совет в печенье? Это я сама выдумала. Можно, я задам тебе пару вопросов о том, что меня беспокоит?
— Конечно. Вообще-то мне сразу показалось, что совет очень уж подходящий, как по заказу.
— Видишь ли, если я расскажу об этом кому другому, меня сочтут сумасшедшей, понимаешь? У меня есть друг, мальчик по имени Тимми Хан. Он один из моих поклонников, всюду ходит за мной в Нью-Йорке, как тень. Ты, может, даже видел его.
— Ему лет шестнадцать? Одет в джинсы и ветровку? Лицо печальное, как у маленького старичка?
— Точно. Он мне по-своему нравится. И потом, он предан мне. Куда бы я ни пошла, он всегда ждет на улице, иногда до часу или двух ночи. Знаешь, иногда я звоню его матери и обещаю, что присмотрю за ним, но он об этом не знает…
— Вот это поклонник.
— Он боготворит меня. Я не преувеличиваю. Тимми боготворит меня в буквальном смысле этого слова. Собаки, которые у меня были, и те не с такой преданностью смотрели на меня. — Она отпила шампанского. — Но он совсем не глупый, знаешь? Он ничего не выдумывает. Как бы там ни было, сегодня утром, направляясь в студию, я остановилась поговорить с ним, и он сказал, что его ограбили. Он был очень расстроен, бедняжка.
— Еще бы. К ним в дом забрались грабители?
— В его комнату.
Я с удивлением посмотрел на нее. Мне было непонятно, какое отношение ко всему этому имею я и почему из-за этого расстроена Мэрилин. Да и что можно украсть из комнаты шестнадцатилетнего мальчишки?
— Тимми ведет дневник, — объяснила она. — Вот его-то и украли.
— Кому нужен дневник подростка?
— Видишь ли, это не совсем дневник . В нем он записывает всю информацию о том, где я бываю — где, когда, в какое время и так далее.
— Всю информацию?
— Всю, — с несчастным видом подтвердила она, опустив глаза. — Он очень наблюдательный мальчик. И упорный. Почти ничего не ускользает от его внимания.
— Понятно. — Да, мне все стало ясно, и это привело меня в ужас.
— Тимми был очень расстроен.
— Я думаю, расстроится не только Тимми.
— Он обратился в полицию — у него дядя полицейский, — но его заявление не восприняли всерьез.
— Ясное дело.
— Правда, Тимми сказал, что они удивились. Похоже, тут поработали профессионалы?
“Конечно, профессионалы”, — подумал я.
— Может, посоветовать ему обратиться в ФБР?
Мне такая идея показалась опасной — последствия могли быть непредсказуемыми.
— Не думаю, что об этом стоит сообщать в ФБР, Мэрилин, — осторожно возразил я.
— Да?
— Понимаешь, возможно, Джеку это не понравится.
Она задумалась.
— У него из-за этого могут возникнуть крупные неприятности? — спросила она.
Я не знал ответа на этот вопрос. О личной жизни Джека было известно немало компрометирующих фактов, но, с другой стороны, достаточно одной искры, чтобы вызвать взрыв. Кроме того, слухи есть слухи, а вот информация, зафиксированная в письменном виде, — это уже другое дело. Все, что зафиксировано на бумаге, обретает жизнь; написанные слова живут долго. Поэтому, наверное, Джек никогда не писал любовных писем.
— Возможно, ничего страшного и не произошло, — обнадеживающе сказал я. — Но мне кажется, Джека нужно все же поставить в известность.
— Я могу сказать ему об этом во Флориде.
— Ты едешь с ним во Флориду?
— Да нет. Я просто думала повидаться с отцом Джека, ну и с самим Джеком, если он приедет.
Джек и вправду говорил мне, что хотел бы провести пару дней в Палм-Бич, “если получится по числам”. Он не стал объяснять, что это за числа и что должно получиться.
— Я вроде бы читал, что ты собираешься вернуться в Калифорнию? — поинтересовался я, раздражаясь на себя за то, что задал свой вопрос так, как мог бы спросить об этом муж или отец. “Она не обязана, — напомнил я себе, — отчитываться передо мной о своих передвижениях”. И тем не менее у меня было такое чувство, будто Мэрилин вычеркнула меня из круга близких людей, обманула.
— Сначала я поеду повидаться с моим бывшим мужем, — ответила она.
