Внезапно в передней раздался звонок. Сольский выпустил руку Мадзи. Через минуту вошел лакей и подал девушке визитную карточку.— Господин спрашивают, — сказал он, — угодно ли будет вам принять их.Взглянув на карточку, Мадзя так смутилась, что Сольские были удивлены. Затем она протянула Аде карточку, на которой огромными буквами значилось «Ментлевич».— Кто это? — спросила Ада.— Это мой… то есть моих родителей знакомый, из Иксинова…— Надо его принять, — сказала Ада.— Может быть, мы мешаем? — спросил Сольский, собираясь уйти и глядя на Мадзю с тревожным любопытством.В его разочарованной душе зародилось подозрение.— Чем же вы можете мне помешать? — возразила Мадзя. — Только заранее прошу извинить, если первое впечатление будет не очень благоприятное. Он человек хороший, но… немного провинциал.Ада жестом отослала лакея, и через минуту в комнату вошел пан Ментлевич. Как и прежде, волосы у него были коротко острижены, усики торчали; одет он был в парадный костюм и держался развязно.— Целую ручки, милостивая государыня! — закричал он еще с порога, расшаркиваясь. — Родители ваши обнимают вас, а весь Иксинов шлет поклоны. Достопочтенная пани докторша хотела прислать корзинку спаржи…— Пан Ментлевич, — представила Мадзя гостя.— Сольский, — сказал пан Стефан, протягивая руку.Пан Стефан понял причину смущения Мадзи, тем более, что гость, услыхав его фамилию, сразу оцепенел и потерял дар речи.— Как поживаете? — спросила Мадзя, пожимая Ментлевичу руку. — Что нового в Иксинове?Ментлевич сел на указанный ему стул и перевел дух. Затем, собравшись с силами, выпалил:— Да что там нового! Достопочтенный пан доктор с супругой здоровы, ксендз и майор тоже. Пан Здислав прислал вашим уважаемым родителям две тысячи рублей.— Неужто правда? — обрадовалась Мадзя.— Клянусь честью! — заверил Ментлевич. — У пана Здислава прекрасная должность, недалеко от Москвы; десять тысяч жалованья в год. Он было прихворнул, но все уже прошло.— Да, знаю, он писал мне. А как ваши дела?— О, превосходно. Я женюсь на панне Евфемии.— Евфемии? — переспросила Мадзя.— Да. Мы и приехали сюда втроем: достопочтенная пани заседательша, моя невеста и я.— Неужели?— Приехали проветриться. Дамы собирались нынче сделать вам визит, милостивая государыня, но нам всем придется быть на обеде у Корковичей.— У Корковичей?— Совершенно верно, — подтвердил Ментлевич, — ведь я устроил пану Корковичу продажу его пива по всей нашей железной дороге, кроме того…— Ах, вот как! Что же еще нового в Иксинове?— Да все по-старому, милостивая государыня. Панна Цецилия должна в июле переехать в Язловец.— Окажите любезность, напомните ей про обещание остановиться у нас, — вмешалась Ада.— С величайшим удовольствием, — кланяясь, ответил Ментлевич. — Что бишь я еще хотел сказать? Да! Умер старик Цинадровский.— Умер? — переспросила Мадзя таким необычным голосом, что Сольский опять насторожился.— Умер, кажется, и этот актер Сатаниелло, — продолжал Ментлевич. — Что ж до пана Круковского, — прибавил он, с лукавой усмешкой взглянув на Мадзю, — то он с сестрой проживает в Вене и от скуки, говорят, пишет в здешние газеты.— Вы говорите о пане Людвике Круковском? — внезапно спросил Сольский.— О нем самом, — подтвердил Ментлевич, вскакивая со стула. — Я имел честь быть знакомым с уважаемым паном Людвиком и весьма польщен…— А как родители, ждут меня на каникулы? — перебила его Мадзя со все возрастающим беспокойством.