— Я, как всегда, минута в минуту? — воскликнул гость, держа в руках часы. Затем он сердечно пожал пани Ляттер руку.— Я не должна была бы с вами здороваться, — возразила пани Ляттер, окинув его огненным взглядом. — Три месяца! Слышите: три месяца!— Разве только три? Мне они показались вечностью!— Лицемер!— Что ж, будем откровенны, — с улыбкой продолжал гость. — Когда я не вижу вас, я говорю себе: хорошо, а увижу, думаю: а так все же лучше. Вот почему я до сих пор не был у вас. К тому же на святки я уезжал в деревню. Вы, сударыня, не собираетесь в деревню? — спросил он с ударением.— В какую деревню? Когда?— Ах, как жаль, сударыня! Когда я летом бываю в деревне, я говорю себе: деревня никогда не может быть прекрасней; но сейчас я убедился, что деревня прекраснее всего — зимой. Это волшебство, сударыня, настоящее волшебство! Земля подобна сказочной спящей королевне…Можно было бы поверить искренности этих речей, если бы не бегающие черные глазки Згерского, которые вечно чего-то искали и вечно старались что-то утаить. Можно было бы подумать, что и пани Ляттер слушает его с упоением, если бы в ее томных глазах не мелькала порой искра подозрительности.Оптимисту Згерский мог показаться гостем, который является на завтрак с некоторым запасом поэтических банальностей; пессимисту он мог показаться темным человеком, который опутывает все сетью тайных интриг. Первый осудил бы пани Ляттер за то, что она боится от дружеского расположения перейти к любви, второй подметил бы, что она не очень доверяет Згерскому, даже опасается его.Но если бы кто-нибудь мог уловить голоса, звучавшие в их душах, то поразился бы, услышав следующие монологи.«Я уверен, что под маской симпатии она побаивается меня и что-то подозревает. Но она изящная женщина», — говорил про себя довольный Згерский.«Он воображает, что я верю в его ловкость и хитрость. Что поделаешь, мне нужны деньги», — говорила пани Ляттер.— Если вам представится возможность уехать в деревню, а у меня предчувствие, что так оно и будет, уезжайте на годик, чтобы увидеть деревню зимой, — сказал Згерский, подчеркивая отдельные слова и многозначительно поглядывая на собеседницу.— Я в деревню? Вы шутите, сударь! А пансион?— Я понимаю, — продолжал Згерский, нежно заглядывая ей в глаза, — что на вас возложены великие гражданские обязанности. Нет нужды объяснять, как я к ним отношусь. Но боже мой, всякий человек имеет право на маленькое личное счастье, а вы, сударыня, больше, чем кто-либо.В глазах пани Ляттер мелькнуло выражение удивления, даже беспокойства. Но тут же ее словно осенило: «Понятно!» — а потом из груди вырвался короткий возглас:— А!И пани Ляттер бросила на Згерского взгляд, не скрывая своего изумления.— Итак, мы поняли друг друга? — спросил Згерский, испытующе глядя на нее. А про себя прибавил:«Поймалась!»— Вы страшный человек, — прошептала пани Ляттер, а про себя прибавила:«Он у меня в кармане!»И опустила глаза, чтобы скрыть торжествующий блеск.Во взоре, который устремил на нее Згерский, светилось холодное сочувствие и непоколебимая уверенность в том, что сведения, которыми он располагает, совершенно точны.— Позвольте задать вам один вопрос? — спросил он внезапно.— Никаких вопросов! Я разрешаю вам только подать мне руку и пройти со мной в столовую.Згерский встал с левой стороны, взял пани Ляттер за руку, как в полонезе, и, глядя своей даме в глаза, повел ее в столовую.— Я буду хранить молчание, — произнес он, — однако взамен вы должны пообещать мне…— Вы думаете, что женщина может что-нибудь обещать? — опуская глаза, спросила пани Ляттер.«Как она лезет в ловушку! Как она лезет в ловушку!» — подумал Згерский, а вслух прибавил:— Вы одно только можете обещать: всякий раз, когда случится что-нибудь приятное для вас, я буду первым, кто вас поздравит.Едва ли не самой большой победой, которую пани Ляттер одержала в жизни над собой, было то, что она не дрогнула, не побледнела и вообще ничем не выдала той тревоги, которая овладела ею в эту минуту. По счастью, Згерский был настолько самоуверен, что не обратил на нее внимания, он думал только о том, как бы показать, насколько он всеведущ.— Всякий раз, — проговорил он с ударением, — когда с вами случится что-нибудь приятное, здесь ли, или в Италии, я буду первым, кто поздравит вас…Они вошли в столовую. Пани Ляттер слегка отстранилась и, показывая на стол, произнесла:— Ваша любимая старка. Прошу пить и за хозяина и за гостя.Поглядев на бутылку, Згерский удивился.— Да ведь это моя старка, которую мне удалось купить у князя.— Именно у князя Казик достал несколько бутылок я одну дал мне. А я не могла найти для нее лучшего применения, как…Слова эти сопровождались томным взглядом.Згерский молча выпил рюмку, желая подчеркнуть молчанием, сколь величественна эта минута. Однако первая рюмочка навела его на некоторые новые размышления.«Если она, — говорил он себе, — выходит замуж за Мельницкого, человека богатого, то во мне она совершенно не заинтересована. Если же она во мне не заинтересована, то зачем же тогда?.. Гм… а не влюблена ли она в меня?..»