После того как Мэрилин попала в “Пэйн Уитни”, в ее жизни снова появился ди Маджо. Будучи очень порядочным человеком, он искренне тревожился о здоровье и благополучии своей бывшей жены. Думаю также, он лелеял надежду вновь сойтись с Мэрилин, и, зная ее, я подозревал, что, возможно, она сама подала ему эту надежду. Ди Маджо по-прежнему чувствовал себя ответственным за ее судьбу и сохранил это чувство до самого конца. Мэрилин знала, что ди Маджо — единственный человек, который всегда придет к ней на помощь, если с ней случится беда, и, скорее всего, она была права.
— Я обещала отцу Джека, что подбодрю его, — продолжала Мэрилин. — Знаешь, он ведь был болен.
Для меня это было настолько неожиданно, что я поперхнулся и закашлялся. Мэрилин кинулась ко мне и стала колотить по спине, пока я наконец не отдышался. Для женщины ее комплекции она оказалась на удивление сильной.
— Ну что, пришел в себя? — спросила она.
Я кивнул. Сообщение Мэрилин вызвало у меня удивление потому, что плохое самочувствие Джо Кеннеди — а в последнее время он очень сдал — тщательно скрывалось от посторонних. Даже в семье здоровье Джо не обсуждалось, — возможно, домочадцы просто старались не замечать недомоганий посла. Дети Джо привыкли видеть его живым, энергичным и в полном здравии и теперь не могли смириться с мыслью, что их отец становится немощным и старым. У него по-прежнему был острый язык и ясный ум. Но Джо, всегда гордившийся своим крепким, здоровым телом, худел с каждым днем, буквально таял на глазах. Его руки со вздувшимися венами тряслись, и он уже передвигался осторожно, пошаркивая, как самый настоящий старик. Самолюбие не позволяло Джо смириться с надвигающейся старостью. Что же касается Розы, то она за долгие годы совместной жизни с Джо приучила себя не замечать все то, что могло причинить ей боль.
Джек знал, что здоровье отца пошатнулось, — скорее всего, он понял это после разговора с Бобби, который был к Старику гораздо ближе, чем он, — и в осторожных выражениях поделился своим открытием со мной, словно никак не ожидал, что такое когда-нибудь может случиться. На торжественной церемонии введения его в должность президента Джек провозгласил, что эстафета перешла к новому поколению американцев, — так он выразил свое недовольство тем, что во время переходного периода, то есть до официального вступления Джека на пост президента, Эйзенхауэр наставлял его, как младшего по званию. Однако Джек еще не был готов к тому, чтобы принять эстафету из рук отца и стать главой семьи Кеннеди. Джо тоже не собирался сдаваться. Он в одиночку проводил кампанию, пытаясь провести Тедди в сенат на место, которое ранее занимал Джек, — но этот план не вызывал особого энтузиазма у Джека и Бобби.
— Прошу прощения, — выговорил я, наконец прокашлявшись. — Я не знал, что Джек сообщил тебе о болезни отца.
Мэрилин скорчила недовольную гримасу, желая, должно быть, выразить свое раздражение по поводу моих сомнений в том, что между ней и Джеком существуют вполне доверительные отношения.
— Детка, Джек все рассказывает мне. У него нет от меня секретов… Ну, он, конечно, не обсуждает со мной проблемы отставания в области ракетных вооружений и тому подобное. Но о том, что касается его лично, о своей семье — об этом он мне много рассказывает… Мы близки не только в постели, понимаешь? Со мною он отдыхает душой. Джек рассказывает мне гораздо больше, чем любой из моих мужей. У меня странное чувство, — мечтательно продолжала она, — словно я наконец-то обрела семью. Отец Джека присылает такие милые послания, и даже сестры его присылают. Посол недавно прислал мне копченую семгу. Она в холодильнике.
По примеру членов семьи Кеннеди Мэрилин стала называть отца Джека “послом”, хотя он не был таковым уже двадцать лет. Что касается семги, это проявление щедрости со стороны посла было не совсем бескорыстным. Джо вложил часть своих денег в компанию, которая импортировала из Ирландии копченую семгу, и поэтому намеревался доказать всему миру, что рыба ирландского приготовления качественнее и вкуснее, чем та, какую коптят в Шотландии. Он даже уговорил Джеки, чтобы ирландскую семгу подавали в Белом доме, но тихоокеанские коптильщики скоро узнали об этом и настояли, чтобы в Белом доме подавали копченую рыбу только отечественного приготовления.
Странно было наблюдать, как Мэрилин вьет себе уютное гнездышко, пытаясь стать едва ли не членом клана, который теперь становился первым семейством Америки, а ведь, в сущности, она не имела на это никакого права.
— Мне нравится отец Джека, — сказала она. — Он такой взбалмошный.
— Это уж точно.
