— А вот мы сейчас его спросим!..Подошел к двери, стукнул в нее кулаком. Дверь тотчас же распахнулась, и в комнату один за другим вошли Валериан Христофорович и Паша-кочегар.Мишель, выпучивая глаза и подавая тайные знаки, пытался показать им, чтобы они молчали. Но те, видно, не поняли.— Кто замыслил побег? — без обиняков спросил Ягода.— Так я, — ответил Паша-кочегар.— Что вы такое говорите! — вскричал Мишель. — Не слушайте его, бога ради, — побег задумал я!— Мишель Алексеевич, — с укоризной сказал матрос, — да как же вы, коли это не вы вовсе. Я тот побег предложил, вот и Валериан Христофорович подтвердит.— Да, истинно так, — кивнул старый сыщик, пряча глаза. — Вы просто, сударь, не все знаете, мы ведь после вас у Звягина были.— Нуда — были...— Позвольте!..Мишель пристально взглянул на матроса и Валериана Христофоровича.— Так вы что — вы приняли предложение Звягина? — сам себе не веря, спросил он.— Так и есть, — кивнул матрос. — Отчего ж не принять-то?.. Он ведь, как вы ему отказали, тотчас Валериана Христофоровича к себе призвал да то же самое предложил уж ему. А после — мне.— И вы... вы согласились?!— Ну а чего — не гнить же там до второго пришествия.— Да ведь мы бы там, верно, давно уж Богу душу отдали, — повинно вздохнул Валериан Христофорович.— А конвоир?.. Или это тоже было подстроено?.. И вы его не били, а так, лишь замахнулись, потому что он был человеком Звягина? — начал все понимать Мишель.— Ага, — ухмыльнулся довольно Паша-кочегар. — Все, как Звягин велел, так и сделал — как мы встали да конвойный мне мигнул, я его чуток приложил, он упал, и мы побегли.— А как же крестьяне? — вновь вспомнил про лес Мишель.— Какие крестьяне?.. Не было никаких крестьян.— Как не было? — переспросил Валериан Христофорович, который, видно, тоже был посвящен не во все подробности побега.— Там узлы с одеждой спрятаны были и еда, да еще два солдата костер для дыма и запаха жгли, чтоб сигнал дать, — объяснил Паша-кочегар. — Я аккурат по меткам на них и вышел...Ай да Звягин, как ловко все подстроил — получил отказ да от своего не отступился, а соблазнил Пашу-кочегара с Валерианом Христофоровичем, с коими за спиной Мишеля уговорился о побеге, а уж те уломали его!Да ведь, верно, не из желания помочь действовал его старый приятель, а, видно, какую-то каверзу измыслил!— Что он потребовал с вас за побег? — спросил Мишель.— Так, пустяки, — отмахнулся Паша-кочегар, — рассказать, чего мы на фронте делаем, да еще бумаги какие-то подписать.— И вы рассказали... и... подписали?— Ну да, а чего? — пожал плечами Паша-кочегар, а Валериан Христофорович при том лишь вздохнул.— Да ведь вы тем против вашей Советской власти пойти согласились, о чем слово дали! — попытался разъяснить Мишель.— Ну и чего — я ж кому его дал, я ж беляку его дал, врагу! Как дал — так и обратно взял, я сам своему слову хозяин!Как все у них просто — дал слово и тут же о нем позабыл!.. Ладно — Паша, он — из матросов, что с него взять, но Валериан Христофорович как на то пошел, коли он пусть бывший, но дворянин?— Да ведь это бесчестно! — воскликнул Мишель.— Эх, сударь, что честь, когда ныне жизнь в копейку не ценится! — развел руками старый сыщик. — Теперь новое время пришло, а с ним иная мораль. Как бы нам иначе оттуда вырваться? Да ведь не о себе, а о вас тоже мы радели, тот побег измышляя!— Ну! — согласился Паша-кочегар. — Чай лучше, чем в земле червей кормить! Да ведь кабы не глупость ваша да не рапорт, никто бы о деле том ничего не узнал, да и вы-то тоже!И Паша-кочегар не без опаски покосился на Ягоду.