Ведь мы тоже ценим ум и сердце, которые, увы, теперь столь редки. Так вот, панна Магдалена, если Стефан пользовался бы нашим уважением, даже будучи человеком бедным и неизвестным, если даже тогда он имел бы право искать себе жену в соответствующем кругу, то вы не должны удивляться, панна Магдалена, что для такого, каков он сейчас, мы хотели бы найти девушку незаурядную…— Состояние не имеет значения, — вставила пани Габриэля.— Не говори так, Габриэля, не следует никого вводить в заблуждение, даже из вежливости, — возразила старуха. — Состояние, имя и связи имеют очень большое значение. Итак, если у женщины, избранной Сольским, нет этих преимуществ, она должна возместить их личными достоинствами: умом, сердцем, и главное, любовью и преданностью…— Поэтому девушка, которая обладает ими… — вмешалась пани Габриэля.— Но панна Норская не обладает ими. Насколько мне известно, это эгоистка, которая пускает в ход свою красоту и кокетство, чтобы добиться успеха в свете. Ведь ты, Габриэля, сама мне говорила, что она, уже после помолвки со Стефаном, кокетничала с другими мужчинами. Это вообще неприлично, а тогда было просто недостойно.— Ох! — вздохнула пани Габриэля.— Я кончаю, — сказала старуха, пристально глядя на Мадзю, и ее синие губы задергались еще сильней. — Я была против этой… панны Элены не только потому, что у нее нет имени и состояния, но и потому, что она не любит Стефана, а любит только себя. Жена, которую Стефан взял бы при таких условиях, была бы обязана ему всем, а значит, должна была бы для него пожертвовать всем. Всем, даже собственной семьей! Только такую женщину мы могли бы принять.— Ну, это чересчур жестоко, — запротестовала пани Габриэля. — Стефан не стал бы на этом настаивать.— Но мы можем настаивать, — энергично возразила старуха. — Мы были бы вправе принимать у себя пани Элену Сольскую и не принимать ее брата, отчима и матери, будь она жива.Мадзе было непонятно, зачем ей говорят все это. Но она чувствовала, догадывалась, что за этими речами кроется желание оскорбить ее, и в ее кроткой душе закипел гнев.— Итак, одобряете ли вы мои соображения, которые… — спросила старуха.— Одобряю, ваше сиятельство! — перебила ее Мадзя. — В свое время я советовала Эленке выйти замуж за пана Сольского. Мне казалось, что это будет счастьем для них обоих. Но если бы сегодня я имела право говорить с ней об этом, я бы сказала ей: «Послушай, Эленка, для бедной девушки лучше смерть, чем блестящая партия. Последнего человека, когда он лежит в гробу, окружают почетом, а здесь… ты встретишь одно презрение».Мадзя встала и поклонилась обеим дамам. Старуха с беспокойством посмотрела на нее, а тетушка Габриэля закричала:— Вы нас не поняли, панна Магдалена! Моя кузина вовсе не…— О, разумеется, — подтвердила Мадзя и вышла.Когда, пылая от возмущения, она вернулась к себе, в комнату тотчас вбежала Ада.— Ну как? — спросила она, улыбаясь. — Познакомилась поближе с нашей двоюродной бабушкой? Любопытное ископаемое, не правда ли? Но что с тобой, Мадзенька?Схватив Аду за руки и судорожно сжимая их, Мадзя сказала:— Дай слово, что не рассердишься. Дай слово, тогда я попрошу тебя об одной вещи.— Даю, даю слово сделать все, что ты захочешь, — пообещала удивленная панна Сольская.— Адочка, я уеду от вас, — прошептала Мадзя.В первую минуту эти слова не произвели на Аду никакого впечатления. Она слегка пожала плечами и увлекла Мадзю к диванчику, на который они обе уселись.— Что это значит? — спокойно спросила она. — Я не допускаю мысли, чтобы в нашем доме тебя могли обидеть.