Выбор порадовал, цены сказка
Постепенно она пришла к заключению, что семейство Кеннеди — словно львы в большом стаде, для которых стычки — просто развлечение и проявление взаимной симпатии. Их удары достаточно сильны, но они никогда не прокусывают до кости; после стычек на теле остаются лишь небольшие царапины, хотя бывает, что из них сочится кровь.
— Если бы Хрущев видел, как мы живем, он давно провозгласил бы в своей стране капиталистический путь развития, — сказал Джек. Он подошел к Мэрилин, обхватил за талию и поцеловал. Потом она почувствовала, как его рука скользнула чуть ниже по ее спине.
Открылись ворота, и появился Дэйвид Леман. Она подставила ему щеку для поцелуя.
— Во Флориде ты выглядишь более соблазнительной, чем в Нью-Йорке, — заметил он.
— Ты мне льстишь. — Однако она знала, что это правда. Она же родом из Калифорнии. Солнечные лучи всегда приободряли ее и вселяли надежду.
— Мы с Дэйвидом обсуждали вопросы стратегии, — объяснил Джек. Он не стал уточнять, какие именно вопросы, но она заметила, что под внешней расслабленностью и добродушием он скрывает гнев и обиду. “Какую важную новость сообщил Дэйвид Джеку, — подумала она, — если ему пришлось ехать с ним во Флориду?”
— Ну и как, мальчики, утрясли свое дело? — спросил посол. Мэрилин едва не рассмеялась. Только Джо Кеннеди мог назвать президента Соединенных Штатов и Дэйвида Лемана мальчиками.
Джек кивнул. Он надел солнцезащитные очки, и теперь она не могла определить по выражению его лица, какие чувства он испытывает и о чем думает. Джек не стал ничего объяснять.
— Бобби прав, — настаивал посол. — Я знаю этих парней. Я имел с ними дело. Все они мерзавцы. Не позволяй им помыкать тобой.
— Я и не собираюсь.
— Ну и ладно. Пошли их к черту. Поверь мне, они пойдут на попятную, как дворовые шавки. Разве я не прав, Дэйвид?
Дэйвид был в замешательстве, но изобразил любезную улыбку. Было очевидно, что он не согласен с лучезарными выводами Джо Кеннеди, хотя Мэрилин не понимала, о чем они говорят. Она также заметила, что Дэйвид не хочет ввязываться в спор со стариком.
— Возможно, — осторожно ответил Дэйвид. — Но я считаю, что незачем слишком давить на них. Не надо загонять их в угол. Дайте им возможность избежать позора. Таково мое мнение.
— Какой ты жалостливый, — вспыхнул Джо. — Жалеешь кучку этих чертовых итальяшек. Пусть Бобби разбирается с ними.
— Бобби разберется с ними, — решительно произнес Джек, давая понять, что разговор окончен. Он взял Мэрилин за руку. — Давай… э… покатаемся немного, не возражаешь?
Она подошла к послу и крепко поцеловала его; кожа у него была высохшей. Он обхватил ее рукой, похожей на когтистую лапу, и сказал:
— Боже мой, будь я лет на двадцать моложе! — Джо впился пальцами в ее тело, словно надеялся, что таким образом ее молодость и жизненная энергия передадутся ему и помогут продержаться еще денек-другой.
Она чмокнула Дэйвида, Джек попрощался с отцом. Выйдя за ворота и спустившись по каменным ступенькам, они прошли через калитку в густой цветущей изгороди и оказались в аллее, где их ждал ничем не примечательный серый автомобиль с затемненными стеклами; позади него стояли два “автомобиля-дублера”. Возле машин находились около дюжины агентов службы безопасности, которые при виде президента тут же засуетились. Ее почти что впихнули в машину, и не успели еще агенты, охранявшие их, занять места в своих машинах и закрыть за собой дверцы, как они уже двинулись с места.
— Улан и Соломенная Голова на борту, — сообщил в микрофон агент, сидевший за рулем.
Как только они выехали на улицу, откуда-то появилась белая машина и возглавила кавалькаду. Где-то позади она разглядела еще одну машину.
— Не слишком ли все это демонстративно? — спросила она. — Наверное, каждый человек в Палм-Бич знает, кто едет и куда направляется.
Джек ухмыльнулся.