— Совсем не ждут! — ответил пан Ментлевич с еще более умильной улыбкой и состроил такую мину, что Мадзя просто опешила, тем более, что она все время чувствовала на себе пристальный взгляд Сольского.Больше она не задавала вопросов Ментлевичу, и тот, ободренный любезным приемом, начал разглагольствовать о том, как он счастлив. Всего несколько месяцев назад, он, оказывается, отчаянно влюбился в панну Евфемию и узнал, что она тоже давно его любит. В заключение гость намекнул, что дельце, которое он обделал с Корковичем, принесет ему несколько сот рублей в год, что пани Коркович — почти такая же светская дама, как его будущая теща, пани заседательша, и, наконец, попрощался — сперва с Сольским, затем с Мадзей и Адой, заверив их, что его дамы не преминут завтра же засвидетельствовать им свое почтение.Когда гость удалился, отвешивая глубокие поклоны, Сольский вдруг спросил у Мадзи:— Вы были знакомы с Людвиком Круковским? Он наш дальний родственник. Я не видел его уже несколько лет, но… слышал, что у него была любовная драма где-то в провинции, может быть, даже в Иксинове?Мадзя смотрела на него, как загипнотизированная. В уме у нее все смешалось: панна Евфемия, смерть Цинадровского, предложение, которое делал ей пан Людвик, сегодняшний визит Ментлевича и то раздражительное состояние, в котором она сейчас находилась.— Вы были знакомы с Круковским? — не унимался Сольский.— Я была хорошо знакома с ним, — ответила Мадзя.— Какая же это история приключилась с ним… наверно, в Иксинове? — допытывался Сольский, не сводя с Мадзи глаз.— Так… какое-то недоразумение, — тихо ответила Мадзя, чувствуя, что ей стыдно за панну Евфемию.— И как он вам понравился?— Мне кажется, он хороший, благородный человек. Знаешь, Адочка, — обратилась она к панне Сольской, — это сестра пана Людвика в день моего отъезда подарила мне браслет с сапфиром. Но куда мне его надевать!Сольский сразу остыл. Если у его родственника и была любовная драма в Иксинове, то, конечно, не с Мадзей. Иначе сестра пана Круковского, известная ему как женщина строгих правил, не стала бы делать Мадзе подарки.Пан Стефан снова повеселел и принялся подшучивать над Мадзей: она, мол, теперь обречена провести с ними все лето, так как родные отреклись от нее и на каникулах не желают ее видеть. Прощаясь с дамами, он прибавил, что поедет в Иксинов и заварит там такую кашу, что родители Мадзи отрекутся от нее навсегда. Сестра при этом бросила на него укоризненный взгляд.— О, это вам не удастся, — возразила Мадзя, тоже немного повеселев.— Посмотрим! — сказал Сольский, целуя ей руку.— Милый Стефек, — поспешно вмешалась Ада, — ступай наконец к себе… и займись своими делами, — прибавила она многозначительно.Вернувшись к себе, Сольский схватился руками за голову.«Да я с ума схожу! — думал он. — Кого-кого, а уж ее-то я не должен был подозревать. Нет, надо с этим покончить! Придется нашей родне принять меня с ней либо совсем отказаться от меня».Такие же мысли появились и у панны Сольской. Когда брат вышел, она сказала:— То ли у меня ум за разум зашел, то ли в нашем доме все сумасшедшие…И, обняв Мадзю, она осыпала ее поцелуями.— Мадзенька, — шептала она с необычной нежностью, — я вижу, тебя что-то мучает. Так вот, я, человек более опытный, говорю тебе, никогда не надо падать духом. Порой кажется, что положение совсем безвыходное, а пройдет день-другой, и все прояснится и уладится наилучшим образом.Мадзя посмотрела на нее с удивлением. Но панна Сольская не стала пояснять свои загадочные слова и, избегая взглядов подруги, торопливо вышла из комнаты.