Ищи друзей среди таких людей, которые не столько знамениты или богаты, сколько трудолюбивы; эти люди действительно полезны, ради них стоит жертвовать собой, только они и поймут твою жертву. Но избегай тех людей, которые пользуются сомнительной славой и доходами из сомнительных источников.— А если кто-нибудь получит состояние по наследству? — с живостью прервала Мадзя отца, вспомнив о Сольских.— О характере человека надо судить не по тому, что он получил по наследству, а по тому, что он сделал и делает сам. Если человек ничего не делает, он — паразит, тем более вредный, чем больше он тратит.Опершись головой на плечо отца, Мадзя задумалась.— Папочка, вы говорите совсем не то, что другие, — сказала она, помолчав. — Все ищут знакомства с людьми богатыми и знаменитыми.— А ты ищи тружеников, которые больше дают миру, чем получают от него. Человечество переживает различные эпохи: борьбы, открытий, преследований, безумств, поветрия. В эпохе, которую мы с тобой видим, есть всего понемножку, но, пожалуй, слишком много внешнего блеска и жажды наслаждений. Вот я и говорю тебе: берегись этого течения! Кто уверует в него, может кончить позором и потерять душу живу.Закурив погасшую трубку, доктор продолжал:— Присмотрись к земным червям. Нет творений более презренных; однако они больше делают для цивилизации, чем завоеватели миров: в тишине и небрежении они создают урожайные почвы. Никакой славы, никакой прибыли, а польза — неизмеримая.— И я должна стать такой? — спросила Мадзя, глядя на отца сверкающими глазами.— Ты и сейчас уже такая, потому я и советую тебе: ищи дружбы с такими же, как ты. Дважды ты взволновала умы в Иксинове: когда устроила концерт и когда побудила людей открыть здесь школу. Что ты получила за это? Ничего, разве только зависть и сплетни. Но странствующие актеры получили доход, у панны Цецилии будет несколько учениц, а учителю повысят жалованье, потому что ты привлекла внимание города к его нуждам. Ну, обними отца и… никаких слез! Через год-полтора мы увидимся!На следующий день утром, когда Мадзя возвращалась домой после обедни, которую ксендз отслужил за ее здоровье, сестра пана Круковского преградила ей путь.— Ты уж, Мадзя, извини, что я на обедню опоздала. Я затем пришла, чтобы тебе, ну… и всем прочим дать доказательство того, что я люблю тебя и считаю самой достойной девушкой!Тут она опирается на плечо Мадзи, провожает ее до середины площади и там, в присутствии крестьян, стоящих с двумя подводами, полицейского и четырех евреев, целует Мадзю в голову и силком сует ей в руки какую-то коробочку.— Клянусь богом, это жемчуга! — говорит еще издали пан провизор.— Если не брильянты, — прибавляет аптекарь.И все, кто присутствовал на обедне в костеле, начинают махать шляпами и всячески выражать свое восхищение красивым поступком экс-паралитички, которая прощается с Бжескими и майором и возвращается домой, надувшись, как индюк, и опираясь на свою палку.— Важная старуха! — заявляет восхищенный аптекарь. — Нет такого дня, чтоб я у нее хоть рубля не наторговал.Мадзя никак не могла вспомнить, что делала в последние несколько часов в доме родителей. Помнит, что пила кофе, затем съела бифштекс и запила его вином, которое принес майор и от которого у нее закружилась голова. Потом мать что-то толковала насчет белья и платьев и со слезами вручила ей длинный реестрик.Затем приехала подвода за вещами, и разогорченный пан Ментлевич, воспользовавшись этим обстоятельством, что-то говорил Мадзе, кажется, о своих больших способностях, в чем-то ей клялся, наверно, в том, что в самом непродолжительном времени переедет в Варшаву.