— Ничего подобного. Минут пять назад от парадного входа дома отъехал президентский лимузин с развевающимися на нем флажками в сопровождении полицейских машин с включенными фарами. Весь журналистский корпус, освещающий деятельность президента, помчался за ними, но, когда они все остановятся у клуба “Эверглэйдз” — между прочим, туда долго ехать, — они увидят, как из машины вместо президента выходит мой старый друг Лем Биллингз.
Она рассмеялась.
— Они поймут, что ты надул их.
— Ну и что? Это старая игра в “кошки-мышки”, в которой мне принадлежит роль мышки. Полагаю, у меня тоже должна быть личная жизнь. Хотя мне не сразу удалось убедить в этом службу безопасности. — Оба агента на передних сиденьях расхохотались. Очевидно, им эта игра нравилась не меньше, чем Джеку.
Машина свернула на дорогу, защищенную с обеих сторон высокой изгородью. Перед ними подняли ворота гаража, и они въехали внутрь, оставаясь сидеть в машине, пока ворота за ними не закрылись. Один из агентов открыл дверь и повел их вверх по лестнице в знаменитый домик, в котором она уже бывала раньше. Посол предусмотрительно приобрел этот дом много лет назад, чтобы присутствие его жены в Палм-Бич не мешало ему развлекаться.
Джек открыл для нее бутылку шампанского. Она скинула туфли и плюхнулась на большой белый диван рядом с ним.
Здесь, в помещении, избавившись от посторонних глаз, Джек позволил себе расслабиться, и она сразу увидела, что у него более усталый и раздраженный вид, чем ей казалось раньше. Он со вздохом снял туфли и закинул ноги на диван. Она притулилась рядом и стала расстегивать на нем рубашку.
— Что, сильно устаете, господин президент? — спросила она, протискивая свои руки ему под спину.
— Да уж.
— Так вы ведь сами этого хотели.
— Сейчас у меня совсем иное желание.
— Я считаю, что каждый должен получать то, что хочет, — прошептала она, нежно укусив его за ухо.
Она повернулась, и он расстегнул ей молнию на платье.
Она легла на него, прислушиваясь к слабому, освежающему жужжанию кондиционеров. Поначалу ей казалось, что она не сможет возбудиться, хотя, когда Джек прикоснулся к ней возле бассейна, ее тело с радостью отозвалось на его ласку, но во всей обстановке, окружавшей ее, было нечто такое, что она загорелась желанием помимо своей воли. Джек был одет, а она оставалась в одном бюстгальтере; они находились в тайном домике, охраняемые вооруженными агентами, которые патрулировали территорию их убежища, переговариваясь по рациям; она лежит с президентом Соединенных Штатов, которого агенты службы безопасности называли Уланом, а ее, самую красивую блондинку в стране, — Соломенной Головой; и, что самое главное, близость Джека — это единственное, что еще придавало смысл ее жизни. Все остальные чувства притупились — когда Джека не было рядом, она испытывала панический страх. Никогда еще Мэрилин так остро не осознавала, как сильно любит его. Это возбуждало ее, но и пугало.
Они оба быстро достигли оргазма, но она продолжала лежать на нем, забыв о времени, прижимаясь губами к его губам, дыша с ним в унисон и пытаясь определить, спит он или нет. Ей хотелось убавить мощность кондиционеров, потому что она замерзла, и ее тело покрылось мурашками.
— Это самое лучшее из всего, что произошло со мной за целый день, — произнес Джек.
— Со мной тоже. Знаешь, я возвращаюсь в Калифорнию.
— Я буду приезжать туда. Часто.
— Это хорошо, дорогой. Я должна работать. Нечего просиживать в Нью-Йорке задницу, это ни к чему хорошему не приведет.
— Задница у тебя замечательная. — Джек посмотрел на часы — это были те самые часы, которые она когда-то давно подарила ему. — О Боже! — воскликнул он. — Мне уже пора. — Он вскочил на ноги, морщась от боли, застегнул брюки, сунул ноги в туфли и уже был готов идти. Она все еще лежала распростертая на диване, голая, волосы на голове растрепались и напоминали птичье гнездо, косметика на лице размазалась.
— Мне нужно несколько минут, чтобы привести себя в порядок, — сказала она.
