— Но, панна Клара! — запротестовала Мадзя.— Нет, вы должны поглядеть, как мстит изменникам независимая женщина. Если этот человек, услышав мою речь, проживет до завтра, я получу доказательство, что он подлец, не заслуживающий даже моего презрения.Несмотря на сопротивление Мадзи, она затащила ее к себе; по комнате широкими шагами расхаживал студент, растрепанный больше обыкновенного. Увидев панну Клару, он вынул руку из кармана и хотел поздороваться.— Посмотрите, панна Мадзя, — глубоким голосом сказала панна Говард, — этот человек протягивает мне руку!— В чем дело? — спросил оскорбленный студент, смело глядя на панну Клару, которая стояла перед ним, бледная и неподвижная.— Вы, сударь, за моей спиной переписываетесь с Маней и спрашиваете у меня, в чем дело? Это я должна вас спросить: что вы делаете в доме женщины, которую вы обманули?— Я вас? Господи Иисусе…— Разве вы не расставляли мне сети? Разве не завлекали?— Честное слово, я и не помышлял об этом! — воскликнул студент, ударив себя в грудь.— Какую же цель преследовали тогда ваши посещения? — в гневе спросила панна Клара.— О какой цели вы говорите? Вы слышите, сударыня? — обратился он к Мадзе, разводя руками. — Ту же цель, что и сегодня, что и всегда. Я принес вам корректуру, но…— Корректуру? Моей статьи о незаконных детях? — воскликнула панна Говард.Мадзя изумилась, увидев, как внезапно переменилась панна Клара. За минуту до этого она была подобна Юдифи, которая рубит голову Олоферну, а сейчас напоминала пансионерку.— Но если мне будут устраивать такие скандалы, — продолжал студент, — то увольте, благодарю покорно! Я не желаю вмешиваться…К панне Говард снова вернулось торжественное настроение, и голос ее снова стал глубоким.— Пан Владислав, — сказала она, — вы нанесли мне смертельную рану. Но я готова простить вас, если вы поклянетесь, что никогда… не женитесь на Мане.— Так вот, клянусь вам, что я только на ней и женюсь, — отрезал студент, размахивая руками и ногами самым неподобающим образом, никак не отвечавшим важности момента.— Значит, вы изменяете прогрессу, предаете наше знамя.— Очень мне нужен ваш прогресс, ваше знамя! — проворчал студент, трепля и без того растрепанную гриву.— Вот вам доказательство мужской логики! — высокопарно произнесла панна Говард, обращаясь к Мадзе.— Мужская логика, мужская логика! — повторил пан Котовский. — Во всяком случае, разработали ее не женщины.— Я вижу, пан Котовский, с вами нельзя серьезно разговаривать, — проговорила панна Клара таким непринужденным тоном, как будто в эту минуту случилось что-то ужасно забавное. — Впрочем, довольно об этом! — прибавила она. — Поможете ли вы мне просмотреть корректуру, несмотря на все то, что произошло между нами?— Независимая женщина, а даже корректуру читать не умеете, — все еще мрачно буркнул оскорбленный студент.— Позвольте мне проститься, — прошептала Мадзя. Пан Котовский угрюмо протянул Мадзе правую руку, а левой достал из потертого мундира сверток бумаг и стал озираться в поисках стула. Глава двенадцатаяСкучные святки В жизни Мадзи еще не бывало таких унылых святок, как в этом году.Печально было и пусто. Пусто в комнате Эли и в квартире Ады, которую никто не занимал, пусто в дортуарах, столовых и классах, пусто в квартирах учительниц. Панна Говард целые дни проводила у знакомых, панна Жаннета у старой родственницы, Иоася уехала на несколько дней, мадам Мелин вывихнула руку и лежала в больнице, а мадам Фантош на самый Новый год подала заявление об уходе и перешла в другой пансион.Слыша в классах и коридорах раскатистое эхо собственных шагов, Мадзя порой пугалась. Ей казалось, что ни одна пансионерка уже сюда не вернется, что столы и парты всегда будут покрыты пылью, а на кроватях всегда будут лежать голые матрацы. Что вместо детских голосов она будет слышать эхо собственных шагов, а вместо учителей и классных дам встречать только пани Ляттер, когда она, сжав губы, проходит по коридорам или заглядывает в пустые дортуары.А может, и она думает, что после каникул сюда никто уже не вернется, может, странный ее взгляд выражает опасенье?С пани Ляттер творилось что-то неладное. Станислав и панна Марта говорили, что она не спит по ночам, доктор посылал ее на воды, предписывал продолжительный отдых и качал головой. Мадзя не раз заставала начальницу в кабинете сидящей без движения, уставясь глазами в стену; раза два она слышала, как пани Ляттер выбегала в коридор и спрашивала Станислава, не приехал ли пан Казимеж из деревни, нет ли от него письма.