— сказал доктор. — Положите тело на постель.Через несколько минут он с майором и ксендзом возвращался домой.— А вы, майор, хоть в такую минуту могли бы не отравлять людям жизнь, — заметил ксендз.— Ну, чего вы опять цепляетесь ко мне? — проворчал майор. — Я ведь читал молитву.— Да, и при этом пускали дым из трубки, так что в носу крутило.— А вы разрешали покойного слоном, которого все еще держите в руке…— Господи Иисусе Христе! — поднимая руку, воскликнул ксендз. — А ведь у меня и впрямь слон в руке! Никогда больше не стану играть в эти проклятые шахматы, один только грех от них!— Не зарекайтесь, ваше преподобие, — прервал его майор, — а то впадете в горший грех.— Вот последствия общения с безбожником! О господи Иисусе Христе! — сокрушался ксендз.— Не отчаивайтесь, ваше преподобие! Наш капеллан не раз плетью благословлял умирающих, что не помешало им спасти свои души. Кому быть повешену, тот не утонет.Это происшествие взволновало умы в Иксинове неизмеримо больше, чем концерт. О смерти чиновника почтмейстер телеграфировал в губернскую почт-дирекцию, откуда на третий день приехала ревизия. В городе болтали, будто Цинадровский совершил вопиющие злоупотребления: отклеивал марки, вынимал из писем деньги, ну, и со страху застрелился. Но когда была произведена ревизия почты, обнаружилось, что не было растрачено ни одной копеечки, ни одного кусочка сургуча, счетные книги велись до последней минуты и находились в полном порядке. Было замечено только, что за несколько дней до смерти у бедняги изменился почерк: буквы были больше и рука стала неверной.При вскрытии тела, произведенном доктором Бжозовским, было обнаружено чрезмерное кровенаполнение мозга, откуда был сделан вывод, что покойный совершил самоубийство в состоянии умопомешательства. Но что могло явиться причиной умопомешательства?— Что могло быть причиной умопомешательства? — спрашивал на следующий день доктора Бжозовского аптекарь, стоя на пороге аптеки. — Не кроется ли за всем этим какая-нибудь Фе, какая-нибудь Фем…? — прибавил он, довольный своим остроумием.— Оставьте, сударь! — резко оборвал его Бжозовский. — Умопомешательство может не иметь видимой причины, а пан Круковский, — продолжал доктор, понизив голос, — дал слово, что вызовет на поединок всякого, кто в разговоре о происшествии упомянет имя панны Евфемии.Аптекарь был неприятно удивлен.— Да? — сказал он. — Но ведь это не я говорю, а моя жена. Скажи, женушка, — прибавил он, обращаясь к своей дражайшей половине, которая стояла, опершись на прилавок, — не ты ли говорила, что Цинадровский застрелился из-за панны… тс-с!— Но Круковский не жену, а вас вызовет на поединок, — возразил доктор.Аптекарша подбежала к двери с криком:— Как? Пан Круковский вызовет на поединок муженька за то, о чем кричат все? А что, если муженек не примет вызова?— Довольно! Довольно! — прервал ее аптекарь, запирая дверь. — Человек, который вызывает на поединок, способен на все! Он выстрелит в меня… побьет зеркала, шкафы! Избави бог!— Что же это, нет на него управы? Что же это, нет разве на разбойников полиции? — кипятилась аптекарша. — Возьмем городового, наймем сторожей. Зачем же я плачу налоги, если мне нельзя рта раскрыть? Слыхано ли дело!Доктору и аптекарю с трудом удалось успокоить разбушевавшуюся даму и втолковать ей, что самым приличным ответом на такие угрозы является презрительное молчание.— Даю слово, — говорил аптекарь, — что отныне в нашем доме вы не услышите ни имени Круковского, ни имени дочки заседателя, ни кого-либо из их семей. Они хотят ссоры, что ж, будем в ссоре!— Ну-ну, муженек! Только не горячись, — успокаивала его супруга. — Я даже думаю, что пан Круковский поступил благородно, слишком уж много ходит по городу сплетен. Какая подлость портить репутацию честной девушки.— Знаешь, ты права, — сказал после раздумья аптекарь.Излишне было бы добавлять, что во время всего этого разговора провизор, пан Файковский, был вне себя от радости. Он как будто что-то делал за прилавком, а сам злобно улыбался и бормотал:— Так ей, старухе, и надо! Небось заткнули глотку! Только бы не расхворалась бедняжка!..В эту минуту в аптеку вбежала супруга пана нотариуса.— Тише, тише! — сказала она, поднимая вверх палец. — Я расскажу вам удивительные вещи!..Аптекарь подхватил ее под руку и повел к себе на квартиру, аптекарша и доктор последовали за ними.— Знаете, что случилось? — начала супруга пана нотариуса. — Сегодня утром, в девять часов, почти в то самое время, когда… — Тут дама вздохнула, — вскрывали этого несчастного…— Цинадровского, — вставил аптекарь, который любил точность.— О ком же еще может быть речь? — прервала его обиженная супруга пана нотариуса. — Сегодня утром, в девять часов, панна Магдалена Бжеская назначила Фемце свидание в костеле.