— Да, конечно, — отозвался он. Она прошла в ближайшую ванную, в которой какая-то заботливая душа, зная предназначение дома, приготовила всевозможную косметику и духи, и стала приводить в порядок лицо. Как всегда возбужденный после секса, в ванную вошел Джек и присел на биде. В руках он держал бутылку содовой.
— Ты думаешь, в Лос-Анджелесе у тебя будет все хорошо? — спросил он.
— Надеюсь, любимый. Я же еду туда не в первый раз. А что?
— Трудно возвращаться к прежней жизни. Где ты остановишься?
Она пожала плечами.
— Сначала в “Беверли-Хиллз”. Потом не знаю. Может, сниму себе что-нибудь, пока не куплю дом.
— Если тебе что-нибудь нужно, я могу позвонить Фрэнку или Питеру.
— Да все будет нормально. — Она была в этом уверена. Живя в Нью-Йорке, она очень часто виделась с Джеком — можно сказать, она даже успела привыкнуть к этому. Президент ночевал в “Карлайле” гораздо чаще, чем кто-либо мог предположить, и это наверняка было зафиксировано в дневнике бедняги Тимми Хана.
В Лос-Анджелесе у нее уже не будет такой возможности — не может быть , — и она думала об этом с ужасом. Прошло пять лет с тех пор, как по настоянию Милтона Грина она уехала из Калифорнии, и тогда она думала, что уезжает навсегда. Она переехала в Нью-Йорк, чтобы начать там новую жизнь, стать серьезной актрисой, выйти замуж за самого популярного драматурга Америки — в общем, стать личностью, заставить всех забыть, что она просто голливудская “белокурая красотка”. Теперь она возвращается — без мужа, без работы, скованная все тем же контрактом, который она пыталась расторгнуть, когда впервые познакомилась с Милтоном. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь.
Она взглянула на свое лицо в зеркале, затем повернулась к Джеку — в уголках глаз у нее сияли капли слез — и заплакала:
— Ох, Джек, я так боюсь .
Он поднялся, поставил бутылку с содовой, обнял ее и крепко прижал к себе. Понемногу она успокоилась, только тогда он выпустил ее из своих объятий и произнес тихим и нежным голосом, но отчетливо и серьезно:
— Никогда ничего не бойся.
36
И все же страх с новой силой охватил ее, уже в самолете, по пути в Лос-Анджелес.
Пять лет, говорила она себе, это большой срок. В глазах всего мира она по-прежнему оставалась блондинкой номер один, но ее имя в титрах кинофильмов уже не обеспечивало огромных кассовых сборов, а истории о ее опозданиях на съемки и личных проблемах отпугивали режиссеров и продюсеров. Это бы еще можно было пережить, но вот сознание того, что она возвращается в родной город, как побитая собака, приводило ее в отчаяние.
Эта мысль не давала ей покоя. Она поселилась в бунгало отеля “Беверли-Хиллз”, в том самом, где начинался ее роман с Ивом и закончилась супружеская жизнь с Артуром, но через неделю переехала в дом Фрэнка Синатры — его в это время не было в городе — и стала подыскивать себе жилье. Она узнала, что ее прежняя квартира в доме на углу Доэни-стрит и Синтия-стрит пустовала.
Она перевезла туда свой чемодан и, даже не удосужившись как следует распаковать вещи, забегала по врачам. Она регулярно посещала доктора Ральфа Гринсона, своего психиатра, доктора Хаймана Энгельберга, терапевта, а также еще нескольких врачей, о которых не стала говорить Гринсону.
Постепенно вся ее жизнь снова сосредоточилась вокруг одной-единственной цели — добыть необходимые рецепты. Днем она просиживала в кабинетах врачей, а вечерами бродила в поисках освещенных неоновым светом круглосуточных аптек, где ее не знали. К своему ужасу, она обнаружила, что таблетки перестают действовать на ее организм, поэтому дозы приходилось постоянно увеличивать. Она употребляла лекарства в таких количествах, что, узнай об этом доктор Гринсон или доктор Крис, они немедленно забили бы тревогу.
Вскоре ее затянуло в местную “банду”. Ее “лучшими друзьями” стали Фрэнк, Питер Лофорд, Сэмми Дэйвис-младший и Дин Мартин. Она “примазалась” к ним, участвовала в их пьяных пирушках, помогала им выбирать девочек, весело чокалась с ними, хохоча над непристойными шутками, шумно веселясь, восставая против всех законов киностудий и кодексов поведения кинозвезд.