Мадзе казалось, что пани Ляттер очень несчастна и как начальница пансиона и как мать. Видя ее страдания, которых та не обнаруживала ни единой жалобой, Мадзя легче переносила свое одиночество и плохие вести от родных. Мать все жаловалась на тяжелые времена, отец не переставал обманывать себя надеждами, брат писал о величии пессимистической философии и пользе массовых самоубийств, а Зохна спрашивала, когда ей можно будет переехать в Варшаву.Однако около десятого января наступила перемена. Приехали первые пансионерки; родители их вели переговоры с пани Ляттер, которые всякий раз кончались тем, что начальница вырезала из квитанционной книги очередную квитанцию об «уплате денег; с почты тоже пришло несколько денежных переводов. Один из них очень удивил и обрадовал пани Ляттер, хотя это был перевод всего лишь на полтораста рублей; деньги со множеством благодарностей прислала старая ученица, она сообщила, что вышла замуж и возвращает деньги, которые задолжали пани Ляттер ее родители.Но радость была недолгой. На следующий день, когда пансионерки готовили в классах упражнения и повторяли пройденное, в один из дортуаров вошла панна Марта со служанками и велела вынести две кровати. Услышав лязг железа, Мадзя заинтересовалась и вошла в дортуар. Она наткнулась там на панну Говард и Иоасю, которые стояли, отворотясь друг от друга. Панна Марта вполголоса рассказывала, что выбыли обе Коркович, у родителей которых в провинции большой пивоваренный завод.— Помните эту толстую Коркович, она была здесь осенью и хотела, чтобы ее дочерей учили рисовать пастелью? — сказала Мадзе панна Говард.— Вот вам первое следствие того, что некоторые ученицы переписываются со студентами, — вмешалась панна Иоанна.У панны Говард даже волосы потемнели и покраснела шея.— Вот вам, панна Магдалена, — сказала она Мадзе, — следствие того, что некоторые классные дамы залезают под подушки учениц и выкрадывают чужие письма.— А я говорю тебе, Мадзя, — заявила Иоася, не глядя на панну Говард, — что мы потеряем еще больше пансионерок и приходящих учениц, если у нас останется Левинская. Ну, и те особы, которые разносят по городу сплетни.На этот раз панна Говард повернулась лицом к панне Иоанне и, глядя на нее белесыми, как лед, глазами, сказала чуть не басом:— Вы правы, сударыня. Особы, которые разносят сплетни, должны быть изгнаны из пансиона точно так же, как и те, которые по ночам шатаются по ресторанам. Я с такими особами не могу служить.Мадзя заткнула уши и убежала из дортуара, где, по счастью, не было никого из прислуги. Она вспомнила, что в пансионе вот уже дня два назревают какие-то события и что может случиться скандал. Маня Левинская была уже в Варшаве, но все еще жила у знакомых со своим опекуном, который дважды посетил пани Ляттер. Видимо, пани Ляттер не хотела принимать Маню, потому что и третьего дня, и вчера, и сегодня к панне Говард прибегал Владислав Котовский, наверно, с просьбой о поддержке.Мадзя оказалась провидицей. В это самое время пани Ляттер сидела у себя в кабинете, обложившись книгами и заметками, и обдумывала план, в котором не последнюю роль играла Маня Левинская со своим опекуном. Вот уже несколько дней голову пани Ляттер сверлила одна мысль, вечером она не давала ей уснуть, ночью лихорадочно билась в мозгу, будила на рассвете и поглощала всю ее днем.Просматривая свои заметки, пани Ляттер сотый раз говорила себе: «Я сделала ошибку, взяв у Ады только шесть тысяч рублей, надо было взять десять тысяч. Зря я церемонилась: Ада так богата, что для нее это ничего не стоит. А как обстоят мои дела сегодня? Я считала, что у меня останется две тысячи четыреста рублей, а меж тем осталось каких-нибудь тысяча триста, которые я должна дать Казику. За помещение надо заплатить полторы тысячи, а откуда их взять? Выбыли сестры Коркович. Невелика потеря! За полугодие у меня урвали бы на них сто рублей. Но сколько еще выбудет приходящих учениц? И все это из-за Мани! Дорогая воспитанница у пана Мельницкого!Как же быть теперь? У Сольских я больше брать не могу. У них Эля, она имеет виды на Сольского. Не обманывается ли только? Ах, как она неосторожна! Занимает деньги у Ады (это спустя несколько недель!) и мне этим вредит и собственные замыслы может разрушить. Как я ее просила: Эленка, будь бережлива!.. Итак, на Аду я не могу рассчитывать. Кто же тогда остается? Ясное дело, я имею право, даже просто обязана обратиться к Мельницкому. Скажу ему без обиняков: сударь, вашу воспитанницу я не исключаю из пансиона, потому что мне жаль ее; однако прошу вас обратить внимание на то обстоятельство, что из-за нее я понесла тяжелые потери. В данную минуту я говорю не как пани Ляттер, а как руководительница общественного учреждения, которое все мы обязаны поддерживать. Мне нужны на год четыре тысячи рублей, я дам шесть, даже семь процентов, но вы должны снабдить меня этой суммой. Буду говорить смело, это ведь не мое личное, а общественное дело».