Мадзя, услышав об отъезде брата, устремила на него такой просительный и печальный взгляд, что Дембицкому стало жаль ее. Но Здислав нахмурился, отвернулся и стал смотреть в окно на Саксонскую площадь.Мадзе волей-неволей пришлось отказаться от мысли сопровождать больного. Когда она вышла в город за покупками, Дембицкий спросил:— Что это вы заупрямились, не хотите взять с собой сестру? И вам было бы удобней, и она бы меньше терзалась.— Вы думаете? — с горечью спросил Бжеский. — А если недели через две меня не будет на свете? Что делать ей тогда среди чужих людей, одинокой, да еще с покойником?— Вы никак не можете избавиться от своих навязчивых мыслей.— Эх, дорогой мой, не стоит ломать комедию, — сказал Бжеский. — У меня едва ли один шанс из ста на то, что моя болезнь излечима, что это просто неопасный катар легких и желудка. Девяносто девять шансов, что это — чахотка, которая либо скоро доконает меня, либо года два будет подтачивать силы, отравит существование, поглотит все мои сбережения. Ну, а в инвалиды я не гожусь, — махнул рукой Здислав.Дембицкий молча смотрел на него.Подойдя к своему чемодану, Бжеский достал из него довольно толстый конверт и протянул его старику.— У меня к вам просьба, — сказал он. — Здесь страховой полис на двадцать тысяч рублей и квитанции. Пусть они будут у вас. Если со мной в дороге что-нибудь случится…Дембицкий спрятал конверт в карман.— Эти деньги — для родителей и младшей сестры. Есть у меня еще три тысячи рублей наличными, которые я хотел бы оставить Мадзе. Если мне станет плохо, я переведу их на ваше имя. Мадзе они пригодятся. И посоветуйте вы ей выйти замуж.— Стоит ей только захотеть! — воскликнул Дембицкий.— Смешной народ современные барышни, — сказал Бжеский. — Все они воображают, что созданы для великих дел, и не понимают, что самое великое дело — воспитать здоровых детей. Я не хочу, чтобы моя сестра состарилась, пропагандируя эмансипацию!Вскоре вернулась из города Мадзя. Дембицкий попрощался, пообещав зайти вечером.— Я купила тебе, — сказала Мадзя брату, — две смены теплого белья, чтобы ты не простужался, полдюжины сорочек, дюжину носовых платков и столько же пар носков.Здислав улыбнулся.— Сейчас все принесут из магазина. А вот здесь, — прибавила она, — дюжина конвертов и почтовая бумага.Она присела к столу и начала надписывать на конвертах свой адрес.— Ты что, с ума сошла? — воскликнул брат, увидев, что она делает.— Нисколько, — ответила Мадзя. — Раз ты должен каждый день отправлять мне письмо, я хочу облегчить тебе эту задачу. Не надо даже писать целое письмо. Напиши только: «Я нахожусь там-то, здоров», — и поставь число. А через неделю, самое большее, через десять дней, вызови меня телеграммой. Я тем временем выхлопочу паспорт. Помни, я отпускаю тебя одного только на десять дней. Я уверена, что если ты сразу же повидаешься с Таппейнером, то вызовешь меня даже раньше.Брат сел рядом и, отобрав у нее ручку, сказал:— Оставь эти конверты. Каждый день ты будешь получать открытку.— Смотри же, каждый день!— Непременно. И все-таки, поскольку все мы смертны…— Да не говори ты мне этого, милый, — рассердилась Мадзя. — Клянусь богом, ты поправишься!— Не будь ребенком, дорогая. Я могу поправиться, но может произойти крушение поезда.— В таком случае я еду с тобой! — воскликнула девушка, вскакивая с места.— Сядь! Не будь смешной! Теперь и я понял, что жизнь наша в руках божьих и… возможно, не кончается на земле. Смерть — это как бы уход за пределы… наших чувств в прекрасную страну, где все мы встретимся. Там, над ландшафтами, представляющими все части света, все геологические эпохи, а быть может, и все планеты, царят вечный день и весна!— Зачем ты говоришь это? — спросила Мадзя, глядя на него глазами, полными слез.— Я обращаюсь к тебе как к умной женщине, полной веры в будущую жизнь. Когда-то мы с тобой молились по одному молитвеннику, сегодня вместе обрели надежду, значит, мы можем побеседовать с тобой о смерти. Что в ней страшного? Ты словно переходишь из одной комнаты в другую. Неужели, Мадзя, ты не веришь, что все мы встретимся там, чтобы больше никогда не расставаться? А если бы тебя спросили, хочешь ли ты, чтобы я остался жить калекой и страдал на земле или отошел в блаженную страну, неужели у тебя хватило бы жестокости задерживать меня здесь?Мадзя склонила голову к нему на плечо и беззвучно плакала.— Плачь, плачь слезами благодарности богу за то, что в тяжкую минуту он открыл нам глаза. О, я знаю, что это значит! Я промучился несколько недель, но теперь все миновало. Если среди звезд существует иной мир, то он непостижимо прекрасен. Я так любил природу, так рвался в волшебные края, которые знал только по книгам.