Яков качнулся и, не в силах стоять, упал на колени.Но умирать вот так, на коленях, он не желал и оттого, рванувшись вверх, встал, но вновь, качнувшись, припал на одно колено.— Все, это конец, теперь он его убьет! — прошептал кто-то из секундантов, отворачиваясь.Фридрих, страшно ухмыляясь, сделал шаг назад, занеся шпагу для решительного, для последнего удара. Противник был повержен, теперь его можно было резать, будто овцу!Яков держал еще шпагу, но владеть ею уж не мог.— Ну, чего же вы медлите? — тихо сказал он. — Вы, кажется, желали убить меня, так поскорей делайте свое дело!Да сказав так, оглянулся, дабы пред смертью своей увидеть не личину врага, а лицо батюшки своего Карла и так попрощаться с ним.И увидел...Карл стоял, вышагнув вперед, во все глаза глядя на своего истекающего кровью сына, но во взоре его не было сострадания, а лишь один гнев!Не так должен был умирать сын отставного унтера Карла Фирлефанца, что не одну войну прошел, живота не щадя, почет и награды себе геройством своим выслужив! Коли смерть твоя пришла — умри, но не сдавайся, до последнего смертного мгновения супротив ворога дерись. Порох иссяк — шпагой бейся, шпагу сломал — зубами грызи, зубы искрошил — пальцами в глотку вцепись да души, пальцы обломаны — падай на него, дабы вместе с кручи в пропасть свалиться! Так дерутся русские солдаты!.. Так должен драться сын его!..И понял тут Яков, что не найти ему успокоения в отце своем! Не покинуть ему сей свет прощенным и смиренным...Понял и шпагу, опущенную было, вскинул!Да увидев, что кинулся к нему враг его Фридрих, не стал ждать смерти своей, а, что сил было, прыгнул навстречу, торопя кончину свою, дабы поскорей встретить смертный удар, но и самому недруга сразить!Но, равно как он, и Фридрих кинулся вперед, дабы противника своего немедля проткнуть, да увидел вдруг, как тот, поверженный, кровью истекающий, почти мертвый уже, будто из пращи выпущенный, летит навстречу ему, оружие свое против него уставив. Увидел, да уж ничего поделать не смог — ни остановиться, ни в сторону отвернуть, ни шпаги отбить! Вошел ему клинок снизу в грудь, пронзив насквозь, да со спины выскочив! А пройдя так, рассек сердце надвое!Удивленно глаза Фридрих выпучил, по чужой шпаге вниз скользя, да подумать еще успел — а ведь это убили его!.. А как грудью в эфес уперся — так и дух из него вон!Так и умер Фридрих Леммер, славный рубака, что не одну грешную душу на иной свет спровадил, а ныне свою не уберег!Упал Фридрих в красный от крови снег.А вслед ему, рядышком, упал Яков Фирлефанц.А жив ли он, или от ран помер — так сразу и не понять!Вытоптан в снегу на поляне круг, разбрызгана по нему черными пятнами горячая кровь, лежат в кругу головой друг к дружке два недвижимых тела, что пришли сюда торопить чужую смерть, а обрели свою! Глава 33 Вот она, Москва...Вот он, дом...Лестничные пролеты Мишель пробежал единым духом, перескакивая через три ступени, а как осталось сделать последний шаг, нерешительно замер пред дверью.Что-то его там ждет?..Поднял руку, крутнул барашек звонка, и тут же, будто его все это время ждали, дверь распахнулась настежь.На пороге стояла Анна.И была она во всем темном.— Ты? — переменившись в лице, ахнула она. — Ты... жив?— Как видишь, — растерянно улыбнулся Мишель.— Да ведь мне сказали, что ты... что ты погиб, что тебя поляки зарубили, — прошептала Анна, прикрыв рот руками и приваливаясь плечом к стене, оттого, видно, что ноги ее не держали. — Они и бумагу показали..— Я, верно, был в плену, но бежал... — пробормотал Мишель, решительно ничего не понимая.И тут его будто вихрь подхватил.— Жив!.. — не дав ему досказать, выкрикнула Анна. И боле уж ничего не говоря, а сделав быстрый шаг, повисла на шее Мишеля, быстро и горячо целуя его лицо, его шею, руки.