По всему залу носились хлопья сажи, похожие на черных мушек.— Ах, мое новое платье!— Мы стали как трубочисты!— Ну и прелесть эти собрания, нечего сказать! А я как раз собралась на вечер!— Почему вы не сказали об этом раньше? — сердито спросила панна Папузинская у испуганной Секежинской.— Регламент запрещает.— Что мне до вашего дурацкого регламента, я из-за него новые перчатки испортила.— Член Секежинская, — с ударением сказала панна Говард, — заслуживает похвалы, она доказала, что мы начинаем приучаться к порядку.Кое-кто из девиц засмеялся, другие участницы собрания запротестовали.— Вы со своим понятием о порядке превратите нас в кучу судомоек! — крикнула пани Канаркевич.Хозяйка прикрутила лампу, но женщины уже начали расходиться.— Позвольте спросить, — скромно начала панна Червинская, — как же быть с нашими работницами? На следующую неделю у нас нет денег ни на продукты для них, ни на поденную плату.— Подумаешь! — отрезала панна Говард. — На питание в день выходит два рубля, а на поденную плату три рубля. Мы все сейчас сложимся, каждый даст, сколько может, а за неделю соберем остальное по знакомым. Вот пять рублей! Начнут же когда-нибудь покупать кофточки.Панна Говард положила на стол пятерку, остальные стали шарить смущенно по кошелькам или шептали хозяйке:— Я пришлю завтра рубль!— Я принесу в среду пять злотых!Некоторые клали на стол злотые, однако было видно, как тяжело им расставаться даже с такими небольшими деньгами.Ада робко подошла к панне Говард и, краснея, стала шептать ей что-то на ухо.— Панна Сольская, да говорите же громко! — воскликнула панна Говард. — Сударыни, можете забрать свои деньги, панна Сольская покупает все готовые кофточки. Это весьма утешительный факт, он доказывает, что у наших женщин начинают наконец открываться глаза.— Любопытно, что панна Сольская будет делать с тремястами пятьюдесятью кофточками? — с насмешкой спросила панна Папузинская.— Она уплатит семьсот рублей и на полгода обеспечит наших работниц, — высокомерно ответила панна Говард.— А сама займется продажей кофточек?— Кофточки могут остаться на складе, — тихо сказала Ада.— О, я верю, панна Сольская, что вы пожертвовали бы еще семьсот рублей, только бы вас не наделили этой кучей тряпья, которая приводит нас в отчаяние, — съязвила панна Папузинская.Женщины стали забирать со стола свои деньги. Чем меньше была сумма, тем большая радость светилась на лицах. Только панна Говард не дотронулась до своих денег, а когда одна из женщин протянула ей пятерку, холодно сказала:— Пусть эти деньги останутся в кассе.Когда Ада с Мадзей вышли на улицу, Ада была вне себя от восторга.— Ах, дорогая Мадзя, — говорила она, сжимая Мадзе руки, — как я тебе благодарна! Если бы не ты, я бы никогда не вступила в союз, мне бы это в голову не пришло! Только сейчас я начинаю жить, вижу перед собой какую-то цель, какой-то честный, благородный труд. Какие это все достойные женщины, за исключением каких-нибудь двух крикуний.— Тебе не нравится панна Говард? — спросила Мадзя.— Да что ты! Она всегда была чудачкой, но в сущности она хорошая женщина. Но вот эти две ее помощницы, боже мой! Да, Мадзя, знаешь, — прибавила она вдруг, — я ведь на тебя сердита! Ну как ты могла обратиться к чужим женщинам с просьбой помочь твоей учительнице, не сказав мне о ней ни единого слова? Ведь у нас в Язловце такие связи, что ей тотчас дадут место. А ты слыхала, что они тебе здесь ответили?— Я боялась злоупотребить твоей добротой, — смутилась Мадзя.— Ах вот что! Ты боялась злоупотребить моей добротой! Так вот как ты со мной разговариваешь? Каждый день, каждый час ты приносишь нам в дар частицу себя, ты принесла радость в наш дом, а сама не хочешь принять самой незначительной услуги даже для своих знакомых. Ведь вот что получается.— Ну, не сердись, Адзенька, я больше никогда так не буду делать.Они сели на извозчика, который легкой трусцой повез их домой.— Помни же об этом, Мадзя, помни и больше никогда так с нами не поступай, — говорила Ада. — Ты даже не представляешь, как это меня обидело. Помни, что наш дом — это твой дом и что каждый человек, который интересует тебя, интересует и нас. Запомни это, Мадзя, иначе ты обидишь людей, которые многим тебе обязаны и очень тебя любят.Они обнялись в пролетке, и мир был заключен.— А этой панне… забыла, как ее звать…— Цецилии.— Панне Цецилии напиши, что место за нею, пусть только недельки две подождет.— А если сейчас нет свободного места учительницы? — спросила Мадзя.— Моя дорогая, — с печальной улыбкой ответила Ада, — всегда и везде найдется место для того, о ком попросит Сольский. Я только сейчас начинаю понимать все значение связей и денег. Ах, какая это страшная сила! А Стефек говорит, что есть люди, которые готовы пасть ниц перед денежным мешком, даже если это не сулит им никакой выгоды.