В эту минуту в его душе, которая была вместилищем самых противоречивых чувств, проснулась потребность в излияниях.— Сельди бесподобные! — проговорил он. — Икра… икра… нет, я просто в восторге от икры! А может ли быть что-нибудь выше восторга? — вопросил он, испытующе глядя на пани Ляттер, чтобы узнать, поняла ли она его намек. Он увидел, что поняла.— Пан Стефан, — сказала она, — я не вижу, чтобы вы пили как гость…— Так эту рюмку бесподобной старки я пил за…— За хозяина, — закончила пани Ляттер, глядя на скатерть.— Сударыня! — воскликнул гость, глядя на нее с таким чувством, которое могло сойти за любовь, и наливая себе вторую рюмку. — Сударыня, — повторил он, понизив голос, — сейчас я пью как гость… Как гость, который умеет молчать даже тогда, когда его сердце хочет… я бы сказал, заплакать, но скажу: воззвать… Сударыня, если это нужно для вашего счастья и покоя, то позвольте мне поднять такой же бокал… за здоровье двоих… ну хотя бы на берегу Буга… Я кончил.Он поставил выпитую рюмку и сел, опершись головою на руку.В эту минуту вошел Станислав с блюдом устриц во льду.— Как? — воскликнул Згерский. — Устрицы?Он прикрыл рукою глаза, как человек глубоко взволнованный, и подумал:«Она выходит замуж и дает мне понять, что влюблена в меня… Это очень приятно, но в то же время очень… Нет, не опасно, а сложно… Я бы предпочел, чтобы она была лет на двадцать моложе…»Он набросился на устриц и ел торопливо, в молчании, драматическими жестами запихивая в рот кусочки лимона, как человек, который страдает, но хочет показать, что ему все безразлично.— Пан Стефан, — томно сказала пани Ляттер, — вот шабли…— Я вижу, — ответил Згерский, который после второй рюмки старки чувствовал потребность доказать, что он обладает дьявольской проницательностью.— Но, может, вы попробуете вот этого вина…Пани Ляттер налила рюмочку. Он попробовал и строго на нее посмотрел.— Сударыня, — сказал он, — бутылку, покрытую такой плесенью, я не мог не заметить сразу… Вы сами понимаете. Но сейчас я убедился, что такое вино не могла выбрать женщина…— Это подарок пана… пана Мельницкого, дяди и опекуна одной из моих воспитанниц, — ответила пани Ляттер, опуская глаза.— Вы хотите, чтобы я пил это вино? — торжественно спросил Згерский.— Прошу вас.— Чтобы я пил из чаши пана Мельницкого, который может быть самым достойным человеком…Молчание. Но в эту минуту Згерский почувствовал, что его ноги касается чья-то нога.«Можно подумать, что я ей очень нужен по важному делу, — подумал он, выпивая кряду две рюмки вина. — Но если она выходит замуж за Мельницкого…»Згерский сидел как изваянный; он не придвигал, но и не отодвигал своей ноги, только выпил третью рюмку вина, съел кусочек какой-то рыбы, выпил четвертую рюмку, взялся за жаркое и, совершенно позабыв о пани Ляттер, погрузился в воспоминания о далеком прошлом.Он вспомнил о том, как тридцать с лишним лет назад кто-то коснулся под столом его ноги; ему показалось тогда, что молния ударила, он был совсем без памяти и чуть не уронил вилку. Когда такая же история повторилась двадцать лет назад, он, правда, не был уже так потрясен, но все же почувствовал, что небо открывается у него над головой. Когда такой же случай произошел десять лет назад, он не видел уже ни молний, ни неба, открывающегося над головой, но душу его еще наполнили самые прекрасные земные надежды.А сегодня он подумал, что попал в щекотливое положение. Да и как же иначе мог чувствовать себя мужчина его лет с такой страстной женщиной.Он опустил глаза, ел за троих, пил за четверых, причем большая его лысина покрылась каплями пота.«Этому Мельницкому, должно быть, уже лет шестьдесят, — подумал он, — а какая прыть! Нет ничего лучше, чем жить в деревне!»Завтрак кончился. Згерского разобрало, вид у него был озабоченный и даже смущенный; пани Ляттер сохраняла спокойствие невозмутимое.— Я пьян, — сказал он за черным кофе и превосходным коньяком.— Вы? — улыбнулась пани Ляттер. — О, у вас голова крепкая, я о ней более лестного мнения.— Это верно. Не помню, чтобы мне когда-нибудь случалось терять голову, но старка и вино действительно крепкие… Могло и разобрать…— К несчастью, сударь, вы даже в этом случае не забываетесь, — с легкой горечью заметила пани Ляттер. — Страшны те люди, которые никогда не теряют способности логически мыслить!Згерский печально кивнул головой, как человек, который, даже если ему и не хочется, должен нести бремя железной логики, и подал хозяйке руку. Они прошли в кабинет, где пани Ляттер показала гостю на коробку сигар, а сама зажгла свечу.— Чудная сигара! — вздохнул Згерский. — Можно… можно попросить еще чашечку кофе?В эту минуту вошел Станислав, неся на подносе серебряную спиртовку, бутылку коньяка и чашки.— О сударь, неужели вы думаете, что после трехмесячной разлуки я забыла о ваших привычках? — с улыбкой сказала пани Ляттер, наливая кофе.Затем она пододвинула Згерскому коньяк.Черные глазки его уже не бегали беспокойно, один все стремился направо, другой налево, а их обладатель прилагал неимоверные усилия, чтобы заставить их смотреть прямо. Пани Ляттер заметила это, сама выпила залпом рюмку коньяку и вдруг сказала:— A propos… Кстати (франц.)