— Никто меня не обидел, — возбужденно заговорила Мадзя, — но я должна, должна уехать. Я уже давно хотела сказать тебе об этом, и все не хватало духу. Но сегодня я чувствую, что больше…— Но в чем же дело? Я не понимаю тебя и… просто не узнаю, — возразила Ада, с тревогой глядя на подругу.— Поверишь ли, я сама себя не узнаю! Что-то со мной случилось. Душа моя истерзана, сломлена, разбита. Я часто просыпаюсь ночью и, веришь ли, спрашиваю себя: я ли это?— Стало быть, у тебя нервы не в порядке или ты больна. Но мы-то чем виноваты?— Вы? Ничем. Вы были так добры ко мне, как никто другой, — сказала Мадзя, опускаясь на колени и прижимаясь к Аде. — Но ты не знаешь, сколько я здесь у вас пережила, сколько здесь страшных воспоминаний. Когда я бываю в городе, я спокойна, но стоит мне вернуться сюда, и мне начинает чудиться, будто в каждой комнате, в каждом закоулке притаились мои мысли и каждая из них для меня — нож острый. Так ты позволишь мне уехать, Адочка? — прошептала Мадзя со слезами на глазах. — Поверь, тебя умоляет человек, которого пытают на медленном огне.Панна Сольская вздрогнула.— Разреши мне хотя бы отвезти тебя к родителям, — сказала она.— Зачем? У меня здесь работа, я не могу ее бросить. И потом, разве ты взяла меня от родителей? Я пришла к вам из города и в город вернусь.Ада задумалась.— Не понимаю, ничего не понимаю! — сказала она. — Назови мне хотя бы одну разумную причину твоего бегства.— Почем я знаю? — возразила Мадзя. — Спроси у лесного зверька, почему он убегает из парка, спроси сосну, почему она засыхает в оранжерее? Я здесь не в своей среде, поэтому мне больно от всякого пустяка, от всякой сплетни…— А, сплетни! — перебила ее Ада. — Дорогая моя, мы не вправе насильно удерживать тебя, но… может быть, тебе следовало бы поговорить еще со Стефаном?Мадзя закрыла руками лицо.— Ты не представляешь себе, как мне хотелось бы избежать этого разговора. Но я знаю, так нужно.Глядя на Мадзю, панна Сольская покачала головой.— Сейчас я пришлю его сюда, — сказала она, выходя из комнаты.На душе у Ады стало все же спокойней.Через несколько минут явился пан Стефан. Сев рядом с плачущей Мадзей, он мягко спросил:— Где же вы намерены поселиться?— У панны Малиновской или у кого-нибудь из нашего союза, — ответила Мадзя, утирая слезы.— На этой неделе, — сказал вполголоса Сольский, — я поеду к вашим родителям просить вашей руки.Слезы у Мадзи сразу высохли. Она прижалась к стенке и, вся дрожа, воскликнула:— О, не делайте этого! Ради бога!Сольский пристально смотрел на нее.— Я хочу просить вашей руки, — повторил он.— Это невозможно! — с испугом возразила Мадзя.— Вы не хотите стать моей женой? Знаю, я некрасив, у меня много недостатков…— Вы самый благородный человек из всех, кого я знаю, — перебила Мадзя. — Вы сделали мне столько добра, я вам так обязана…— Но моей женой…— Никогда! — воскликнула Мадзя в порыве отчаяния.— Быть может, вы любите другого? — спросил Сольский, по-прежнему не повышая голоса.Мадзя часто дышала, теребила в руках платочек и, наконец, бросив его на диванчик, ответила:— Да.Сольский поднялся.— В таком случае, — сказал он все так же тихо, — прошу прощения. Я никогда не посмел бы становиться другому поперек дороги.Он поклонился и вышел спокойным, ровным шагом, только глаза у него потемнели и губы стали совсем белые.Когда Сольский вошел в свой кабинет, к нему бросился Цезарь и, подпрыгнув, уперся могучими лапами в его грудь. Сольский отпрянул и дал собаке пинка.— Пошел вон!..