Он бы, может, еще долго говорил и клялся, если бы не красноглазый майор, который схватил Мадзю за руку, увлек ее в соседнюю комнату и сурово спросил:— Говорил тебе отец, что ты можешь открыть здесь пансион, разумеется, когда свету повидаешь?— Говорил. Спасибо вам, большое спасибо!— Глупости все это, трубки табаку не стоит! — прервал ее майор. — Так вот слушай: после моей смерти получишь четыре тысячи. Помолчи! А через год могу одолжить тебе тысячу, две тысячи под процент. Понятно?— Но, пан майор…— Помолчи! А теперь спрячь вот это, — закончил он, протягивая ей кошелек из лосиной кожи. — Помолчи! Приняла от этой сумасбродки браслет, можешь взять от меня несколько золотых. Но только про черный день, помни!— Я не могу…— Тсс! Ни слова! От меня ты можешь принять как… от старшего брата.Как ни огорчена была Мадзя, однако рассмеялась, услышав этот титул, и поцеловала майора в руку.— Жена начальника уже едет, — вбегая в комнату, крикнула мать.К крыльцу подкатил экипаж. Кто-то одел Мадзю, она повалилась в ноги отцу и матери и почувствовала, что лицо и лоб у нее мокрые от чужих и своих слез. На улице стояла толпа, кто-то целовал ей руки, какие-то мужчины усадили ее в экипаж и засыпали букетами цветов. Потом дверцы захлопнулись, и экипаж тронулся.— Будь здорова! Пиши! Не забывай! — кричали с крыльца.— Господи, благослови, — крикнул кто-то чужой около забора.Экипаж колыхался и катил, колыхался и катил, катил без конца. Когда Мадзя отняла от глаз мокрый платочек и, попросив у жены уездного начальника извинения за беспокойство, повернула голову, вдали видна была уже только колокольня иксиновского костела, блестевшая на солнце. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Глава перваяВозвращение — Панна Магдалена, пора вставать!Вместе с этим возгласом Мадзя услышала стук колес, лязг цепей и торопливое пыхтенье паровоза. Но в вагоне ее укачало, и она никак не могла открыть глаза.Внезапно стукнуло окно, и Мадзю обвеяло струей свежего воздуха. Она вздохнула и протерла глаза.Сон пропал, Мадзя начинала сознавать окружающее. Она сидит в уголке купе первого класса, а напротив нее спутница, жена начальника, глядясь в маленькое зеркальце, умывает одеколоном лицо и приглаживает волосы. Над миром ясное утро.— Добрый день, пани начальница!— Добрый день, добрый день, милая панна Магдалена! Вы крепко спали! После бани и после слез всегда хорошо спится.— До Варшавы еще далеко? — спрашивает Мадзя.— Мы выехали с последней станции.Мадзя, покачиваясь, подходит к окну и начинает смотреть на окрестность.Поля сжаты; на пожнях вспыхивают и гаснут капли росы; листва деревьев, убегающих назад, какая-то блеклая, будто осень здесь начинается раньше, чем в Иксинове. Порою в полях забелеется хата, обнесенная изгородью; издалека видны две высокие трубы.А на самом горизонте встает огромное серое марево, разрезанное поперек тремя дымными полосами. Нижняя полоса — это Повислье, средняя — склоны, верхняя — шпили Варшавы, которая напоминает таинственную гряду зубчатых гор с пиками, там и тут уносящимися ввысь.— Ну и воздух у вас здесь, в Варшаве, — говорит жена начальника. — Я уверена, что через два дня легкие у меня станут черными. — Ах, господи, и как вы только можете жить здесь?— А вы взгляните, чем ближе мы подъезжаем к городу, тем скорее рассеивается дым. О, вон башня кирки, слева костел Святого креста, справа — Рождества богородицы. Видно, ясно видно!