Мадзя с удивлением слушала свою подругу. Никогда еще Ада не была так оживлена, никогда в ее голосе не звучала такая уверенность. Собрание, видно, открыло перед нею новые горизонты, а может, только дало возможность познать могущество денег.«Тысячу шестьсот рублей она швырнула за один вечер! Обеспечила приют трем старым учительницам и содержание двадцати бедным девушкам», — подумала Мадзя и, глядя сбоку на лицо Ады, которое то и дело освещали отблески уличных фонарей, первый раз испытала то ли чувство страха, то ли стыда за нее.«Да она и впрямь богачка. Я и впрямь знакома с богачкой, одно слово которой может обеспечить существование десятков женщин! Но я-то зачем состою при ней? Зачем я, учительница, дочь доктора, попала к ней? Ну конечно, затем, чтобы служить другим. И все же как было бы хорошо, если бы все это уже кончилось!»До сих пор Мадзе представлялось, что с панной Сольской они ровня, ведь они были подругами со школьной скамьи. Сейчас она почувствовала, что между ними открывается пропасть.«Уж не думает ли она, — говорила про себя опечаленная Мадзя, — что и я паду ниц перед денежным мешком?»Извозчик остановился у ворот особняка; Ада вошла в дом веселая, Мадзя грустная. Никогда еще этот дом не угнетал ее так своими размерами, как сегодня; никогда еще роскошные комнаты не казались такими чужими; никогда не испытывала она такого стыда перед ливрейными лакеями.«Лакеи, горничные, салоны с золочеными стенами, палисандровая мебель! Не мой это мир, не мой, не мой!» — думала Мадзя.На следующий день в полдень тетя Габриэля позвала к себе Мадзю. Ады не было, зато был пан Стефан.— Панна Магдалена, известно ли вам, что сейчас делает моя сестра? — спросил он.— Она, кажется, уехала в город, — ответила Мадзя.— Да. Она уехала к нашим родным и знакомым собирать подписку на учреждение попечительства о престарелых учительницах.У Сольского пресекся голос, однако через минуту он продолжал:— Если этот план удастся осуществить, моя сестра примет участие в создании замечательного учреждения. Она совершит благородный гражданский поступок. Она понимает это и очень счастлива. Ни тетя, ни я никогда не видели ее такой веселой. Всем этим мы обязаны вам, — прибавил Сольский. — За границей врачи предупреждали Аду, что у нее разовьется нервное заболевание, если она не найдет себе цели в жизни. А вы указали ей путь к этой цели. Ада будет счастлива, а мы — спокойны за нее. И все это благодаря вам, вы стали ангелом-хранителем нашего дома.Мадзя слушала, не дыша, не смея поднять на Сольского глаза.— Спасибо, панна Магдалена, спасибо! — сказал он, крепко пожимая ей руку.— А я и не думала, что вы такая ярая сторонница эмансипации, — вмешалась тетя Габриэля.— Я? — переспросила Мадзя.— Об этом давно идет слух, а вот и факты! Скажите, Эдита, — обратилась тетка к своей компаньонке, — разве мы с вами не слыхали, что панна Бжеская ярая сторонница эмансипации?— Ну конечно! — подтвердила компаньонка. — Об этом кричит вся Варшава.— Ну, какое это имеет значение! — прервал ее Сольский. — Если все сторонницы эмансипации такие, или хотя бы треть их, я вступаю в их союз. Однако я на вас в претензии, — обратился он к Мадзе. — Вчера вы очень обидели мою сестру. Вы догадываетесь, о чем я говорю… Так вот, у нас просьба к вам. Всякий раз, когда кто-нибудь из ваших близких или просто знакомых будет нуждаться в работе или поддержке, сделайте милость, в первую очередь обращайтесь за помощью ко мне или к сестре.— Что вы, мыслимо ли это? — воскликнула Мадзя. — Прежде всего я слишком мало знаю людей. А затем ваш дом не может быть пристанищем для моих знакомых.— Благородная гордость! — прошептала панна Эдита, с восторгом глядя на Мадзю.Сольский нетерпеливо махнул рукой.— Я попробую объяснить вам мою просьбу с точки зрения капиталиста. Мы, люди состоятельные, не всегда отличаемся умом, но знаем одно: когда нас окружают честные люди, наши капиталы надежней и дают больший процент. Вы согласны с этим?— Конечно. А впрочем, я в этом ничего не понимаю, — ответила Мадзя.— Видите ли, мне сегодня на сахарном заводе нужно много народу; это не всегда должны быть специалисты, но непременно честные люди. Я совершенно уверен, что, если бы вы порекомендовали кого-нибудь из своих знакомых, это непременно был бы порядочный человек, бездельника вам помогло бы узнать ваше редкое чутье. Панна Магдалена, — закончил он, взяв ее за руку, — у меня есть два, да нет, несколько совсем неплохих мест. Если кто-нибудь из ваших близких нуждается в работе, сделайте милость, только скажите нам…Мадзя вспомнила о своем отце докторе и брате технологе. Однако она сразу почувствовала, что рекомендовать их Сольскому не может.