У Цезаря сверкнули глаза, он оскалил зубы и грозно зарычал на хозяина. Сольский пришел в неистовство: схватив со стола стальную линейку, он изо всей силы ударил собаку по голове.Цезарь повалился на ковер. Его большое тело задергалось в судорогах, из ноздрей потекла струйка крови. Потом он скрючил лапы, вытянулся и издох.Сольский позвонил. В дверях появился дежурный слуга и, взглянув на лежащую собаку, остолбенел.— Что случилось, ваше сиятельство? — воскликнул он.— Убери его отсюда!Бледный, перепуганный слуга ухватил за передние ноги еще теплый труп и выволок его на лестницу, а затем во двор.Через несколько минут к брату зашла Ада.— Теперь мне все понятно! — с раздражением сказала она. — Я от тетушки Габриэли; оказывается, графиня прочитала Мадзе проповедь об обязанностях девицы, которая выходит замуж за Сольского. Тетушка сама говорит, что получилось слишком резко. А ты виделся с Мадзей?Засунув руки в карманы, Сольский смотрел в окно. На вопрос сестры он ответил не сразу.— Да, виделся и… получил отказ…— Ты?— Я. У панны Бжеской, — прибавил он тише.— Это недоразумение!— Все ясно, — возразил он. — Она любит другого.— Кого?— Отгадать нетрудно.У панны Сольской перехватило дыхание, она опустила глаза.— Что это? — спросила она изменявшимся голосом, заметив кровь на ковре.— Я убил Цезаря.— Ты? — воскликнула Ада.— Он зарычал на меня.— Ты убил его… за то, что он зарычал? — повторила Ада, медленно приближаясь к брату.На мгновение их взгляды скрестились. Глаза Сольского еще горели яростью, глаза Ады сверкали от возмущения.Пан Стефан отвернулся и снова стал смотреть в окно.— Сегодня я уезжаю в деревню, — сказал он. — Может, и ты поедешь?— Нет! — отрезала Ада и вышла из кабинета.Когда она вернулась к Мадзе, девушка сидела на диванчике, съежившись в комок; после ухода пана Стефана она, видно, и не шелохнулась. Лицо ее было очень бледно, в глазах светились тоска и тревога.— Так ты отпустишь меня, Адочка? — прошептала Мадзя, умоляюще глядя на подругу.— Я не имею права удерживать тебя, — ответила Ада. — Но побудь у нас хотя бы до тех пор, пока найдешь квартиру.— Я найду сегодня же. Теперь только третий час.— Поступай как знаешь, — сказала панна Сольская, не поднимая глаз.Мадзя бросилась перед ней на колени.— Ты сердишься? Ты презираешь меня? — шептала она, целуя руки Ады. — О, если бы ты знала, как я несчастна!Панна Сольская поцеловала ее в лоб и подняла с пола.— У меня голова идет кругом, — сказала она Мадзе, — никак не соберусь с мыслями. Я не решаюсь делать тебе в эту минуту какие-то предложения. Но если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь, помни…Тут обе они разрыдались. Затем Мадзя промыла глаза и оделась, чтобы отправиться в город.Еще раз попрощавшись с Адой, она подошла к двери; только тогда панна Сольская, словно очнувшись, спросила:— Послушай, ведь у Корковичей тебе было очень плохо, а все же ты их жалела?— Да, у Корковичей мне было плохо, но — там я могла терпеть. У тебя мне жилось лучше, чем дома, но… нет больше моих сил…Они кивнули друг другу, и Мадзя вышла из дому.Часов в шесть вечера, когда карета Сольского уже выехала со двора, Мадзя вернулась. Она уложила свои вещи и покинула дом Сольских с тем же старым чемоданом, который привезла из Иксинова.Никто с ней не попрощался, прислуга вся попряталась. Только сторож кликнул ей извозчика, а швейцар вынес чемодан с таким видом, будто впервые видел Мадзю.В восемь часов вечера в кабинет Ады вошли тетушка Габриэля и старая графиня.— Что же это такое, — сказала старуха, усаживаясь в кресло, — говорят, вы на меня в претензии из-за панны Бжеской?