— Он так сильно расстроился из-за всей этой возни с Кубой.
— Было от чего расстроиться.
— Он сказал, чтобы я не волновалась и что Джек еще покажет Кастро. “Его дни сочтены”, — сказал он.
— Так и сказал?
— Гм.
Я наклонился и взял ее за руку.
— Мэрилин, — произнес я, — сделай сама себе одолжение, пожалуйста. Никому никогда не говори об этом.
Она хихикнула и поцеловала меня на прощание. Весь вечер она глотала снотворное, запивая его шампанским. Не скажу, что она засыпала прямо на глазах, но говорила и двигалась медленнее, чем обычно, почти как при замедленной съемке.
— Не беспокойся, — ответила она, стараясь четко выговаривать каждый звук. — Я умею держать язык за зубами.

— Меня не интересуют все эти сплетни, Эдгар. И моего брата тоже, — холодно произнес Бобби Кеннеди. — Это все ложь. Неужели вы думаете, что, если бы мы с президентом содержали для себя проституток, мы водили бы их на двенадцатый этаж отеля “Ла Саль” и отряжали агентов службы безопасности два-три раза в неделю дежурить на этаже и не пропускать посторонних? Это все равно что организовать такое в вестибюле “Вашингтон пост”.
Гувер величаво кивнул.
— Я не принимаю эти сплетни всерьез, господин министр. Однако считаю своим долгом оповещать вас о любых слухах, которые касаются президента и его семьи.
— Пустая трата времени. Ваши сотрудники откапывают всякую чепуху, лучше бы ловили преступников. Но кто сообщил вам эту чушь?
— Горничная из отеля “Ла Саль”.
— Потрясающе! Это все?
Гувер продолжал улыбаться. Всепоглощающая ненависть, которую он испытывал к новому министру юстиции, придавала ему сил и уверенности.
— Нет, — ответил он, — еще не все.
— Не собираетесь ли вы поведать мне сплетню о судебном разбирательстве по делу об установлении отцовства, как на прошлой неделе… Если ваши люди не в состоянии раскопать что-нибудь лучше, чем сплетни, у меня скоро возникнут сомнения по поводу компетентности и здравого смысла сотрудников ФБР.
Гувер положил на заваленный бумагами стол рядом с пепельницей (казалось, ее вылепили на занятиях по труду в детском саду) школьную тетрадку в красной обложке, на которой кто-то старательно вывел разноцветными чернилами единственное слово “MARILYN”; точка над буквой i была нарисована в форме сердца. Ниже стояло имя “Тимми Хан”, написанное менее витиевато.
— Что это? — спросил Кеннеди.
— Это дневник. Может, вы взглянете на страницы, которые я пометил скрепками.
В кабинете стояла полная тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых страниц. Бобби просматривал дневник с невозмутимым видом — он не собирался доставлять Гуверу удовольствие, выказывая свои чувства. Закончив листать тетрадь, Бобби положил ее на стол и вздохнул.
— Откуда у вас это? — спросил он.
— Это подлинный документ.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Мы достали этот документ, — начал Гувер, — чтобы защитить президента.
— Понятно. У вас был ордер на обыск?
— Было бы неразумно ставить в известность об этом деле федерального судью, как вы считаете?
— Гм. — Министр юстиции не хотел признавать, даже без свидетелей, что в определенных обстоятельствах допускает возможность уголовно наказуемых действий.
— Я считаю необходимым ознакомить с этим документом президента.
— Зачем?
— Во-первых, для того чтобы заставить его вести себя более осмотрительно. Во-вторых, чтобы наглядно продемонстрировать ему деятельность сотрудников ФБР, которые трудятся денно и нощно, защищая его интересы и личную жизнь.
Кеннеди мрачно кивнул.
— Я проинформирую его об этом.
— Вот и хорошо. А мы по-прежнему будем стараться, будьте уверены.
— Не сомневаюсь в этом. — Не вставая со своего места, Кеннеди через стол пожал Гуверу руку. — Кстати, — спросил он как бы между прочим, — у вас есть копия этого материала?
Гувер встал, твердо упираясь ногами в пол и выпятив вперед подбородок, — стойка, как у бульдога.
— Только в моем архиве, — ответил он и зловеще улыбнулся. — Там до него никто не доберется.

Чтобы передать Джанкане информацию от Бобби, я решил встретиться за завтраком с Полом Палермо.
Мы встретились с Полом в “Дубовой комнате” в отеле “Сент-Режи”, напротив моей конторы. Бизнес, которым занимался Пол, считался более или менее законным, и поэтому наша встреча не должна была вызвать особых подозрений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93