Она встала вдруг из-за стола и схватилась руками за голову.«Я просто теряю рассудок! Что я думаю? Ведь это хуже попрошайничества, это попрошайничество с угрозами. Он человек благородный, привязан ко мне, что он подумает?»Краснея, прошлась она по кабинету, но затем, пожав плечами, прошептала:— Какое мне дело, что он подумает? Я права, а он настолько деликатен, что не откажет мне. Слишком много он говорил о своей готовности пойти ради меня на жертвы, — прибавила она с улыбкой.В это мгновение в дверь постучали, и в кабинет, не ожидая приглашения, вошла панна Говард.«Опять какая-нибудь драма!» — глядя на учительницу, подумала пани Ляттер.— Я пришла по важному и… щекотливому делу, — сказала панна Говард.— Я вижу. Слушаю вас.— Позвольте мне прежде всего задать вам один вопрос: правда ли, что вы не хотите оставить в пансионе Маню Левинскую?Пани Ляттер насупила брови, но по лицу ее было видно, что она не сердится.— Умоляю вас, — говорила панна Клара, — не губите девочку! Переписка с паном Котовским была, как вы знаете, совершенно невинной и ограничивается двумя письмами, вернее… статьями. Одна о «Небожественной комедии», другая об «Иридионе». Быть может, в этих статьях содержатся некоторые намеки, но вспомните, как они написаны? Если вы исключите Маню, бедный юноша покончит с собой. А ведь он такой способный, такой учтивый… Он ждет у меня вашего приговора.— Ах вот как, пан Котовский наверху? В третьем часу он должен увидеться у меня с опекуном Мани, — сказала пани Ляттер.— Он ждет этого свидания у меня в комнате и в три часа будет у вас.— Да, да, посмотрим, — ответила пани Ляттер. — Я еще колеблюсь, но если вы знаете этого юношу и ручаетесь, что больше это не повторится…Выражение лица пани Ляттер показалось панне Кларе каким-то необычным, и все же она протянула начальнице руку и решительно сказала:— За то, что вы оставляете в пансионе Левинскую, вы найдете во мне самого верного друга.— Это вознаградит меня за все, — ответила пани Ляттер.— Сейчас я дам доказательство своей верной дружбы, даже два. Прежде всего Малиновская после каникул хочет открыть собственный пансион, я же постараюсь убедить ее принять иное решение.Пани Ляттер побледнела и безотчетно сжала руку панны Говард.— Во-вторых… во-вторых, я скажу вам то, чего не сказала бы ни в каком другом случае. Когда я шла сейчас к вам, я хотела поставить вопрос так: я или Иоанна. Но сейчас я поставлю его иначе…Она подошла к пани Ляттер и, глядя ей в глаза, медленно произнесла:— Сударыня, увольте Иоанну. Ей нельзя оставаться, это крайне вредит пансиону.Пани Ляттер опустилась на диванчик.— Разве… разве вы что-нибудь слышали? — вполголоса спросила она.— Трудно не слышать, если об этом говорят в городе и в пансионе, причем у нас не только учительницы и прислуга, но даже ученицы.Она умолкла, глядя прямо в лицо начальнице.— Ах, как у меня болит голова! — прошептала пани Ляттер, сжимая руками виски. — Бывают ли у вас, панна Клара, такие мигрени, что, кажется, сама необходимость думать причиняет физическую боль?Она закрыла глаза и сидела, думая о том, что визит панны Говард, пожалуй, слишком затянулся. Почему никто не позвонит, не придет и не заговорит с нею о других делах, пусть даже своих собственных?— Вам нездоровится? — спросила панна Клара.— Я уже забыла, что значит быть здоровой. Глава тринадцатаяСтарый и молодой — оба на ту же стать В прихожей позвонили, и панна Клара вышла из кабинета. Увидев, как исчезает между портьерами высокая фигура учительницы, пани Ляттер вздохнула с облегчением.«Мельницкий!» — подумала она, услышав, как кто-то грузно ступает в прихожей и снимает тяжелую шубу.В кабинет вошел толстый румяный господин, в светлых панталонах и расстегнутом сюртуке, с толстой цепочкой на жилете и жирной складкой на затылке.— Ах-ха! — начал господин, обтирая обмерзшие седые усы. — Целую ручки, обожаемая, ха-ха!.. Но что это значит? Вы плохо выглядите! Прихварываем, а? Что за черт, три дня гляжу на вас и, что ни день, вижу перемены. Если бы это я худел, было бы понятно: влюблен. Но вы…Пани Ляттер улыбнулась и, играя глазами, сказала:— Плохо выгляжу, потому что не сплю. Не могу заснуть…— Ах, как нехорошо. Если бы это я не спал… А вы с кем-нибудь советовались?— Я не верю в лекарства.— Еще одна добродетель! — воскликнул господин, с жаром целуя ей ручки. — А я думал, что в таком сокровище, каким, безусловно, являетесь вы, сударыня, что в такой сокровищнице добродетелей я не найду ничего нового, разве только — после свадьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122