Выходит, Мишель сам во всем виноват: в том, что нарыл всю эту грязь, а коли в не нарыл, так и пребывал бы до сего времени в счастливом неведении!Как же ему теперь со всем этим быть?Как быть, кажется, знал лишь один человек.Ягода встал, прошелся туда-сюда, спросил сурово:— Нехорошо выходит — революция вам доверие оказала, хоть вы есть представитель чуждого ей господского класса...Будто революция — это легковерная барышня, кою соблазнили да бросили.— Вот и товарищ Гуковский остерегал против вас, говоря, будто вы подбивали его на похищение золота.Гуковский?.. Тот самый?..Уж не от него ли посланцы к Анне прибыли?— Это оговор, — твердо сказал Мишель. — Ваш Гуковский вор и пьяница. Коли вы верите ему и иже с ним, то ваша революция не многого стоит.— Ты революцию не трожь! — побледнел, заиграл желваками Ягода. — Исидор кровь за свободу пролетариев проливал, а ты в ту пору в охранке царю верой и правдой служил. И ежели по совести, то надобно бы тебя за то да за связь с беляками в расход пускать.— Воля ваша, — глухо ответил Мишель.— Геройствуете, — недобро усмехнулся Ягода. — Али жизнь не дорога?Жизнь Мишелю была дорога, и теперь более, чем когда-либо, но молить о пощаде он не намеревался.— Ну к чему вы так-то! — ухватив Мишеля за руку, испуганно зашептал Валериан Христофорович. — Зачем их понапрасну злите... Ведь шлепнут же нас за здорово живешь.И, уж оборотись к Ягоде, прочувствованно сказал:— Мы, товарищ, порвали с проклятым царизмом, кровью искупив вину пред беднейшими пролетариями и крестьянством! Ну ей-богу, якобинцами клянусь!Ягода помягчел:— Ладно, Советская власть вас покуда прощает, а там поглядим...Но коли кто к вам от Звягина заявится али он весточку от себя пришлет, так вы должны немедля нам о том сказать.Ну это ясно...— А чего говорить-то — хватать их да волочь в ЧК! — решительно заявил Паша-кочегар. — Или на месте стрельнуть!— А вот этого делать не нужно, — покачал головой Ягода, — а, напротив, надобно принять их, приютить и, чего они ни попросят, сделать.— Это еще зачем? — ахнул матрос. — Они ж беляки!— Вот именно потому! Звягин ваш фигура нам известная и в Белом движении не последняя, так пускай он лучше к вам придет, чем к иным, нам неизвестным, дабы мы, с вашей помощью, могли вызнать замыслы его.— Так это что ж, вы нас с контрой в один хомут впрячь желаете?! — возмутился матрос.— Коли надо будет — так и впряжем! — посуровев, ответил Ягода.А ведь он в тайные агенты их вербует, вдруг сообразил Мишель. Вроде тех, что в хитрованские шайки засылали, дабы они, к фартовым в доверие войдя, их же после с поличным словить помогли.Так неужто он, став с большевиками заодно, пойдет против приятеля своего, пусть даже бывшего, Сашки Звягина?..А коли нет — то, выходит, со Звягиным против них... против зарезанного на Сухаревке Сашка, против Митяя, Паши-кочегара, да и Валериана Христофоровича, пожалуй!.. Да ведь не пойдет, а пошел уже, потому как приходил к нему человек от Звягина и он его не прогнал, а принял, кров предоставив и никому о том не доложив!Так с кем же он?И против кого?Да, подумал, сколь ни страшен был польский плен, но там хоть все ясно и понятно было! А здесь?.. Как, меж всеми оказавшись, при том в стороне быть?..И еще подумал, что тот плен, который бедой казался — не беда вовсе, коли из него вырваться удалось, а вот от самого себя, как ни торопись, не убежать!.. Глава 34 Адвокат приехал на удивление скоро, потребовав встречи со своим подзащитным с глазу на глаз.Но не то удивительно, что приехал, а то, что — ему не отказали!..