«Что им нужно? Чего они меня мучают?» — подумала Мадзя. Ею снова овладела тревога и непреодолимое желание бежать из дома Сольских.К обеду пан Стефан и тетушка Габриэля не вышли, за столом сидели только Мадзя и Ада. Обе девушки время от времени обменивались односложными замечаниями и почти не притрагивались к еде.После кофе Ада снова с лихорадочной нежностью обняла Мадзю и пошла наверх к тетушке Габриэле. Она провела наедине со старушкой около часа, и до чуткого слуха Эдиты то и дело доносились возбужденные голоса. Затем тетка и племянница расплакались. Затем пани Габриэля приказала опустить шторы и, улегшись в шезлонге, сердито сказала Эдите, что хочет побыть одна, а панна Ада с покрасневшими глазами, но улыбающаяся уехала в город.В этот день в доме Сольских все притихло, как перед грозой. Прислуга шепталась по углам. Встревоженная Мадзя, чтобы успокоиться, стала просматривать старые ученические тетради и исправлять уже исправленные упражнения.Около семи часов в передней нетерпеливо зазвенел электрический звонок, послышался шум, восклицания и… в комнату вбежала панна Евфемия в шелковом платье с длинным шлейфом. Она вся была увешана браслетами и цепочками, добрая половина которых явно была из поддельного золота.Мадзе показалось, что панна Евфемия похорошела, стала чуть полнее и даже выше ростом; только у глаз обозначились морщинки, правда, почти неприметные.— Как поживаешь, дорогая Мадзя? — воскликнула дочка заседателя голосом, который напомнил ее мамашу.Горячо расцеловав Мадзю, панна Евфемия бросилась на диванчик.— А где же пан Сольский? — спросила она, озираясь и поглядывая на дверь в соседнюю комнату. — Наверно, он ужасно некрасив, но это не беда… Вообрази, я оставила маму у пани Коркович, — они обе так полюбили друг друга! — а сама прилетела к тебе на крыльях нетерпения. Знаешь, я выхожу за Ментлевича. Партия не блестящая, но он добрый малый и любит меня безумно, жить без меня не может. Ах, эти мужчины! От любви они буквально теряют голову! Представь, у Корковичей тоже любовная драма. Этот молодой Коркович, как бишь его?— Бронислав, — подсказала Мадзя.— Вот-вот, Бронислав. Так он сказал, что застрелится, если отец не попросит от его имени руки какой-то девицы.— Может быть, Элены? — спросила Мадзя.— Совершенно верно. Пани Коркович в отчаянии, она даже на тебя в претензии.— За что?— А я почем знаю? — ответила панна Евфемия. — Она все подробно объясняла маме, но Ментлевич не отходит от меня ни на шаг и не дает мне принять участие в разговоре. Ах, да, Мадзя, милая, у меня к тебе просьба.— Я слушаю.— Золотая моя, не можешь ли ты устроить Ментлевичу приличное место на сахарном заводе? Кое-какие доходы у него, конечно, есть, но не большие и не очень надежные. А главное, в Иксинове мы так далеко от Варшавы и… и от вас.— Как же я могу устроить пану Ментлевичу место? — с легким раздражением спросила Мадзя.Панна Евфемия обиженно взглянула на нее.— Но ведь ты выхлопотала место Файковскому, Цецилии и еще кому-то!— Это было случайно, — сказала Мадзя.— Ах, вот как! — с достоинством произнесла панна Евфемия. — Никогда не думала, что ты откажешь мне в таком пустяке. Мы могли бы быть вместе. Но ты, видно, не расположена поддерживать с нами прежние дружеские отношения. Да, счастье меняет людей! Впрочем, не будем говорить об этом. У меня тоже есть гордость, и я скорее умру, чем стану навязываться.Мадзя сжала губы, болтовня панны Евфемии причиняла ей почти физическую боль. Да и гостья заметила, что ее присутствие не очень приятно хозяйке, и, посидев еще несколько минут, попрощалась с Мадзей, едва сдерживая негодование.