Сольский вскочил с дивана и зашагал по кабинету.— Что все это значит? — спросила Ада.— Сам не знаю, — ответил Сольский. — Впрочем, мне ведь ничего не известно ни о ее прошлом, ни о ее семье! — прибавил он вдруг.— Прошлое Мадзи? — воскликнула панна Сольская, следя глазами за братом. — Стефек, милый, перекрестись! У Мадзи нет никакого прошлого, и тебе нечего тревожиться. Что ж до ее семьи… Мадзя, как ты знаешь, из рода Струсей. Родители ее трудятся, но не нуждаются ни в чьих благодеяниях, потребности их так скромны, что нескольких десятков тысяч рублей хватило бы им до конца жизни. Мать, кажется, немного деспотична, в своих письмах она все ворчит на Мадзю, зато отец похож на Дембицкого. Во всяком случае, в его письмах к Мадзе встречаются такие выражения, точно он подслушал нашего старика. А ты ведь согласился бы иметь тестем Дембицкого? Предупреждаю, что с отцом Мадзи тебе придется считаться, — он хотя и провинциальный доктор, но человек незаурядный. Ради счастья дочери он может поставить кое-какие условия.Сольский молчал. Вдруг он остановился перед Адой и сказал:— А если она меня не любит?— Постарайся завоевать ее сердце. Думаю, это тебе удастся, — с гордостью ответила сестра.— Но если… если она любит другого. Дру-го-го! — повторил пан Стефан.— Кого же? — шепотом спросила Ада.Нагнувшись к ней, Сольский, тоже шепотом, сказал ей на ухо:— Пана Ка-зи-ме-жа — вот кого!Панна Сольская потупила взор. Руки ее повисли, лицо сперва потемнело, потом побледнело.Брат пристально смотрел на нее. И вдруг, подняв руки над головой, он потряс сжатыми кулаками и закричал хриплым голосом:— Подлец! В порошок сотру!Панна Сольская поднялась с дивана и, спокойно глядя на разъяренного брата, сказала:— Стефек, ты ничего ему не сделаешь.И вышла из комнаты. Брат был взбешен, но чувствовал, что ничего не сделает Норскому, раз такова воля сестры.Мадзя вернулась с уроков в четвертом часу. На ее глазах еще не высохли слезы, и лицо было так печально, что панна Сольская удивилась.«Не говорила ли она опять с Казимежем?» — подумала Ада, чувствуя, что в ней закипает гнев. Она хотела притвориться, будто у нее болит голова, лишь бы не говорить с Мадзей, но тут же устыдилась своих подозрений и, обняв подругу, спросила:— Что с тобой? Опять слушала тирады о душе?Мадзя только взглянула на нее и пожала плечами. Это движение рассеяло тревогу Ады. Она еще сердечней поцеловала Мадзю и настойчиво спросила:— У тебя неприятности? Скажи, что с тобой?— Да не со мной! — возразила Мадзя, присаживаясь на диван. — Ты ведь знакома с Маней Левинской, нашей прежней пансионеркой, в которую был влюблен студент Котовский?— Что же, он оставил ее?— Напротив, они уже год как помолвлены. Впрочем, я лучше расскажу тебе все по порядку. Ты и представить себе не можешь, какая это грустная история.— Погоди, — перебила Ада. Она позвонила и, когда вошел слуга, сказала ему: — Попросите барина.— Что ты делаешь, Ада? — крикнула Мадзя, закрывая руками лицо. — Хотя, как знать… Может, лучше, если пан Стефан узнает обо всем.Сольский тотчас пришел. Он так изменился, что Мадзя при виде его воскликнула:— Вы больны?Но она тут же смутилась и опустила глаза.— Нет, я здоров, — возразил Сольский, чувствуя, что хорошее настроение возвращается к нему. — Немного болела голова от бессонницы, но мне уже легче.Встревоженная Мадзя молчала, и Сольский прибавил:— Вот поболтаю с вами обеими и буду совсем здоров.— Мадзя хотела нам что-то рассказать, — обратилась к нему Ада.