Прибывшего адвоката Мишель-Герхард фон Штольц знать не знал и в глаза не видел...— Ты что, твою мать, натворил опять? — спросил адвокат с порога. — Ты зачем, так тебя растак, профессора зарезал?— Никого я не резал.— А чего тогда признался?— Совесть замучила! — криво усмехнулся Мишель.— А зачем дюжину убиенных старушек на себя повесил?— А с меня не убудет! — бодро сообщил Мишель-Герхард фон Штольц.— Хочешь за психа сойти?.. Так не выйдет, не надейся!Значит, так — немедля отказываешься от ранее данных показаний, говоришь, что гулял, что, проходя мимо, услышал в окне крики о помощи, поднялся, открыл входную дверь — и все прочие тоже, сперва прошел в ванную, чтобы руки вымыть, потому как сильно культурный, потом на кухню, где по рассеянности перелапал всю посуду, затем — в комнату, где тоже исхватал все, что ни попадя, заметил труп, потоптался подле него, подержался за нож, желая его вынуть, ради облегчения страданий трупа, но чего-то испугался, с испугу сиганул в окно, приняв милицию за банду убийц с мигалками. После — прятался, но тебя заела совесть, и ты, будучи законопослушным гражданином, добровольно сдался в руки органов правопорядка, с единственной целью — оказать всемерное содействие следствию в установлении истинных преступников. Понял, как все было?— Понял!— Ну а коли понял, то, считай, выхлопотал себе освобождение под подписку о невыезде!Да не забудь от старушек откреститься!..— Скажите, только честно — вы тоже считаете, что убил я? — все же не удержался, спросил Мишель-Герхард фон Штольц.— Может, и ты, — ответил его «адвокат». — Потому что все против тебя. Да уж — больно все! Все — кроме одного... Кроме того, что создается впечатление, что кто-то усиленно продавливает это дело, желая во что бы то ни стало засадить тебя на нары!И это одно перевешивает все прочее.Так что сиди под подпиской да не дергайся — пиши объяснительные и думай на досуге, кому ты дорожку перебежал...Через сутки Мишеля-Герхарда фон Штольца отпустили под подписку о невыезде, потому что неожиданно стало ясно, что в никаких народных артистов, а тем более в банкиров, он не стрелял, не взрывал и не травил, имея твердое алиби, которое подтвердили десять атлетически сложенных ребят в одинакового кроя пиджаках, с которыми он беспробудно пьянствовал последние полгода, отчего лиц их не мог вспомнить. Заодно выяснилось, что в Хабаровске, Салехарде и Нарьян-Маре подозреваемый отродясь не был, что старушки пропали сами по себе и нашлись тоже сами по себе, совращенные малолетки оказались молодящимися старыми девами, промышлявшими проституцией, и что водку из супермаркета никто не крал, а просто ее случайно задвинули под прилавок, где после нашли...Что же касается зарезанного академика, то это было чистое недоразумение — просто, проходя мимо, он откликнулся на призыв о помощи, отчего был застигнут на месте чужого преступления, где оставил массу не имеющих отношения к данному делу отпечатков пальцев и улик, и был опознан принявшими его не за того свидетелями.Мишель-Герхард фон Штольц подписал все требуемые бумаги и был отправлен восвояси думать, кому он дорожку перебежал... Глава 35 Мрачны да холодны казематы в крепости Петропавловской. Решетка, что оконце покрывает, льдом обросла, кой-где по стенам иней серебрится да тает, каплями на пол стекая — будто плачет та стена. Тихо... Уж так тихо, что уши от того закладывает, хоть вот он, город Санкт-Петербург — рядышком, рукой дотянуться можно. Но хоть рядом он, да не слышны в мешке каменном голоса, перезвон колокольчиков на тройках, крики сторожей ночных — ничего не слыхать, от чего всяк живой человек с ума сходит да думает — кончена жизнь, хоть покуда он жив еще! Но хоть жив, а будто и не жив, пребывая в могиле каменной, в коей хуже, чем в гробу! Уж лучше в смерть, чем жизнь такая!..