— Нет, уж покорно благодарю за такую ясность! Господи! Да я бы за год здесь умерла! А вы, панна Магдалена, как начнутся каникулы, возвращайтесь в Иксинов. О, вот и свисток! Сейчас выходить! Я вас довезу.С этими словами жена начальника начинает доставать из вагонной сетки узлы, баулы, зонтики. Поезд замедляет ход, слышен громкий говор, кондуктора открывают двери.— Варшава!— Эй, носильщик! — зовет жена начальника. — Закажи-ка поудобней пролетку! — Она сует носильщику целую кучу вещей.Поверх плеча носильщика Мадзя замечает худенькую девицу в темном платье, озабоченное лицо которой кажется ей знакомым.— Мадзя! — протягивая руки, окликает ее вдруг озабоченная девица.— Жаннета! — отвечает Мадзя. — Что ты здесь делаешь?— Я приехала встретить тебя.— А ты откуда знаешь, что я должна вернуться?— Ты же телеграфировала панне Малиновской, вот она меня и послала.Обе барышни с такой стремительностью падают друг другу в объятия, что загораживают проход и задерживают на перроне движение. Их задевает тележка, толкает кондуктор, наконец на них натыкается носильщик и нечаянно разделяет зонтиком жены начальника.— Итак, я вам больше не нужна, — говорит жена начальника и тоже заключает Мадзю в объятия. — Что ж, до свидания, панна Магдалена, до новой встречи, самое позднее в конце июня будущего года. Я говорю: до свидания не только от своего имени, но и от имени всего города и моего супруга, которому вы тоже вскружили голову. О, мы будем ссориться в Иксинове!..Носильщик занялся вещами Мадзи, и обе барышни вошли в пассажирский зал.— Боже, Мадзя, ты прекрасно выглядишь, — заговорила Жаннета, — а тут кто-то распустил слух, будто ты в апреле умерла! Устроила себе каникулы с апреля до августа, поздравляю! То-то, верно, наслаждалась?— Я даже сестренки не видела, — прервала ее Мадзя. — Ну, как у вас дела?— Ничего. В пансион такой наплыв, что панна Малиновская не хочет принимать учениц. А какие перемены! В прежней квартире Ады Сольской и пани Ляттер сейчас дортуары; хозяйкой в пансионе мать панны Малиновской, а у нее самой, кроме приемной, всего лишь одна комната. Слыхала? Начальница в одной комнате!— Доходы, у нее, наверно, меньше, чем у пани Ляттер?— Сомневаюсь, — возразила панна Жаннета. — Хотя, представь себе, она берет с учениц на пятьдесят и даже на сто рублей меньше, нам повысила жалованье, ну… и стол стал лучше. Гораздо лучше!— Вот и отлично!Панна Жаннета вздохнула.— Дисциплина, страшное дело! Пансионерок посещать не разрешается, мы можем принимать гостей только в общей гостиной. В девять часов вечера все должны быть дома. Иоасе у нас нечего было бы делать. Это монастырь!Носильщик вынес вещи, барышни сели на извозчика.— Как трясет на ваших извозчиках, ой, упаду! — воскликнула Мадзя. — Пыль, духота!— А мне кажется, что сегодня чудный воздух, — улыбнулась панна Жаннета. — Я так давно не была в деревне, что, наверно, не смогла бы там дышать, — прибавила она со вздохом.— Панна Говард у нас? — спросила Мадзя.— Что ты! У панны Малиновской нет места прогрессисткам.— Шум, гам! Несносная Варшава! Ты ничего не слыхала про Сольских, про… Элену Норскую? — краснея, допытывалась Мадзя.— Все они за границей, но скоро должны вернуться, — отвечала панна Жаннета. — Ада хочет сдать экзамен на доктора естественных наук, Эленка и Сольский, кажется, помолвлены; но они все время то мирятся, то рвут отношения. Эля, видно, так же деспотична, как пани Ляттер, а Сольский ревнив. Не пойму я их. Сворачивай в ворота и заезжай во двор, — крикнула панна Жаннета извозчику.