— Я только тебе хотела рассказать…— Вот увидишь, будет лучше, если и Стефек послушает, — сказала Ада. — Нас обоих живо интересует все, что волнует тебя.— Злая! — шепнула Мадзя.Сольский уселся, глядя на сестру.— Помнишь, Адочка, — начала Мадзя, — как перед вашим отъездом за границу ты поссорилась с Элей?— Не я с ней, а она со мной, — прервала ее Ада, — когда Романович отказался давать нам уроки алгебры.— Вот, вот, — подтвердила Мадзя. — Я еще хотела тогда помирить вас, пошла от тебя к Эле, а она схватила меня за руку и потащила к дверям кабинета пани Ляттер. И представь себе, что я невольно увидела и услышала. Нет, ты только подумай, дядя Мани Левинской, такой грузный, седой старик, делал пани Ляттер предложение! Он как раз говорил ей, что у него свободное от долгов имение и даже есть немного денег наличными. Разумеется, пани Ляттер только посмеивалась над его предложением, — ведь муж ее был жив! — но мне показалось, что она не совсем равнодушна к славному старичку. Я даже думаю, что именно поэтому она не удалила Маню Левинскую из пансиона после истории с Котовским.— В бытность студентом Котовский был влюблен в Маню, — объяснила Ада брату, — а теперь он ее жених.— И кроме того, доктор, — вставила Мадзя. — Так вот, — продолжала она, — когда пани Ляттер внезапно уехала из Варшавы, она отправилась в деревню Мельницкого и… утонула в реке возле его усадьбы. А он, вообрази, в этот самый день был у нее в Варшаве. Словно что-то предчувствуя, старик все повторял: «Она поехала ко мне! Мы разминулись!» Я слышала это собственными ушами. И он тут же поспешил обратно в деревню. Подумай только! Когда он остановился у переправы и стал допытываться, не проезжала ли здесь такая-то барыня, один из перевозчиков приподнял рядно и показал ему лежавший на земле труп пани Ляттер. Бедняга Мельницкий вскрикнул и упал, его разбил паралич.— Но ведь он жив, — заметил Сольский.— Да, жив, но парализован, — продолжала Мадзя. — В прошлом году он отдал имение в аренду и переехал в Варшаву с Маней Левинской, которая ходит за ним, как родная дочь. Но вот беда, арендатор ничего не платит, а ссуду по закладной получить нельзя. Сегодня мне принесли записку от Мани Левинской, она просила навестить ее. Я пошла и увидела грустное зрелище. У них три комнатушки и кухня. В одной комнате Маня занимается с учениками, которые платят ей пять-шесть рублей в месяц, а в другой комнате сидит в кресле пан Мельницкий. Боже, какой у него жалкий вид! Худой, лицо землистое, с обвислыми мешками. Он не в состоянии двигаться, говорит с трудом. Пожалуй, у него и рассудок помутился; когда я, незнакомый человек, вошла в комнату, он начал жаловаться, что его обокрали, что служанка щиплет и бьет его. И ужасно обижался на Маню: она, мол, о нем не заботится, оставляет его по целым дням без присмотра! А она, бедняжка, в это время занимается дома с ученицами или бегает по урокам, не то им нечего было бы есть…Мадзя с трудом сдерживала слезы. Голос ее дрожал и прерывался.— Бедный пан Котовский помогает им, чем может. Но хотя он уже врач с дипломом и пробыл год за границей, практики у него нет. Ах, Ада, если бы ты слышала, как плакала Маня и как кричал ее дядя! У тебя сердце разорвалось бы от жалости. Пан Стефан! — внезапно воскликнула Мадзя, умоляюще сложив руки. — Пан Стефан, только вы можете их спасти. Если бы Котовский получил место доктора при заводе! Но нет, я знаю, вы сердитесь на меня. Так лучше выгоните меня, а им…Рыдания помешали ей договорить.