Вот лежит на полу каменном, на подстилке соломенной узник — рука на перевязи, поперек лица незаживший шрам. Лежит, в тулуп кутается, в угол глядит, о жизни своей жалея. Сколь он тут — уж не упомнит, со счета дней сбившись. Раз лишь в сутки дверца железная растворяется, дабы узнику пищу передать да свечу новую. Говорить с ним служителю запрещено, отчего они будто немые все. Хлопнет дверца, да тихо вновь...Ночью лишь веселее: выбираются из нор крысы с мышами да по узнику спящему скачут, а он их уж не гоняет, к ним привыкнув, — пусть шныряют — все ж таки души живые...Да ведь что теперь жалеть — знал же он, на что шел, знал, что дуэли промеж дворян еще с времен Петровых запрещены и что в Артикулах воинских да в «Патенте о поединках и начинании ссор» сказано: буде учинит кто дуэль али драку на шпагах или пистолях, то дуэлянты те, равно как секунданты их и люди, случайно при том бывшие и в караул о том немедля не доложившие, подлежат наказаны быть смертной казнью, а на дуэли погибший подвешен за ноги в людном месте в назидание иным драчунам, кои жизнь свою, Государю и Отчизне принадлежащую, попусту тратят!..Ныне нравы смягчились, а все ж таки грозит дуэлянтам позор и вечная каторга.Все — так... Но коли бы все сызнова начать, он и тогда ничего бы в судьбе своей не переменил!.. А раз так, то и жалеть не об чем!..Тесен каземат крепостной, будто могила, пребывает в нем узник, что не мертв еще, но и не жив уже, лежит, думы свои тяжкие думает, и все-то они про волю-вольную да судьбу его беспросветную...Но чу... шаги!.. Стукнул засов, заскрипели петли, отворилась дверь железная, хоть до еды еще не скоро.Кто ж там?Стоит на пороге служитель — лампой вперед себя светит, а за ним иные фигуры угадываются, коих за светом не признать.Посторонился надзиратель, ключами гремя, встал, лампу в руке держа. Протиснулись мимо него люди...Да ведь то отец его Карл Фирлефанц — стоит, глядит строго, головой качает, а подле него дама, лицо которой темной вуалью сокрыто!Откуда они?.. Али мерещится то Якову?Но — нет, верно, то батюшка его!..Огляделся вкруг Карл, на стены, на решетку заиндевелую, на солому гнилую, вздохнул тяжко да к надзирателю обернулся:— Оставь-ка, голубчик, нас одних.— Нельзя-с, никак невозможно — не положено-с! — испуганно мотает головой надзиратель. — Коль прознают — враз места лишат, да того пуще, на каторгу сошлют!— Ступай, ступай! — повторяет Карл. — Я никому о том не скажу. На-ка вот!.. — Да что-то ему в ладонь сует.— Покорно благодарю! — кланяется надзиратель. — Оно, конечно, не положено, но коли то сынок ваш!.. Ладно уж, попрощайтесь, а я покуда туточки, рядом побуду, коли что, так вы мне стукнете!Поставил на пол лампу да бочком вон вышел.— Ну, здравствуй, сын, — сказал Карл да, руки разведя, крепко Якова обнял.Обнял, да чуть не прослезился, хоть крепился изо всех сил.— Дурно тебе здесь?— Обычно, батюшка, — в персиянском плену, чай, хуже было, — бодрясь, ответил Яков.Отстранил его Карл да на сына во все глаза глядит — верно ли, не отчаялся ли, не пал духом?Улыбается ему Яков, хоть улыбка та невеселой выходит.Ну да ничего — жив, и то ладно!— Ах да!.. Я ведь не один к тебе пришел, — спохватился Карл, да тут же на шаг отступя, к даме оборотился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26