— Боже, помоги мне вырваться отсюда! — прошептала Мадзя после ее ухода.Бедняжке казалось, что из водоворота бурных сомнений ее бросило в болото интриг и зависти.«Вот и в Иксинов докатились сплетни, будто я — невеста Сольского, — в отчаянии думала Мадзя. — Надо бежать отсюда, бежать поскорее».Но, вспомнив, что об этом придется говорить с Адой и объяснять причины ухода, Мадзя опять струсила. Силы ее истощились, она, как листок на воде, плыла по воле волн.На следующий день Мадзя с утра не видела Аду, а когда в первом часу пришла из пансиона, горничная подала ей записку от пани Габриэли с приглашением зайти на минутку побеседовать.Мадзю бросило в жар, потом в холод. Она была уверена, что речь пойдет о сплетнях, касающихся ее и пана Сольского, и что сегодня все будет кончено. Мадзя поднялась наверх с тяжелым сердцем, но готовая на все.Тетушка Габриэля сидела с той самой престарелой дамой, которая на пасху с кисло-сладкой миной журила Мадзю за то, что Ада отказалась участвовать в благотворительном сборе. Старуха была в черном шерстяном платье и поздоровалась с Мадзей очень торжественно. Зато тетушке Габриэле почему-то вздумалось поцеловать Мадзю в лоб холодными, как мрамор, губами.Мадзя села напротив обеих дам, как подсудимый напротив судей.— Мы хотели… — начала тетушка Габриэля.— То есть, я просила… — перебила ее старуха.— Да, да, — поправилась пани Габриэля, — графиня хотела поговорить с вами по одному деликатному вопросу.У Мадзи потемнело в глазах, но она быстро оправилась от смущения. Старуха впилась в нее круглыми глазками и, теребя свое черное платье, медленно заговорила:— Вы знакомы с панной Эленой… Эленой…— Норской, — подсказала тетушка Габриэля.— Да, да, Норской, — продолжала старуха. — Вам известно о ее отношениях с нашим Стефаном?— Да, — прошептала Мадзя.— И вы, наверно, слышали, что родственники Стефана, особенно я, не желаем, чтобы он, Сольский, женился на… панне Норской.Мадзя молчала.— Так вот, милая моя, — сказала старуха несколько мягче, — я чувствую, что должна оправдаться перед вами и объяснить, почему я была против того, чтобы панна Норская вошла в нашу семью.— Вы хотите, чтобы я передала ей ваши слова? — с беспокойством спросила Мадзя, не понимая цели такого необычного признания.— Мне это совершенно безразлично. Я знаю эту девицу только по фотографиям… и по ее репутации, — возразила старуха. — Я только хочу оправдаться перед вами…— Чтобы у вас, дорогое дитя, не создалось ложного мнения об отношениях в нашей семье, — вмешалась тетушка Габриэля.Мадзю словно озарило, на минуту ей показалось, что у этих старух, пожалуй, вовсе нет враждебных намерений. Но свет быстро погас, и душа Мадзи погрузилась в еще более глубокий мрак. Девушка ничего не понимала, ровно ничего. Что надо от нее этим дамам? Более того, она испугалась, что они наслушались сплетен и могут, чего доброго, оскорбить ее.— Если позволите, — сказала старуха, и ее синеватые губы задергались, а пальцы еще проворней затеребили шерстяное платье, — если позволите, я буду с вами откровенна. По моему убеждению, откровенность должна быть основой отношений между людьми.— Разумеется, ваше сиятельство, — согласилась Мадзя, смело глядя в круглые глазки, леденившие ей сердце.— Стефан, — продолжала дама, — завидная партия. Даже если бы у него не было имени и состояния, он все равно был бы принят в обществе и мог бы найти себе невесту в нашем кругу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122