Ей казалось, она искренне любит их всех — Дино, Сэмми, Фрэнки, Питера, — она считала их своими друзьями и поклонниками, а они уважали ее, поскольку были посвящены в ее тайну, знали о ее связи с “Прези”, как она теперь называла Джека. Однако ночи она по-прежнему проводила без сна и в одиночестве, все в той же квартире, из которой она когда-то уехала, чтобы завоевать весь мир.
Фрэнк подарил ей маленького песика, потому что каждый раз, подвыпив немного, она начинала плакать, вспоминая бедняжку Хьюго — собаку, которая осталась в Коннектикуте у Артура. Песик был маленький, пушистый, беленький — с такими собачонками гуляют проститутки в Майами; он сразу привязался к ней всей душой. В качестве шутки, которая была понятна только ей и Фрэнку, она дала песику имя Мафия, сокращенно Мэф, хотя все стали звать собачку Моф, потому что это рифмовалось со словом “mop”. Песик и впрямь был похож на копну волос.
Не менее одного раза в день она звонила Джеку по специальному номеру, который он ей дал. Ей не всегда удавалось дозвониться до него, но это было вполне объяснимо, да она и не надеялась постоянно заставать его на месте. Когда ей все же удавалось дозвониться до него, он, как правило, мог уделить ей всего минуту, но иногда они говорили подолгу.
Порой они беседовали по нескольку часов, в другой же раз ее звонок заставал его во время совещания. Тогда он говорил приглушенным шепотом, делая вид, что ему звонят из Пентагона. А однажды ее неправильно соединили; ей ответила Джеки и сразу же положила трубку.
И все же, несмотря ни на что, эти разговоры с Джеком придавали ей силы, и в те дни, когда ей удавалось поговорить с ним, она лучше спала и пила меньше таблеток. Иногда, разговаривая с ним ночью, она начинала возбуждать себя, и под воздействием его голоса, таблеток и выпитого вина ее тело и мозг погружались в ленивое, чувственное, сладкое состояние полудремы.
Ее подавленность объяснялась не только тоской по Джеку, хотя и этого было достаточно, чтобы прийти в отчаяние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Если бы Хрущев видел, как мы живем, он давно провозгласил бы в своей стране капиталистический путь развития, — сказал Джек. Он подошел к Мэрилин, обхватил за талию и поцеловал. Потом она почувствовала, как его рука скользнула чуть ниже по ее спине.
Открылись ворота, и появился Дэйвид Леман. Она подставила ему щеку для поцелуя.
— Во Флориде ты выглядишь более соблазнительной, чем в Нью-Йорке, — заметил он.
— Ты мне льстишь. — Однако она знала, что это правда. Она же родом из Калифорнии. Солнечные лучи всегда приободряли ее и вселяли надежду.
— Мы с Дэйвидом обсуждали вопросы стратегии, — объяснил Джек. Он не стал уточнять, какие именно вопросы, но она заметила, что под внешней расслабленностью и добродушием он скрывает гнев и обиду. “Какую важную новость сообщил Дэйвид Джеку, — подумала она, — если ему пришлось ехать с ним во Флориду?”
— Ну и как, мальчики, утрясли свое дело? — спросил посол. Мэрилин едва не рассмеялась. Только Джо Кеннеди мог назвать президента Соединенных Штатов и Дэйвида Лемана мальчиками.
Джек кивнул. Он надел солнцезащитные очки, и теперь она не могла определить по выражению его лица, какие чувства он испытывает и о чем думает. Джек не стал ничего объяснять.
— Бобби прав, — настаивал посол. — Я знаю этих парней. Я имел с ними дело. Все они мерзавцы. Не позволяй им помыкать тобой.
— Я и не собираюсь.
— Ну и ладно. Пошли их к черту. Поверь мне, они пойдут на попятную, как дворовые шавки. Разве я не прав, Дэйвид?
Дэйвид был в замешательстве, но изобразил любезную улыбку. Было очевидно, что он не согласен с лучезарными выводами Джо Кеннеди, хотя Мэрилин не понимала, о чем они говорят. Она также заметила, что Дэйвид не хочет ввязываться в спор со стариком.