— Ну? — спросил Бжозовский с небрежной гримасой.— Что это за «ну»? — возмутилась супруга пана нотариуса. — Ведь вчера один почтальон говорил, что не так давно, всего несколько дней назад, Цинандровский бросил через забор письмо панне Бжеской…— Ну? — повторил доктор.Супруга пана нотариуса покраснела.— Ну, знаете, доктор, — воскликнула она в гневе, — если вы и с больными так же догадливы…— Собственно говоря, я тоже не очень понимаю, в чем дело? — вмешался аптекарь, который высоко ценил Бжозовского за множество рецептов.Супруга пана нотариуса закусила язык и, спустившись с облаков на землю, с ледяным презрением и спокойствием ответила:— Я вам, милостивые государи, ничего объяснять не стану, сошлюсь только на факты. Итак, слушайте: панна Магдалена уговаривает Фемцю открыть пансион, панна Магдалена кокетничает с Круковским, панна Магдалена компрометирует Круковского и Фемцю этим… концертом. Это еще не все: панна Магдалена водит Фемцю на прогулки с Цинадровским и поддерживает с ним переписку. Однако ей и этого мало: поняв, что она не может отбить у Фемци пана Людвика, она отказывает ему (один только смех с этим отказом!) и, наконец, сегодня, уже после катастрофы, снова заманивает Фемцю в костел. Что вы скажете об этом?Аптекарь состроил гримасу, даже аптекарша как будто была удивлена. Вдруг вперед выступил доктор и сказал:— Я вам отвечу, сударыня. Итак, во-первых, — тут он легонько хлопнул супругу пана нотариуса по плечу, — я лично не люблю Бжеского. Во-вторых… — Тут он снова хлопнул даму по плечу.— Но, доктор! — воскликнула супруга пана нотариуса и отвела руку, занесенную в третий раз.— Во-вторых, — продолжал доктор, отбивая такт в воздухе, — панна Магдалена Бжеская заводит ненужные знакомства с актерами и устраивает концерты. В-третьих, если бы она открыла у нас пансион, я не доверил бы ей моих детей, потому что для начальницы она слишком молода. Как видите, сударыня, я вовсе не молюсь на панну Бжескую…— И правильно! — вставила супруга пана нотариуса.— Да! — сказал доктор. — Но чтобы панна Бжеская кружила кому-то голову или устраивала кому-то свидания, этому, я, простите, никогда не поверю.— Я тоже, — объявил аптекарь, с поклоном потирая руки.Супруга пана нотариуса остолбенела, но, как опытный дипломат, тотчас переменила фронт.— Да ведь и я не говорила, что все это верно, меня только удивило такое совпадение обстоятельств. Панна Бжеская, может быть, самая порядочная девушка, но у нас ей ни в чем нет удачи.— Святая правда! — прибавила аптекарша.— Ах, удача! Это такая относительная вещь, не правда ли, доктор? — произнес аптекарь. — Против судьбы умен ли ты, или глуп, честен или нечестен — все равно. Правда, пан доктор?И все же супруга пана нотариуса до некоторой степени была права: у Мадзи с панной Евфемией было в костеле свидание, но назначила это свидание панна Евфемия.Они встретились в приделе, темном и пустом. Не успела Мадзя войти, как панна Евфемия усадила ее на скамью. Заплаканная, бледная, она прижалась к Мадзе и зашептала:— Что ты об этом думаешь? Вчера, когда мне об этом сказали, я думала, что сойду с ума. Всю ночь не сомкнула глаз! Ах, какой он мстительный человек! Чтобы в такую минуту…Мадзя пришла на свидание только затем, чтобы успокоить панну Евфемию; сжимая ей руку, она ответила:— Не отчаивайся, моя дорогая! В тот день, когда пан Людвик сделал тебе предложение, Ментлевич говорил мне о несчастном и заверил меня, что тот и не помышляет о том, чтобы лишить себя жизни. Может, это произошло случайно.— Ты так думаешь? — спросила панна Евфемия без всякого восторга. — От любви, — прибавила она, — многие лишают себя жизни но… разве в этом виновата женщина? Разве женщина не является существом мыслящим и свободным, разве она должна покоряться каждому, кто ее любит, разве она не имеет права выбирать? Мир тогда был бы ужасен!Мадзя с удивлением посмотрела на панну Евфемию, красивое лицо которой приняло в эту минуту прямо-таки ангельское выражение.— Видишь ли, дорогая, — опуская чудные глаза, продолжала панна Евфемия, — я хочу исповедоваться перед тобой. Я, дорогая, всегда любила Людвика. Когда Людвик, не знаю почему, стал выказывать равнодушие ко мне, я была в отчаянии… Сломленная, я, признаюсь, совершила ошибку, слушая страстные объяснения этого несчастного… Какая женщина не любит признаний? Кого не взволнуют истинная любовь и страдание? На минуту взволновали они и меня. Думая, что Людвик изменил мне, я решила пожертвовать собой ради этого несчастного… Не знаю, право, рабыней он меня своей считал, что ли?Она закрыла платочком глаза и, помолчав минуту, продолжала:— Ах, если бы ты знала, как он благороден, как он меня любит!