Если она так набожна, — запальчиво продолжал Сольский, — пусть вспомнит притчу о зарытых талантах! Бог не затем одаряет людей большими достоинствами, чтобы они бежали в пустыню. Это хуже ненависти — это гордыня, презрение к человечеству!Старик кивал головой.— Дорогой мой, вы совершенно правы, — сказал он. — Примерно то же говорил ей и я, и особенно этот старый майор, который не меньше вашего сердит на панну Магдалену. И знаете, что она ему ответила? «Сжальтесь надо мной, не тяните меня туда, откуда я бежала, туда, где я потеряла покой и веру, а могла потерять и рассудок. Мне здесь хорошо, а там было страшно». Вот слова панны Бжеской.— Бедняжка, у нее ужасное нервное расстройство, я сама это заметила, — вставила Ада.— Да, конечно! — сказал Дембицкий.— Но ведь нервное расстройство проходит! — бросил Сольский.— Может быть, и у нее пройдет, — ответил старик.— Ах, пан Дембицкий, вы просто несносны со своим спокойствием! — воскликнул Сольский.— И вы были бы спокойней, если бы во всем этом видели не предательство, не дезертирство и не расстроенные нервы, а просто закон природы.— А это еще что значит? — спросил Сольский, остановившись перед своим учителем.Дембицкий посмотрел на него и спросил:— Известно ли вам, что панна Магдалена в самом деле существо необыкновенное?— Я сам всегда это говорил! Это гений доброты в образе женщины! Ни тени себялюбия, полное самоотречение, вернее, растворение в чужих сердцах… Она всегда за всех переживала, забывая совсем о себе.— Это вы очень метко сказали: гений доброты, — подхватил старик. — Да! Бывают гении воли, которые умеют ставить перед собой великие цели и разрабатывать соответствующие планы, хотя не всегда располагают нужными средствами. Бывают гении ума, чей взгляд охватывает широчайшие горизонты и проникает в самый корень любого вопроса, но они не всегда находят последователей. И бывают гении чувства, гении доброты, которые, как вы правильно заметили, переживают за всех, но сами ни у кого не встречают отклика. Как видите, общая черта всех выдающихся личностей — отсутствие гармонии между ними и толпой, состоящей из посредственностей. Мы прекрасно умеем ценить, скажем, красоту, богатство, успех; но нам решительно недостает ума, чтобы оценить великие цели, широкие взгляды, ангельские сердца…— Парадокс! — перебил его Сольский.— Отнюдь не парадокс, а повседневное явление. Посмотрите вокруг: кто играет главные роли, наживает состояния и пользуется успехом? В девяноста случаях из ста — не выдающиеся люди, а те же посредственности, разве только немного поумней. И это естественно: даже слепой может оценить предмет, который выше его на несколько дюймов, но он никогда не определит высоту горы, хоть заведи его на самую вершину.— Мне кажется, вы не правы, — заметила Ада.— Тогда возьмите, сударыня, историю. Мы читаем уже прокомментированные произведения гениев или пользуемся их трудами и совершенно убеждены, что нет ничего легче, как оценить гения. А кто из них был понят сразу? Филантропов подвергали пыткам или осмеянию; изобретателей называли сумасшедшими, а реформаторов — еретиками. Даю голову на отсечение, что при соперничестве двух человек в какой-нибудь интеллектуальной области посредственность сразу же встретит восторженный прием и толпа наградит ее аплодисментами, а гений прежде всего вызовет у зрителей смятение. И только последующие поколения обнаружат, что первый преспокойно шел по проторенной дороге, тогда как второй создавал новые миры. Знавал я одного математика, чьи формулы охватывали все, чуть ли не со времен сотворения мира; но он так и не сумел добиться должности с жалованьем выше тысячи рублей, в то время как его товарищи, бухгалтера, получали по несколько тысяч. Видал я и естествоиспытателя, который делал открытия в совершенно новой области, а противники упрекали его в том, что он не знает, сколько у собаки зубов и какие они. Наконец, возьмем наших дам, которых все мы знаем. Красавица панна Норская достигла богатства, сумасбродка панна Говард нашла мужа, Маня Левинская, святая простота, выйдет замуж и создаст семейное благополучие; и все будут пользоваться в обществе уважением. Только панна Бжеская, затравленная сплетниками, вынуждена в монастыре искать спасения от клеветы. Горе орлу в зверинце, привольно гусю в клетке!— Я знаю, что делать! — неожиданно произнес Сольский и щелкнул пальцами.— Ах, как хорошо! — воскликнула Ада, глубоко верившая в практические способности брата.— Где остановился доктор Бжеский? — спросил Стефан. — Завтра же мы отправимся к нему, и вы нас познакомите.