— Возможно, — осторожно ответил Дэйвид. — Но я считаю, что незачем слишком давить на них. Не надо загонять их в угол. Дайте им возможность избежать позора. Таково мое мнение.
— Какой ты жалостливый, — вспыхнул Джо. — Жалеешь кучку этих чертовых итальяшек. Пусть Бобби разбирается с ними.
— Бобби разберется с ними, — решительно произнес Джек, давая понять, что разговор окончен. Он взял Мэрилин за руку. — Давай… э… покатаемся немного, не возражаешь?
Она подошла к послу и крепко поцеловала его; кожа у него была высохшей. Он обхватил ее рукой, похожей на когтистую лапу, и сказал:
— Боже мой, будь я лет на двадцать моложе! — Джо впился пальцами в ее тело, словно надеялся, что таким образом ее молодость и жизненная энергия передадутся ему и помогут продержаться еще денек-другой.
Она чмокнула Дэйвида, Джек попрощался с отцом. Выйдя за ворота и спустившись по каменным ступенькам, они прошли через калитку в густой цветущей изгороди и оказались в аллее, где их ждал ничем не примечательный серый автомобиль с затемненными стеклами; позади него стояли два “автомобиля-дублера”. Возле машин находились около дюжины агентов службы безопасности, которые при виде президента тут же засуетились. Ее почти что впихнули в машину, и не успели еще агенты, охранявшие их, занять места в своих машинах и закрыть за собой дверцы, как они уже двинулись с места.
— Улан и Соломенная Голова на борту, — сообщил в микрофон агент, сидевший за рулем.
Как только они выехали на улицу, откуда-то появилась белая машина и возглавила кавалькаду. Где-то позади она разглядела еще одну машину.
— Не слишком ли все это демонстративно? — спросила она. — Наверное, каждый человек в Палм-Бич знает, кто едет и куда направляется.
Джек ухмыльнулся.
— Ничего подобного. Минут пять назад от парадного входа дома отъехал президентский лимузин с развевающимися на нем флажками в сопровождении полицейских машин с включенными фарами. Весь журналистский корпус, освещающий деятельность президента, помчался за ними, но, когда они все остановятся у клуба “Эверглэйдз” — между прочим, туда долго ехать, — они увидят, как из машины вместо президента выходит мой старый друг Лем Биллингз.
Она рассмеялась.
— Они поймут, что ты надул их.
— Ну и что? Это старая игра в “кошки-мышки”, в которой мне принадлежит роль мышки. Полагаю, у меня тоже должна быть личная жизнь. Хотя мне не сразу удалось убедить в этом службу безопасности. — Оба агента на передних сиденьях расхохотались. Очевидно, им эта игра нравилась не меньше, чем Джеку.
Машина свернула на дорогу, защищенную с обеих сторон высокой изгородью. Перед ними подняли ворота гаража, и они въехали внутрь, оставаясь сидеть в машине, пока ворота за ними не закрылись. Один из агентов открыл дверь и повел их вверх по лестнице в знаменитый домик, в котором она уже бывала раньше. Посол предусмотрительно приобрел этот дом много лет назад, чтобы присутствие его жены в Палм-Бич не мешало ему развлекаться.
Джек открыл для нее бутылку шампанского. Она скинула туфли и плюхнулась на большой белый диван рядом с ним.
Здесь, в помещении, избавившись от посторонних глаз, Джек позволил себе расслабиться, и она сразу увидела, что у него более усталый и раздраженный вид, чем ей казалось раньше. Он со вздохом снял туфли и закинул ноги на диван. Она притулилась рядом и стала расстегивать на нем рубашку.
— Что, сильно устаете, господин президент? — спросила она, протискивая свои руки ему под спину.
— Да уж.
— Так вы ведь сами этого хотели.
— Сейчас у меня совсем иное желание.
— Я считаю, что каждый должен получать то, что хочет, — прошептала она, нежно укусив его за ухо.
Она повернулась, и он расстегнул ей молнию на платье.