Спустя несколько минут Мадзя с бьющимся сердцем поднималась по хорошо знакомой лестнице пансиона. Девушку поразила тишина, царившая в коридорах, и отсутствие пансионерок, которые прежде вечно носились из класса в класс.— Пани начальница у себя? — спросила Жаннета у служителя в черном, наглухо застегнутом сюртуке, с проседью в волосах, который стоял около лестницы, вытянувшись в струнку, как солдат.— Пани начальница… — начал он и — смолк.Дверь отворилась, и какой-то господин стал с поклонами пятиться задом из комнаты, в глубине которой слышался мягкий голос панны Малиновской.— …как только она попадет в пансион, ей нельзя будет выходить в город.— Категорически? — продолжая отвешивать поклоны, спросил господин.— Да.Господин спустился с лестницы, и Мадзя увидела перед собой панну Малиновскую. На ней было такое же темное платье, и лицо ее было так же спокойно, как полгода назад. Только красивые глаза приобрели стальной блеск.— А, панна Бжеская, вы уже здесь? — сказала начальница и поцеловала Мадзю в лоб. — Можете ли вы сегодня в пять часов поехать со мной к своим воспитанницам?— Конечно, сударыня!— Панна Жаннета, займитесь панной Бжеской.— Можно мне поздороваться с моими бывшими ученицами? — робко спросила Мадзя.— Конечно, Петр, завтрак для панны Бжеской! Потом можешь отослать письмо, которое я сегодня дала тебе…— Для отправки пани Коркович, — подхватил служитель, стоявший навытяжку.— Я сообщила пани Коркович о вашем приезде и предупредила, что мы будем у них в пять часов, — сказала пани Малиновская Мадзе и пошла наверх.Мадзя в остолбенении смотрела на панну Жаннету, увидев, что начальница исчезла в коридоре третьего этажа, та покачала головой и прошептала:— Ну-ну!Тут приоткрылась другая дверь, и в щелке показалась девочка, которая делала знаки рукой и шептала: «Тсс! Тсс! панна Магдалена!»Мадзя вошла с Жаннетой в класс, где собралась кучка младших и старших воспитанниц.— Пани начальница разрешила вам поздороваться с панной Магдаленой, — сказала Жаннета.Девочки окружили Мадзю и, целуя ее, заговорили наперебой:— Мы видели в окно, что вы приехали! Вы к нам? Нет, к Корковичам. Ах, если бы вы только знали, какие у нас строгости! А знаете, в июле умерла Зося Пясецкая…— У меня по всем предметам отлично, я получила первую награду, — громче других говорила красивая брюнетка с бархатными глазами.— Милая Мальвинка, да не хвастайся ты так!— А ты, Коця, не мешай. Я ведь была ученицей панны Магдалены, и ей будет приятно узнать, что во всем пансионе я самая способная.— Знаете, панна Магдалена, бедная Маня Левинская так и не кончила шестой класс.— А, это ты, Лабенцкая! Как поживаешь! — спросила Мадзя. — Почему же Маня не кончила?— Она должна жить у своего дяди Мельницкого. Помните, такой толстяк. После смерти пани Ляттер его разбил паралич, и Маня за ним ухаживает.— Вы совсем меня забыли. А я так по вас скучаю!— Да что ты, Зося, вовсе не забыла!— Мне столько надо сказать вам! Пойдемте к окну.Зося увлекла Мадзю к окну и зашептала:— Если вы его увидите… Ведь он скоро должен вернуться…— Кто, Зося?— Ну… пан Казимеж Норский…— Ты все еще думаешь о нем? И это в шестом классе! — огорченно воскликнула Мадзя.— Нет, я совсем о нем не думаю. Пан Романович в тысячу раз лучше! Ах, панна Магдалена, какую он за лето отпустил красивую бороду!— Ты ребенок, Зося!— Вовсе не ребенок, я умею уже презирать. Пусть женится на этой монголке.— Кто, на ком? — бледнея, спросила Мадзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122