Хотя еще не февраль, позвольте, сударь, привести в порядок наши расчеты.Згерский отшатнулся, как будто на него вылили ушат воды.— Простите, сударыня, какие расчеты?— Триста рублей за следующее полугодие.Згерский остолбенел, у него мелькнула мысль, что это он, со всей своей ловкостью и дьявольской изворотливостью, пал жертвой интриги, которую сплела эта женщина! Он вспомнил тут старое изречение, что самого искушенного мужчину может надуть самая обыкновенная женщина, и совсем растерялся.— Мне кажется, — промямлил он, — мне кажется…Но слова застряли у него в горле, в голове не было ни одной мысли. Он почувствовал, что попал в ловушку, которую отлично знает, но в эту минуту не представляет себе достаточно ясно.«Анемия мозга!» — сказал он про себя и для исцеления от недуга выпил новую рюмку коньяку. Глава шестнадцатаяПан Згерский трезв Лекарство возымело свое действие. Згерский не только обрел утраченную энергию в мыслях, но и загорелся желанием схватиться с пани Ляттер. Она хочет застигнуть его врасплох? Отлично! Сейчас он покажет, что застигнуть его не удастся, потому что он всегда и везде остается хозяином положения.— Раз уж вы, — начал он с улыбкой, — хотите говорить о делах, хотя я полагал, что у нас с вами нет никаких срочных дел, что ж, давайте рассуждать последовательно. Не потому, упаси бог, что я хочу оказать какое-то давление, ведь между нами… Просто мы оба привыкли к точности…— Разумеется, — прервала его пани Ляттер, — о деньгах мы должны говорить как финансисты.— Мы с вами понимаем друг друга… Итак, за вами должок, о котором не стоило бы и вспоминать, если бы мы оба не любили порядка в денежных делах и точности в расчетах. Этот должок в пять тысяч рублей переходит у нас с вами из года в год… да-с… Но в прошлом году я напомнил вам в середине августа, недвусмысленно заявил, что желал бы получить с вас эту сумму в феврале текущего года. Поэтому я не могу взять у вас проценты за следующее полугодие.— Ну, а если я заупрямлюсь и не верну вам долг в феврале, что вы со мной сделаете? — со смехом спросила пани Ляттер.— Ясное дело, оставлю деньги за вами до половины июля, — с поклоном ответил Згерский. — Но в июле я решительно должен получить с вас этот долг, в противном случае мне грозит неприятность, вы же, насколько я вас знаю, никогда до этого не допустите.— Ну разумеется!— Я в этом уверен, помню даже ваши слова, которые потрясли меня до глубины души и пробудили величайшее уважение к вам: «Даже если мне придется, сказали вы, продать всю собственную мебель и весь школьный инвентарь, я в срок верну вам эти пять тысяч».— По нашему условию, вся мебель и весь инвентарь уже принадлежат вам, — прибавила пани Ляттер.Згерский махнул рукой.— Пустая формальность, на которой настаивали вы, сударыня. Я бы прибегнул к подобной мере лишь в том случае, если бы это представляло выгоду для вас.— Итак, вы переносите срок уплаты пяти тысяч на середину июля? — спросила пани Ляттер.— Да. Вот когда надо мною повиснет дамоклов меч! Верите, сударыня, могут описать мою мебель!Пани Ляттер налила гостю новую рюмку.— Скажите, сударь, — начала она через минуту, — а что, если в этом или в будущем месяце мне понадобятся еще четыре тысячи тоже до середины июля?— Как еще? Невероятно! — возразил Згерский, пожимая плечами.— Отчего же? Все может быть. Ведь многие ученицы уплатят мне только в конце июня.Згерский задумался.— Трудно вам приходится, — сказал он. — Весьма сожалею, что поместил весь свой капитал в акции сахарного завода… Да, как говорится, весьма сожалею… Вы знаете, сударыня, сахарные заводы дают сейчас восемнадцать и двадцать процентов дивиденда. Если бы не это, пришлось бы мне порядком жаться… Ясное дело, я сожалею не о том, что у меня есть акции, а о том, что не могу ссудить вас на такой небольшой срок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122