Она легла на него, прислушиваясь к слабому, освежающему жужжанию кондиционеров. Поначалу ей казалось, что она не сможет возбудиться, хотя, когда Джек прикоснулся к ней возле бассейна, ее тело с радостью отозвалось на его ласку, но во всей обстановке, окружавшей ее, было нечто такое, что она загорелась желанием помимо своей воли. Джек был одет, а она оставалась в одном бюстгальтере; они находились в тайном домике, охраняемые вооруженными агентами, которые патрулировали территорию их убежища, переговариваясь по рациям; она лежит с президентом Соединенных Штатов, которого агенты службы безопасности называли Уланом, а ее, самую красивую блондинку в стране, — Соломенной Головой; и, что самое главное, близость Джека — это единственное, что еще придавало смысл ее жизни. Все остальные чувства притупились — когда Джека не было рядом, она испытывала панический страх. Никогда еще Мэрилин так остро не осознавала, как сильно любит его. Это возбуждало ее, но и пугало.
Они оба быстро достигли оргазма, но она продолжала лежать на нем, забыв о времени, прижимаясь губами к его губам, дыша с ним в унисон и пытаясь определить, спит он или нет. Ей хотелось убавить мощность кондиционеров, потому что она замерзла, и ее тело покрылось мурашками.
— Это самое лучшее из всего, что произошло со мной за целый день, — произнес Джек.
— Со мной тоже. Знаешь, я возвращаюсь в Калифорнию.
— Я буду приезжать туда. Часто.
— Это хорошо, дорогой. Я должна работать. Нечего просиживать в Нью-Йорке задницу, это ни к чему хорошему не приведет.
— Задница у тебя замечательная. — Джек посмотрел на часы — это были те самые часы, которые она когда-то давно подарила ему. — О Боже! — воскликнул он. — Мне уже пора. — Он вскочил на ноги, морщась от боли, застегнул брюки, сунул ноги в туфли и уже был готов идти. Она все еще лежала распростертая на диване, голая, волосы на голове растрепались и напоминали птичье гнездо, косметика на лице размазалась.
— Мне нужно несколько минут, чтобы привести себя в порядок, — сказала она.
— Да, конечно, — отозвался он. Она прошла в ближайшую ванную, в которой какая-то заботливая душа, зная предназначение дома, приготовила всевозможную косметику и духи, и стала приводить в порядок лицо. Как всегда возбужденный после секса, в ванную вошел Джек и присел на биде. В руках он держал бутылку содовой.
— Ты думаешь, в Лос-Анджелесе у тебя будет все хорошо? — спросил он.
— Надеюсь, любимый. Я же еду туда не в первый раз. А что?
— Трудно возвращаться к прежней жизни. Где ты остановишься?
Она пожала плечами.
— Сначала в “Беверли-Хиллз”. Потом не знаю. Может, сниму себе что-нибудь, пока не куплю дом.
— Если тебе что-нибудь нужно, я могу позвонить Фрэнку или Питеру.
— Да все будет нормально. — Она была в этом уверена. Живя в Нью-Йорке, она очень часто виделась с Джеком — можно сказать, она даже успела привыкнуть к этому. Президент ночевал в “Карлайле” гораздо чаще, чем кто-либо мог предположить, и это наверняка было зафиксировано в дневнике бедняги Тимми Хана.
В Лос-Анджелесе у нее уже не будет такой возможности — не может быть , — и она думала об этом с ужасом. Прошло пять лет с тех пор, как по настоянию Милтона Грина она уехала из Калифорнии, и тогда она думала, что уезжает навсегда. Она переехала в Нью-Йорк, чтобы начать там новую жизнь, стать серьезной актрисой, выйти замуж за самого популярного драматурга Америки — в общем, стать личностью, заставить всех забыть, что она просто голливудская “белокурая красотка”. Теперь она возвращается — без мужа, без работы, скованная все тем же контрактом, который она пыталась расторгнуть, когда впервые познакомилась с Милтоном. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь.
Она взглянула на свое лицо в зеркале, затем повернулась к Джеку — в уголках глаз у нее сияли капли слез — и заплакала:
— Ох, Джек, я так боюсь .
Он поднялся, поставил бутылку с содовой, обнял ее и крепко прижал к себе. Понемногу она успокоилась, только тогда он выпустил ее из своих объятий и произнес тихим и нежным голосом, но отчетливо и серьезно:
— Никогда ничего не бойся.
36
И все же страх с новой силой охватил ее, уже в самолете, по пути в Лос-Анджелес.