— Я тоже, — прошептала Мадзя.— Вот видишь. Значит, надо думать не о смерти, а о той блаженной поре, когда мы, здоровые, вечно юные, снова встретимся на изумрудных лугах, покрытых золотыми цветами, и будем любоваться на окрестный мир, с которым мы раньше не могли познакомиться, потому что у нас не было ни времени, ни средств. Можешь ли ты представить себе этот мир? Ровная долина изрезана сетью ущелий. Ты входишь в одно из них. Дорога идет в глубь расселины, и отвесные стены растут у тебя на глазах. Десять — двадцать минут — и перед тобой открывается широкий простор, какой не грезился тебе и во сне. Ты видишь как бы целый город монументальных сооружений. Острые и усеченные пирамиды, сложенные из черного, желтого и голубого камня; темно-зеленые пагоды со светлыми крышами; стройные башни с разноцветными балконами, индийские храмы, крепости циклопов, высокие стены в сапфировых, золотых и красных полосах. А на площадях и причудливо изрезанных улицах возникают внезапно колонны, неконченые статуи, высеченные в камне изображения неведомых существ.— И откуда у тебя все это берется? — с улыбкой спросила Мадзя.— Да разве я мало читал об этом! Или вот еще такая картина. Ты стоишь на горе, рядом высятся скалы, покрытые лесом. Справа от тебя — водопад, а у ног твоих — волшебная долина. По долине из конца в конец прихотливой лентой вьется речка. Вдали виден лес, а между лесом и тобой тянутся рощи. Но самое волшебное в этой картине — естественные фонтаны, гейзеры. Одни выбрасывают столбы горячей воды, из других вырываются клубы пара; одни рассыпаются брызгами, другие устремляются ввысь; эти словно веер, а вон тот — как скрещенные мечи. И все они подернуты дымкой, на которой чертят радугу солнечные лучи. Если бы ты из конца в конец прошла эту сказочную долину, ты встретила бы множество гейзеров, дымящиеся озера, пруды с горячей водой. Ты услышала бы подземные громы, увидела бы горы красного и голубого стекла. Если бы тебе захотелось купаться, ты нашла бы необыкновенную купальню. Это каменные ванны, которые, словно ласточкины гнезда, лепятся по склону скалы, и на каждой ступени — в ванне другая температура воды!— Что это ты рассказываешь?— Я описал тебе пустынную местность в Северной Америке, заповедник, который называют Национальным парком. Это земля чудес, я в первую очередь хочу посетить ее, а потом, когда мы будем вместе, снова съездить туда с тобой. Ты бы хотела совершить со мной такое путешествие? — спросил Здислав, обнимая сестру.Мадзя обвила рукой шею брата.— Дембицкий тоже поедет с нами, — сказала она.— Ну конечно. Он распахнул перед нами врата в эту страну.— А знаешь, Здислав, кого мы еще возьмем с собой? — спросила Мадзя, пряча лицо на плече брата. — Пана Сольского. Жаль, что ты с ним незнаком.— А, это тот аристократ, который делал тебе предложение? Интересно, почему ты ему отказала?— Ах, право, не знаю. Точно с ума сошла.— Но сейчас ты бы вышла за него?— Никогда! — воскликнула Мадзя. — Сейчас я думаю только о том, чтобы быть подле тебя.Здислав пожал плечами. Человек, который стоит перед лицом вечности, не замечает причуд любви, во всяком случае, они его мало интересуют.— Когда я уеду отсюда, — заговорил он после минутного молчания, — напиши в Иксинов, только не старикам, а майору. Расскажи все, что видела. Майор — человек бывалый, он сумеет осторожно предупредить стариков, чтобы они зря не волновались.— Как хочешь, — сказала сестра, — но помни, что ты каждый день должен посылать мне несколько слов: «Я здоров, живу там-то», — и все…— Хорошо, хорошо! — нетерпеливо перебил ее Здислав.Потом он начал одеваться в дорогу, а Мадзя упаковала чемодан.В восемь часов вечера пришел Дембицкий, в девять поехали на вокзал. Когда Бжеский занял свое место, Мадзя вошла в купе и, покрывая поцелуями голову и руки брата, прошептала:— Дорогой мой, золотой ты мой!— Ну-ну, только без нежностей, — остановил ее Здислав. — Будь здорова, напиши майору и не теряй головы!Он почти вытолкнул ее из вагона и захлопнул дверь. Через минуту поезд тронулся. Мадзя еще раз крикнула: «До свидания!» — но Бжеский забился в угол и даже не выглянул в окно.— Он всегда был таким странным! — сказала расстроенная Мадзя Дембицкому. — Даже не попрощался…— Ну, сколько же раз прощаться?— Да и вы такой же, как он!Дембицкий отвез Мадзю домой. Добравшись до своей комнатки на четвертом этаже, Мадзя торопливо разделась и заснула как убитая. Она очень устала.На следующий день утром, часов в одиннадцать, пани Бураковская самолично принесла ей чай. По выражению лица предприимчивой дамы было видно, что нерешительность борется в ней с любопытством.— Небось отвыкли от своей постельки, — заговорила она.