— Пан Людвик? — спросила Мадзя.— Ну, кто же еще? Вчера, узнав о происшествии, он прибежал к нам, упал передо мной на колени и умолял не придавать этому обстоятельству никакого значения. «Я знаю, — говорил он, — этот несчастный боготворил вас, но сколько людей боготворят солнце, цветы?» А когда мама заметила, что я могу пасть жертвой сплетен, пан Людвик поклялся, что не допустит никаких сплетен. Он просил меня сегодня же в полдень выйти с ним в город. «Пусть люди знают, что ничто не заставит меня изменить моей любви! Ничто!»Вспоминая недавние события, Мадзя удивлялась, с какой быстротой в сердцах людей сменяются великие и неизменные чувства. Она только не была уверена, у кого эти перемены совершились с большей легкостью: у ее приятельницы, панны Евфемии, или у их общего поклонника, пана Круковского. Глава восемнадцатаяБорьба с тенью Несмотря на такое неприятное событие, как самоубийство почтового чиновника, свадьба панны Евфемии и пана Круковского была делом решенным. Видно, очень сильным было сродство их душ, если его не поколебал такой удар. Казалось даже, что узы любви, связывавшие их, благодаря самопожертвованию панны Евфемии и энергии пана Круковского, стали еще прочней.Когда в тот роковой вечер к пану Людвику ворвался слуга с известием о том, что Цинадровский застрелился, пан Людвик сразу понял положение и начал действовать.Прежде всего он со всеми предосторожностями, как и следовало в случае с тяжелобольным человеком, сообщил о происшествии сестре. Но экс-паралитичка, невзирая на то, что в ее репертуар входило множество неожиданностей, отличалась еще необыкновенной храбростью.— Да? — сказала она. — Застрелился? Вот чудак!— Я опасаюсь, как бы у панны Евфемии не было неприятностей, — робко заметил пан Людвик.— Неприятностей? — воскликнула больная дама. — А разве ты не жених этой девушки, ради которой мужчины лишают себя жизни? Сколько мужчин хотели из-за меня лишить себя жизни, скольких нет в живых — и что же? Красивая девушка — огонь: шутить с ним опасно.— Так вы, сестрица, ничего не имеете против, если я успокою панну Евфемию?— Это твой долг! Ступай к ней сейчас же, только… пришли мне служанок, и сам не мешкай. Когда наступает ночь, я больше нервничаю.Договорившись с сестрой, пан Людвик помчался к невесте и, действительно, так ее успокоил, что сама заседательша сказала:— Вы совершили чудо, пан Людвик! Я боялась за Фемцю, она такая се-елабенькая, а в нашем городе это такое чрезвычайное происшествие! Но теперь все переменилось…От заседателя пан Людвик забежал на минуту к доктору Бжозовскому, которого очень полюбил, и сказал ему доверительно, что вызовет на поединок всякого, кто в разговоре о самоубийстве упомянет имя панны Евфемии. Доктор признал его правоту и прибавил, что в подобных случаях общественное мнение в Иксинове надо держать в узде.Короче говоря, через несколько часов после происшествия, которое могло снова надолго, если не навсегда, ввергнуть его в бездну безбрачия, пан Людвик был, более чем когда бы то ни было, уверен в том, что свадьба состоится. Невеста беззаветно любила его, он умел ее защитить — все шло как по маслу.Только ночь он провел не совсем спокойно. Экс-паралитичка была так расстроена, что обложилась реликвиями и велела кухарке и горничной спать у нее в комнате. Поэтому пан Людвик часто просыпался, а когда заснул, ему снились странные сны. Виделось ему, будто покойник отворяет дверь в комнату и, остановившись на пороге, смотрит на него с ненавистью и гневом.Но пан Круковский панически боялся своей сестры, реальной же опасности, а тем более привидений, страшился гораздо меньше. Чтобы раз навсегда обеспечить себе спокойный сон, он на следующий день утром пошел в сарай, где лежал труп самоубийцы.«Лучше всего, — думал он, — посмотреть врагу в лицо».Он миновал площадь, прошел Варшавскую улицу, прошел Пётрковскую улицу, чтобы все его видели, и — повернул к почте, где снова толпился народ.— Где лежит покойник? — громко спросил пан Круковский у городового, чтобы обратить на себя внимание.— В сарае около конюшни, — ответил городовой.По толпе пробежал шепот. Пан Круковский напряг слух, думая, что кто-нибудь назовет его убийцей или по крайней мере женихом убийцы.— Доктор! — услышал он вместо этого. — Нет, фельдшер! Да что вы, это какой-то штатский!Толпа ни в чем его не обвиняла, не вызывала на бой и не звала на помощь. Пан Людвик испытал в эту минуту двойное чувство: облегчения и разочарования.«Что ж, пойдем к покойнику!» — подумал он.Ему казалось, что лицо умершего должно было принять страшное выражение гнева или ненависти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122