Пять лет, говорила она себе, это большой срок. В глазах всего мира она по-прежнему оставалась блондинкой номер один, но ее имя в титрах кинофильмов уже не обеспечивало огромных кассовых сборов, а истории о ее опозданиях на съемки и личных проблемах отпугивали режиссеров и продюсеров. Это бы еще можно было пережить, но вот сознание того, что она возвращается в родной город, как побитая собака, приводило ее в отчаяние.
Эта мысль не давала ей покоя. Она поселилась в бунгало отеля “Беверли-Хиллз”, в том самом, где начинался ее роман с Ивом и закончилась супружеская жизнь с Артуром, но через неделю переехала в дом Фрэнка Синатры — его в это время не было в городе — и стала подыскивать себе жилье. Она узнала, что ее прежняя квартира в доме на углу Доэни-стрит и Синтия-стрит пустовала.
Она перевезла туда свой чемодан и, даже не удосужившись как следует распаковать вещи, забегала по врачам. Она регулярно посещала доктора Ральфа Гринсона, своего психиатра, доктора Хаймана Энгельберга, терапевта, а также еще нескольких врачей, о которых не стала говорить Гринсону.
Постепенно вся ее жизнь снова сосредоточилась вокруг одной-единственной цели — добыть необходимые рецепты. Днем она просиживала в кабинетах врачей, а вечерами бродила в поисках освещенных неоновым светом круглосуточных аптек, где ее не знали. К своему ужасу, она обнаружила, что таблетки перестают действовать на ее организм, поэтому дозы приходилось постоянно увеличивать. Она употребляла лекарства в таких количествах, что, узнай об этом доктор Гринсон или доктор Крис, они немедленно забили бы тревогу.
Вскоре ее затянуло в местную “банду”. Ее “лучшими друзьями” стали Фрэнк, Питер Лофорд, Сэмми Дэйвис-младший и Дин Мартин. Она “примазалась” к ним, участвовала в их пьяных пирушках, помогала им выбирать девочек, весело чокалась с ними, хохоча над непристойными шутками, шумно веселясь, восставая против всех законов киностудий и кодексов поведения кинозвезд.
Ей казалось, она искренне любит их всех — Дино, Сэмми, Фрэнки, Питера, — она считала их своими друзьями и поклонниками, а они уважали ее, поскольку были посвящены в ее тайну, знали о ее связи с “Прези”, как она теперь называла Джека. Однако ночи она по-прежнему проводила без сна и в одиночестве, все в той же квартире, из которой она когда-то уехала, чтобы завоевать весь мир.
Фрэнк подарил ей маленького песика, потому что каждый раз, подвыпив немного, она начинала плакать, вспоминая бедняжку Хьюго — собаку, которая осталась в Коннектикуте у Артура. Песик был маленький, пушистый, беленький — с такими собачонками гуляют проститутки в Майами; он сразу привязался к ней всей душой. В качестве шутки, которая была понятна только ей и Фрэнку, она дала песику имя Мафия, сокращенно Мэф, хотя все стали звать собачку Моф, потому что это рифмовалось со словом “mop”. Песик и впрямь был похож на копну волос.
Не менее одного раза в день она звонила Джеку по специальному номеру, который он ей дал. Ей не всегда удавалось дозвониться до него, но это было вполне объяснимо, да она и не надеялась постоянно заставать его на месте. Когда ей все же удавалось дозвониться до него, он, как правило, мог уделить ей всего минуту, но иногда они говорили подолгу.
Порой они беседовали по нескольку часов, в другой же раз ее звонок заставал его во время совещания. Тогда он говорил приглушенным шепотом, делая вид, что ему звонят из Пентагона. А однажды ее неправильно соединили; ей ответила Джеки и сразу же положила трубку.
И все же, несмотря ни на что, эти разговоры с Джеком придавали ей силы, и в те дни, когда ей удавалось поговорить с ним, она лучше спала и пила меньше таблеток. Иногда, разговаривая с ним ночью, она начинала возбуждать себя, и под воздействием его голоса, таблеток и выпитого вина ее тело и мозг погружались в ленивое, чувственное, сладкое состояние полудремы.
Ее подавленность объяснялась не только тоской по Джеку, хотя и этого было достаточно, чтобы прийти в отчаяние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93