— Что вы, я в восторге! Ведь я две ночи не спала.— В гостинице за братцем присматривали, — сказала дама. — Неужели он так болен, что пришлось ухаживать за ним?— Право, не знаю, что и сказать вам. Брат говорит, что он очень болен, а я думаю, что он поправится, если поживет несколько месяцев в горах.— Жаль, что господин Бжеский остановился не в частном доме, а в гостинице.— Да разве он мог искать квартиру на несколько дней! — вспыхнула Мадзя.— А если он так болен, — кротко продолжала пани Бураковская, — то жаль, что вы не поехали с ним за границу.— Он вызовет меня, как только узнает, где ему предстоит лечиться.— В дороге вы были бы ему особенно нужны…Мадзя отвернулась к окну.«Чего хочет от меня эта баба? — подумала она с гневом. — Я и сама предпочла бы отвезти его!»Но когда Бураковская ушла, гнев погас так же быстро, как вспыхнул. Мадзю охватила апатия, смешанная с удивлением.«Да был ли тут Здислав, сидела ли я около него? Да был ли тут Дембицкий, уверял ли Здислава, что душа бессмертна?»Она села на диван и устремила глаза в потолок. Ей чудилось, что она словно тонет в хрустальном океане и люди, красивые и красиво одетые, мелькают, как молнии, перед ней. Тела их сотканы из света, одежды — из радуги. Они живые, о чем-то говорят между собой, смотрят на Мадзю, но Мадзя не может понять их язык, и они не понимают ее.Потом она увидела две горы, ушедшие вершинами в небо, а между ними изумрудную долину с темно-зелеными рощами и множеством фонтанов, из которых били столбами и веерами струи воды. Эти горы, долина, рощи, река и водопады тоже были всех цветов радуги, и каждое дерево, скала и фонтан жили своей жизнью и имели свою душу. Они любовались друг другом, любили друг друга, и в журчанье воды и шелесте листьев Мадзе слышался их говор, но понять их язык она не могла.Она была убеждена, что все это уже где-то видела, что ей знаком каждый уголок долины; но когда она видела это и где?После страшных картин, которые недавно вызвал в ее душе пан Казимеж своей материалистической проповедью, она чувствовала себя спокойной и счастливой, сейчас ничто не тревожило ее, а новый, неведомый мир манил к себе. Ей казалось, что она должна умереть, верней раствориться в этих светлых картинах, которые раскрывались перед ней. Но когда она подумала, что кто-нибудь может пожалеть ее и удержать в этом сером мире с тяжелыми громадами домов, с кухонными запахами, когда подумала, что кто-нибудь заплачет о ней, как бы завидуя ее вечному блаженству, — ей стало горько.«Неужели люди могут быть такими эгоистами?» — сказала про себя Мадзя.После обеда она достала из дорожного сундучка давно забытый молитвенник и до вечера молилась и грезила наяву. Каждое слово приобретало новое значение, каждая страница была полна обетов и сладостных надежд.Целый сонм духов наполнил комнату; они бесшумно влетали и вылетали в окно, витали между выжженной солнцем землею и небом, погруженным в раздумья о вечности.На следующий день, в семь часов утра, даже не позавтракав, Мадзя выскользнула из дому с молитвенником в руках, а в десять вернулась умиротворенная.Она была у исповеди.Дома Мадзя застала письмо от Здислава, отправленное с границы и написанное карандашом: «Я чувствую себя настолько хорошо, что еду прямо в Вену. Всю ночь спал лежа. Я создан кондуктором».
Но Мадзю письмо не обрадовало; оно напомнило ей, что брат и в самом деле приезжал в Варшаву и что он тяжело болен.Горькие чувства проснулись в душе Мадзи. Она упрекала себя в том, что отпустила Здислава одного, хотела броситься за ним вдогонку и ехать с ним, укрывшись в другом вагоне. Потом она вспомнила, что ничего не делает, и похолодела при одной мысли о том, что впереди у нее еще несколько бесцельных и праздных дней, долгих, пустых, отравленных тревогой.«Уснуть бы на это время или куда-нибудь уехать!»Около двух часов дня дворник принес ей визитную карточку с надписью: «Клара Мыделко, урожденная Говард».— Барыня спрашивают, — сказал дворник, — можно ли зайти к вам.— Ну конечно, просите, просите!«Мыделко? — подумала Мадзя. — Да ведь это поверенный Сольских! И панна Говард вышла за него замуж? Ну конечно, иначе откуда вторая фамилия? Да, да, она ведь так его расхваливала, умный, мол, порядочный. Но эти кривые ноги!»Дверь распахнулась, и вошла та, которую когда-то звали панной Говард. На ней было черное шелковое платье с длинным шлейфом, на шее золотая цепочка от часов, на лице все тот же ровный румянец, на белесых волосах маленькая кружевная шляпка.— Вы уж извините, панна Магдалена, — усталым голосом произнесла она, — за то, что я послала к вам дворника. Мне расхаживать сейчас нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122