— Святая! — прошептал Сольский. Он схватил руку Мадзи и осыпал ее страстными поцелуями. — Благословен наш дом, в который ты послана богом!— Стефан, опомнись! — остановила Ада брата, отнимая у него руку Мадзи.Сольский встал со стула, пошатываясь, как пьяный. Но, заметив изумленный взгляд Мадзи, мгновенно остыл.— Как зовут этого молодого доктора и где он живет? — спросил пан Стефан.Мадзя назвала фамилию и адрес.Сольский поклонился и, выходя из комнаты, сказал:— Часа через два я сообщу вам результат.Едва закрылась за ним дверь, как встревоженная Мадзя повернулась к Аде.— Боже мой, неужто пан Стефан обиделся?Панна Сольская взглянула на нее с недоумением.— Дорогая Мадзя, — сказала Ада, — то ли ты притворяешься, то ли… и впрямь не видишь?— Чего не вижу? — спросила Мадзя.— Да того… того, что Стефан охотно выполняет твои просьбы потому… потому, что они всегда бескорыстны, — ответила Ада.Спустя час, во время обеда, к которому Сольский не вышел, тетушка Габриэля была очень холодна: она смотрела на Мадзю свысока, ни о чем не спрашивала, а когда девушка заговаривала с ней, отвечала нехотя.«Наверно, пани Габриэля, — думала оробевшая Мадзя, — кого-то уже прочит на должность заводского доктора и потому на меня рассердилась. Пусть, лишь бы им, бедняжкам, было лучше! Ясно одно — я здесь зажилась. Скоро мне проходу не будет от желающих получить работу у Сольского, и в конце концов я надоем ему так же, как его тетке. Бежать надо отсюда, и поскорее». Глава шестаяСтудент, который успел стать доктором Тем временем Сольский отправил Котовскому спешное приглашение и с нетерпением ждал молодого доктора.Около семи часов вечера доложили о его приходе.Немало воды утекло с тех пор, как пан Владислав, тогда еще студент, помогал панне Говард печатать статьи об опеке над незаконнорожденными детьми. Да и сама панна Говард решительно изменила свои взгляды на незаконнорожденных детей, узнав, что ее противница, член женского союза Канаркевич, стала помогать обманутым девушкам.Однако пан Владислав Котовский мало изменился. Как и полтора года назад, это был замкнутый, неразговорчивый и угрюмый молодой человек с впалыми щеками и вихрами, которые торчали у него, как у дикобраза. Правда, вместо потертого мундира на нем была черная, побелевшая по швам тужурка, но брюки, как и прежде, были вытянуты на коленях.Котовский вошел в кабинет пана Стефана с высоко поднятой головой, приглаживая волосы и стараясь, как и подобает перед магнатом, придать своему лицу независимое выражение. Но важный барин с первого взгляда понял, что гордый выскочка очень смущен и сердце его трепещет, обуреваемое смутными надеждами.— Ваше сиятельство, вы желали… Я получил вашу записку… — начал Котовский и еще больше смутился, вглядевшись в монгольское лицо, которое дышало энергией.— Дорогой мой, — сказал Сольский, пожимая ему руку, — во-первых, не величайте меня сиятельством… Присаживайтесь, — прибавил он, подвигая гостю кресло, — потолкуем.Котовский упал в кресло, туман поплыл перед его глазами.«Чего ему от меня надо, этому дьяволу?» — думал он, глядя на сидевшего перед ним щуплого человека, который внушал ему все большее почтение.Сольский это заметил. Он угадал, что молодой доктор восхищается им совершенно искренне, и почувствовал к юноше симпатию.«Право, этот кандидат в Бруты мне нравится», — подумал он, а вслух сказал:— Пан Котовский, я слышал о вас много хорошего.— Обо мне? — с обидой в голосе спросил молодой человек.— Да, от панны Магдалены Бжеской.— Вот как!— Видите ли, я строю сахарный завод и хотел бы, чтобы о моих рабочих заботились люди порядочные, поэтому я предлагаю вам место заводского доктора.