— Живут они на Деканке; по мнению майора, это самая приличная гостиница в Варшаве, — ответил Дембицкий. — Но если вы думаете что-нибудь предпринять, то рассчитывайте на помощь не Бжеского, а майора. Энергичный старик, к тому же он хорошо знал вашего деда.— Неужели?На этом разговор оборвался, и все разошлись. Но в комнате Сольского свет горел до трех часов ночи.В полдень Сольский, сопровождаемый Дембицким, постучал в дверь номера гостиницы на Деканке. Открыл им седой старик с усами торчком и бакенбардами. В зубах у него была огромная трубка.В глубине комнаты сидел у окна еще какой-то человек; когда гости вошли, он даже не повернул головы.Увидев Стефана, старик с трубкой заслонил рукой глаза, как козырьком, и, присмотревшись, воскликнул:— Эге-ге! Да кто же это? Уж не Сольский ли?..— Сольский, — ответил пан Стефан.— Господи Иисусе! — вскричал неукротимый старик. — Да этот хлопец как две капли воды похож на своего деда. А ну-ка поди сюда!Он оглядел пана Стефана, поцеловал его в лоб.— А знаешь ли ты, — воскликнул он, — что твой дед, Стефан, командовал нашей бригадой? Вот это был вояка! В огонь и воду готов был лететь за знаменем и — за юбкой! Черт подери, неужели и ты в него уродился!Пан Дембицкий представил пана Стефана Бжескому, который, сгорбившись, неподвижно сидел на стуле.— Так вы только вчера вернулись из-за границы? — спросил доктор. — У меня там сын умер…— Ну, будет вам о сыне толковать! — воскликнул майор. — Не надо было на свет производить, вот и не потеряли бы!— Легко вам шутить, у вас нет детей, — вздохнул доктор.— Как это нет!.. — вскипел майор. — Да я больше вашего страдаю! Ведь мало того, что я не знаю, который из них умер, я даже не знаю, как его звали. Сын, сын, сын! И мы умрем, а ведь тоже сыновья. Не лягушки, не с неба свалились во время дождя.— Двадцать семь лет ему было, — монотонно говорил доктор. — Зарабатывал на жизнь себе, да и нам, и вот умер! Не знали мы, что с ним, ждали письма из Москвы, а тут телеграмма из Вены… Такая ужасная смерть!— Особенно для вас! — прервал его майор. — Мало вы сами народу на тот свет отправили?Сольский с укором посмотрел на майора.— Не нравится? — сказал старик, заметив укоризненный взгляд пана Стефана. — Эх, милок, да если бы я помоями его не обливал, так завтра ему пришлось бы лить на голову холодную воду. Что это он как сыч сидит и все думает? Пусть бы ругался, плакал, молился, — я бы ему помогал! А будет вот так сидеть и думать, так до тех пор буду издеваться над ним и бранить, пока глаза у него на лоб не вылезут.Доктор действительно поднял голову и посмотрел на гостей уже не таким апатичным взглядом.— А тут еще, — заговорил он, — дочь хочет уйти в монастырь. Вот уж действительно, беда одна не ходит.— Мы как раз и пришли по этому делу… — начал Дембицкий.Сольский поднялся со стула.— Пан доктор, — сказала он, — я полагаю, мое имя вам известно…— Да, да! Вы и ваша сестра были добрыми друзьями Мадзи. Знаю, знаю!Он обнял Сольского, а тот поцеловал старика в плечо и с волнением произнес:— Позвольте мне просить руки вашей дочери, панны Магдалены…— Да разве она теперь моя! — ответил доктор.— Та-та-та! — передразнил его майор и, еще раз поцеловав Сольского в голову, объявил:— Все ясно! Отдаем тебе Мадзю, только забери ее у монашек. Скажу тебе, Сольский, — продолжал старик, размахивая рукой под носом у пана Стефана, — если она сделает хорошую партию, — ты ведь, как я слышал, богач, — то ты сделаешь в тысячу раз лучше. Разрази меня гром, если во всем мире сыщется еще одна такая милая и благородная девушка!Старик так орал, что даже охрип.— Мы и хотели, — начал Дембицкий, — посоветоваться с вами, как вырвать из рук монахинь панну Магдалену…— Полноте! — сказал доктор. — Ее ведь там насильно не держат.— Э, что тут советоваться? — прервал его майор. — Ты, Сольский, не слушай ни отца, ни этого другого тюфяка, пана Дембицкого. Если в твоих жилах течет кровь деда, выйди во двор, когда уткам дают есть, и посмотри на селезня. Что делает влюбленный селезень? Думаешь, вздыхает или с кем-нибудь советуется? Как бы не так! Он сначала съест свою порцию и порцию возлюбленной, а потом без всяких мадригалов — хвать барышню за хохолок и тащит ее к чиновнику, который сидит на записи актов гражданского состояния. Такой был у нас обычай, добрый обычай! А начни только с бабой разводить церемонии, — хлопот не оберешься!Было решено, что еще сегодня доктор Бжеский, майор и Дембицкий отправятся к Мадзе, чтобы сообщить ей о том, что Сольский делает ей предложение.— Одна глупость эти предложения, — ворчал майор. — Покуда я молчал, мне везло в любви, но стоило только сказать комплимент или предложить руку и сердце, как мне сразу показывали на дверь. Да разве бабы умеют разговаривать? Разве они понимают человеческую речь!