Поблагодарив Сольского, она обещала сразу же сообщить ему, если кто-нибудь из знакомых обратится к ней с просьбой о помощи.Простившись с тетей Габриэлей, паном Стефаном и старухой компаньонкой, Мадзя вернулась к себе. Через полчаса к ней вбежала закутанная в шаль панна Эдита и, с таинственным видом оглядываясь по сторонам, драматически прошептала:— У вас никого нет?— Нет, — ответила Мадзя.Панна Эдита схватила ее в объятия и, прижимая к груди, зашептала тише шелеста крыльев мотылька:— Дитя мое, вы замечательно, вы превосходно себя поставили с паном Стефаном и со всеми ими. Да он обезумеет, потеряет голову! Так и держитесь: ничего не требуйте, все принимайте холодно, равнодушно, словно оказываете им милость. Вы завоюете так прочное положение! Дайте же мне поцеловать вашу прелестную мордашку и… помните мои советы!С этими словами компаньонка выбежала из комнаты так же таинственно, как и вошла. Глава пятнадцатаяГолоса с того света — Барышня, к вам пришла пани Арнольд.— Давно?— Да уже с четверть часа.Горничная еще на лестнице доложила об этом Мадзе, когда та вернулась из города.— А панна Ада дома?— Нет. Барышня ушли в одиннадцатом часу к работницам.Мадзя поспешила к себе, но ни в гостиной, ни в кабинете не нашла пани Арнольд. Только заглянув в комнату к Аде, куда была отворена дверь, она заметила за портьерой американку с записной книжкой и карандашом в руке. Американка разглядывала портреты родителей Ады, висевшие над кроватью, и, как показалось Мадзе, срисовывала их.«У этих американцев привычка все записывать!» — подумала Мадзя.Услышав шум шагов, пани Арнольд повернулась и поспешно захлопнула книжку.Затем, без всяких объяснений по поводу своего присутствия в комнате Ады, она перешла в гостиную Мадзи.— Я хотела поговорить с вами о важных делах, — сказала она по-французски. — Только, пожалуйста, не смейтесь надо мной, хотя это вполне естественно в стране, где не верят в мир духов или совсем им не интересуются.Мадзя слушала ее, силясь подавить удивление. Пани Арнольд уселась на диванчике, спрятала записную книжку и продолжала:— С некоторых пор я общаюсь с покойной… с матерью Элены и пана Казимежа.Мадзя широко раскрыла глаза. Она знала, что пани Арнольд спиритка, слух об этом шел по всей Варшаве. Но до сих пор у нее с пани Арнольд не было на эту тему никаких разговоров.— Это очень тяжело для меня, — продолжала пани Арнольд, — не потому, что я ревную к прошлому моего мужа, нет! Эта несчастная очень страдает и чего-то от меня хочет, но чего, я не могу понять…— Она страдает? — переспросила Мадзя.Пани Арнольд махнула рукой.— Ах, это одно из самых ужасных состояний души. Представьте себе, панна Магдалена: она не отдает себе отчета в том, что умерла!У Мадзи дрожь пробежала по спине.— То есть как это? Что же ей может казаться?— Ей кажется, что она в больнице, где ее не только насильно держат, но и ничего не говорят о детях. Поэтому она в страшной тревоге.Мадзя перекрестилась. Все эти речи были так новы для нее, что в голове девушки готово было родиться подозрение, что пани Арнольд мистифицирует ее или просто сошла с ума. Но американка говорила с таким сочувствием в голосе и с такой естественностью, точно речь шла о событии, в котором нет ничего удивительного.— Это вы отвозили покойницу в тот день, когда она оставила пансион? — спросила пани Арнольд.— Да. Но я проехала с нею только по одной улице. Она говорила, что уезжает дня на два. В конце концов всем было известно, что я ее провожала, я и не скрывала этого, — оправдывалась испуганная Мадзя.— Покойница считала вас как бы своей второй дочерью, любила вас?— Да, она любила меня.— А не говорила ли она когда-нибудь, что хотела бы женить на вас своего сына.Мадзя вспыхнула, но краска тут же сошла у нее с лица. Дыхание у нее захватило.— Никогда! Никогда! — ответила она сдавленным голосом.Пани Арнольд пристально на нее посмотрела и спокойно продолжала:— Партия была бы не из блестящих; но не будем говорить об этом. Какое состояние оставила покойница?— Никакого, — ответила Мадзя.— А вы не ошибаетесь? У Элены в банке лежит несколько тысяч, у пана Казимежа действительно нет ни гроша, но и он ждет каких-то денег после матери. Так по крайней мере он говорит моему мужу, когда занимает у него деньги. Стало быть, состояние осталось…— Простите, никакого состояния не осталось, — настаивала Мадзя. — В позапрошлом году пани Ляттер заняла осенью у Ады шесть тысяч. Мне даже кажется, что она бросила пансион по той причине, что у нее не оставалось денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122