— В претензии? Нет. Но все получилось не так, как могло получиться, а могло быть хорошо, — возразила Ада.— Милая Адзя, — сказала старушка со спокойным и даже довольным видом. — Ты — эмансипированная девица, Стефан — поэт, а Габриэля любит вас до безумия; вот вы втроем и состряпали план, возможно, очень подходящий для театра, но непригодный для жизни. Подумай сама, ну что это за супружество — Сольский и учительница? Медовый месяц они бы прожили превосходно, затем он бы заскучал, она почувствовала бы себя несчастной, а на ваш дом свалилась бы новая семья, о которой вы ничего не знаете.— Мне известно, что это порядочные люди, — заметила Ада.— Ну что за довод! — возмутилась старуха. — Порядочные люди — это одно, а светское общество — это совсем другое; их там никогда бы не приняли. Нет, все получилось как нельзя лучше, с чем я и поздравляю… себя за откровенность, а эту барышню за проявленную гордость. Разумеется, если только за всем этим не кроется еще что-нибудь.— Вы, бабушка, оскорбляете подозрениями честную девушку, — запротестовала Ада.— Вовсе нет, дитя мое. Просто я уже стара и не доверяю тем людям, которых не знаю с детства. А вам это наука на будущее — помните, что не в своем кругу даже знакомства заводить не следует.Старуха продолжала читать наставления, но Ада ее не слушала. Она с горечью думала о том, что брат убил Цезаря, и еще… о том человеке, из-за любви к которому Мадзя отказалась от брака с Сольским!«Как же она его любит!» — повторяла про себя Ада. Глава десятаяЧто делает философ и чем занимается сплетник В середине недели Сольский вернулся из деревни. Вся прислуга высыпала на крыльцо встречать хозяина, а камердинер проводил Сольского на его половину.— Панна Ада дома? — спросил Сольский, переодеваясь.— Они в лаборатории, ваше сиятельство.— А тетушка?— У их сиятельства болит голова.— Мигрень?— Да, ваше сиятельство.Сольский подумал, что тетушке, наверно, жаль чудесной целительницы, которая излечивала от мигрени одним прикосновением руки.Переодевшись, он с четверть часа посидел в кабинете, ожидая прихода Ады. Но сестра не являлась, и Сольский сам пошел к ней.Склонясь над микроскопом, Ада срисовывала какой-то лишайник. Увидев брата, она встала и поздоровалась с ним, но без обычной сердечности.— Ну, как поживаешь? — спросила она, отметив про себя, что брат загорел и посвежел.— Великолепно, — ответил он. — Десять часов в сутки спал, четырнадцать часов не слезал с коня. И это пошло мне на пользу.— Слава богу.— А ты выглядишь неважно, — сказал пан Стефан. — Взялась, я вижу, за прежнюю работу. Но что это, твоя лаборатория словно опустела? Да, вынесли цветы. А где канарейки? — с улыбкой спросил он.Сестра строго взглянула на него и снова села к микроскопу.— Послушай, Ада, — сказал Сольский, — не дуйся! Я знаю, в чем дело, тебе жаль Цезаря. Да, я совершил глупый, мерзкий поступок и теперь дорого дал бы за то, чтобы воскресить этого строптивого пса, но… уже поздно.Лицо Ады смягчилось.— Вот видишь, — сказала сестра, — как опасно поддаваться страстям! Да ведь ты, когда разъяришься, способен убить человека.— Ну что ты! Хотя, признаюсь, на мгновение мне показалось, что я схожу с ума! Ну и везет же мне! Я отвергнут, отвергнут такой кроткой голубкой, как панна Магдалена! И ради кого? Ради этого вертопраха, пана Казимежа! Нет, право, у женщин мозги набекрень.Панна Сольская уронила на пол карандаш и нагнулась, чтобы поднять его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122