Около двух часов дня Сольский попрощался со стариками, а через некоторое время доктор, Дембицкий и майор тоже вышли из гостиницы и медленно побрели в сторону Тамки, поминутно останавливаясь и озирая окрестности. Майор рассказывал, какой была Варшава в его время, какие дома снесены или перестроены, где были гауптвахты, а где — кофейни. Старики то и дело останавливались у витрин, которые ужасно сердили майора.— Тот купец, — говорил он, — у которого в окно можно увидеть всю его лавку, похож на больного с вечно разинутым ртом. И чего бы это я перед каждым дураком карманы выворачивал и свое богатство показывал, разве я украл его?Не прошло и часа, как они добрались до монастыря и попросили вызвать в приемную мать Аполлонию.Майор шагнул навстречу седой монахине и заявил ей, что Мадзя не останется в монастыре, потому что ей сделал предложение пан Стефан Сольский, внук генерала пехотной бригады.— Конечно, было бы лучше всего, если бы Мадзя вышла замуж, — ответила мать Аполлония, — но об этом вы уж сами с ней поговорите.Послали за Мадзей. Она появилась через несколько минут, исхудавшая, в черном платье и белом чепце.Увидев ее, Дембицкий решил молчать; но майор не растерялся.— Ну и вид у тебя, милочка! — сказал он. — Прямо огородное пугало. Но не в этом дело. Пан Сольский, — слушай внимательно! — внук моего генерала, просит твоей руки. Мы все согласны.Мадзя покраснела, потом побледнела. Минуту она помолчала, а затем, прижав руку к сердцу, тихо произнесла:— Я не пойду замуж.— Да ты подумай, — перебил ее майор, — ведь твоей руки сам Сольский просит. Внук моего гене…— Я не могу выйти замуж.— Проклятие!.. — вскричал майор, свирепо глядя на мать Аполлонию. — Почему ты не можешь выйти замуж?Мадзя молчала.— Вижу, — побагровел старик, — девчонку здесь не только свободы лишили, но и язык велят ей держать на привязи. Не откажите в любезности, сударыня, — обратился он к монахине, — сотворите чудо: пусть она объяснит нам, что заставило ее принять такое решение.— Дитя мое, — сказала мать Аполлония, — объясни же, почему ты не хочешь выйти замуж.Мадзя посмотрела на мать Аполлонию умоляющим взглядом, но старушка опустила глаза.— Я непременно должна это сделать? — спросила Мадзя.— Да.— Я не могу выйти замуж… — начала Мадзя дрожащим и беззвучным голосом, — я не могу выйти замуж, потому что…— Ну, почему же? — спросил майор.— Потому что я принадлежала другому, — закончила Мадзя.Дембицкий начал искать свою шляпу, доктор устремил на дочь печальный взор, мать Аполлония не поднимала глаз. Только майор не потерял присутствия духа.— Что это значит: принадлежала другому? Скажи, теперь уж таиться нечего.— Один знакомый… — заплакала Мадзя, — один знакомый целовал меня!..Она закрыла лицо руками и отвернулась от своих судей.— Сколько раз это было? — спросила мать Аполлония.— Один раз, но… очень долго…— Как долго?— Минут пять… а может, десять…— Не может этого быть, — пробормотал Дембицкий. — Столько времени не дышать…— Эх, и глупенькая же ты, девочка! — вздохнул майор. — Чтобы у пана Сольского был еще один повод ревновать тебя, дай-ка я…Он обнял Мадзю и поцеловал в обе щечки, мокрые от слез.— Теперь беги на площадь, — сказал он, — и вели трубить, что я целовал тебя. Дитя мое, да если бы на небе стали записывать, сколько раз мы целуем красивых девушек, нам бы никогда не видеть солнца… Такие тучи собрались бы из этих записей.— Можешь идти, Мадзя, — сказала мать Аполлония.Мадзя исчезла за дверью.— Что ж, сударыня, — снова заговорил майор, — девочку вы отправили, а мы так ничего и не знаем…— Я уважаю вашу старость, — начала монахиня, — но…— Во-первых, нечего уважать мою старость, еще неизвестно, кто из нас старше. Во-вторых…— А во-вторых, — решительно перебила его мать Аполлония, — только один из нас может остаться в комнате: вы или я!Майор остолбенел, однако тут же нашелся.— Ну, не говорил ли я вам, — обратился он к Дембицкому, — что стоит мне только рот раскрыть при бабах, как они тотчас выпроваживают меня за дверь?Он выбежал во двор и начал набивать огромную трубку, которую все это время прятал под пальто.— Приношу глубокие извинения за моего друга, — смущенно заговорил доктор. — Старый что малый!— Ничего, сударь! — сказала с улыбкой монахиня. — Нам приходится видеть больных и похуже…— Итак, с чем же мы уходим? — спросил Дембицкий, глядя на доктора и на монахиню.Мать Аполлония пожала плечами.— Вы сами слышали, — ответила она. — Думаю, что прежде всего надо дать бедной девочке успокоиться.— И я того же мнения.— Кроме того, — прибавила она, — следует, я думаю, рассказать пану Сольскому о нашем сегодняшнем разговоре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122