Котовский даже не поблагодарил за предложение, он уставился на Сольского, не веря собственным ушам.— Условия следующие: каменный дом с садом, несколько моргов земли, лошади, корм для них и полторы тысячи жалованья в год. Вы согласны?Котовский был ошеломлен. Он задвигал руками, но не вымолвил ни слова.— Стало быть, согласны? — сказал Сольский.— Простите! — произнес молодой человек, вставая с кресла. — Я весьма… весьма признателен… я никак не ожидал… Но…— Но что? — спросил Сольский, и на лбу у него обозначилась складка.— А пан Казимеж Норский… он тоже… тоже служит на вашем заводе?Сольский вздрогнул.— Нет, не служит, — быстро ответил он, — и никогда не будет служить. Но почему вы задаете мне этот вопрос?— Потому что я отказался бы служить на одном заводе с Норским, — заявил Котовский.При этих словах Сольский ощутил прилив такой нежности к молодому доктору, что готов был его расцеловать. Однако он овладел собой и, сделав строгое лицо, сказал:— Я попросил бы вас объяснить подробней, почему, собственно, вы не согласились бы поступить на должность в учреждении, где служил бы пан Норский?— А потому, что он, прошу прощенья, подлец, — отрубил Котовский и взъерошил свою шевелюру. Он не был физиономистом, и ему казалось, что за такое резкое суждение о пане Казимеже он уже не получит места.— Сильно сказано, а теперь прошу доказательств.— Да это тысяча и одна ночь, — начал Котовский, который все еще не мог отвыкнуть от студенческих словечек. — Когда пани Ляттер утонула, некий шляхтич Мельницкий, дядя моей невесты, отписал на имя сына покойной, Казимежа, четыре тысячи рублей, лежавших на ипотеке в Варшаве. Это были самые надежные деньги из всего, чем старик располагал. С этой суммы ему регулярно выплачивались проценты, в которых он теперь крайне нуждается.Котовский заерзал на стуле, вздохнул и стал теребить волосы.— И что бы вы думали, — продолжал он, — пан Норский под Новый год посулил своему кредитору подаренные деньги, а в апреле взял их из банка. Напрасно мы просили пана Норского взять четыре тысячи с другой закладной, с которой мы сможем получать проценты только осенью. Напрасно толковали ему, что старик Мельницкий, парализованный, слабоумный калека, останется без куска хлеба. Мы вовсе не хотели уничтожить дарственную, а только переписать ее. Но пан Норский заупрямился — у него, мол, долг чести. Ну, и забрал деньги, а старику теперь хоть пропадай.Если бы Сольского осыпали золотом, это меньше обрадовало бы его, чем рассказ Котовского. Но он и виду не подал, только спросил спокойно:— Знает ли еще кто-нибудь, кроме ваших друзей, об этом поступке Норского?— Нотариус… и еще наш заимодавец. У Мельницкого теперь нет друзей, никто им не интересуется. Впрочем, дарственная была в полном порядке, более того, всякий раз, когда старик приходит в себя, он спрашивает, как поживает пан Норский и забрал ли подаренные деньги. Мельницкий ничего не знает о своем положении; он все еще считает себя богатым и думает, что его разоряет… моя невеста.— Не разрешите ли вы мне, — спросил Сольский, — воспользоваться при случае вашим сообщением? Возможно, мне и не придется этого делать, но такой случай не исключен.— Как хотите. В конце концов мне это безразлично. К тому же закон на стороне Норского.— Это неважно, — сказал Сольский. — Но я заверяю вас, что пан Норский никогда не будет служить в учреждении, с которым связан я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122