— Жив... жив... жив!.. — горячечно бормотала она.— Да жив, жив, — успокаивал, гладил ее по спине и волосам Мишель, стесняясь сего порыва и пряча свои руки.— Жив!!И отстраняясь от него, отрывая его от себя, Анна глядела на Мишеля во все глаза и улыбалась, хоть по щекам ее текли и капали вниз слезы, и вновь прижимала к себе, будто стремясь раздавить!И Мишель, гладя и целуя ее, чувствовал, как у него бешено колотится сердце и перехватывает спазмом горло...Уж после, вечером, как они лежали вместе в постели, Анна рассказала Мишелю, как все было — как ей сообщили о его смерти, как учинили в доме обыск...— Я не хотела пускать, но они сказали, что с твоей работы, и все здесь перерыли.— А мой портфель, тот, серый?— Портфель — его тоже забрали.— А бумаги из стола?— Наверное, и их. Там было что-то важное?— Нет, ничего, пустяк, — успокоил ее Мишель.Хоть там было почти все по пропавшим царским сокровищам.— Я сделала что-то не так? — обеспокоенно спросила Анна.— Нет, все — так. Спи...Да только уснуть уж не пришлось.После полуночи в дверь постучали. Мишель услышал, как вздрогнула, как напряглась, проснувшись, Анна.Кому бы это? Или просто померещилось?..Но стук повторился.— Я сейчас, — сказал Мишель.— Не надо, не открывай! — встревоженно попросила Анна.— Да ведь это могут по службе, — объяснил Мишель, мягко высвобождаясь из ее рук. — Им, наверное, уже сообщили, что я вернулся.Набросил на себя халат, прошел к двери.Крикнул:— Кто там?..— Откройте по срочному делу!Голос был уверенным.Мишель отбросил щеколду, но цепочку скидывать не стал.На лестничной площадке стоял человек в шинели.— Кто вы? — спросил Мишель.— Вам привет от Звягина, — весело улыбаясь, ответил незнакомец.— От кого? — не разобрал в первое мгновение Мишель.— От приятеля вашего — штабс-капитана Звягина. Али запамятовали?Мишель, быстро оглянувшись, сбросил цепочку, шагнул за порог, прикрывая за собой дверь, спросил свистящим шепотом:— Откуда вы?— Оттуда, откуда и вы, — кивнул куда-то за спину гость. Был он явно с дороги, заросший, в грязной солдатской шинели, без погон и знаков различия.Хотел было Мишель захлопнуть дверь, да не успел.— Кто там? — просунулась в щель голова Анны.— Ступай, Анна, это ко мне...Но Анна его не послушалась, встав за его спиной.— Я прошу вас уйти, — попросил Мишель. — Покуда я не крикнул патруль!Но незнакомец не испугался.— А вы бы не спешили, товарищ Фирфанцев, — сказал, он, поставив издевательское ударение на слове «товарищ». И, обратившись уже к Анне, добавил: — Вы меня простите, сударыня, но коли ваш супруг теперь красноармейцев кликнет, так они нас двоих заарестуют и вместе же нас к стенке подведут!— Как вы смеете! — вскипел Мишель.— Да вы бы не горячились, — примирительно сказал гость. — Вы все ж таки господину Звягину жизнью обязаны, — и, глянув на Анну, прибавил: — Да вот и своему семейному счастью тоже. Вон у вас жена какая — загляденье, как такую красным оставить? Ведь кабы не штабс-капитан, вы и теперь бы в лагере гнили, а может, уж и в земле.— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Мишель.— То и хочу — что теперь вы тут, а не там... И все-то стараниями господина Звягина. Вам бы в поминание его вписать, а вы на посланцев его, аки дикий зверь, кидаетесь, разорвать норовя.— При чем здесь Звягин? — вскричал, уж не сдерживаясь, Мишель.— Как при чем? Да при том, что это он вам побег устроил, как обещал, и теперь, коль вы почитаете себя благородным человеком, может рассчитывать на вашу благодарность!Что?.. Кто?.. Звягин?.. Он?!.— А вы, сударь, не иначе как думали, что вас везению благодаря за забор выпустили, за подачку писарю? — рассмеялся незваный гость. — Как бы не так! Да ведь тот без соизволения свыше чихнуть не смеет, не то что человека в наряд вписать! Сие возможно стало лишь хлопотами господина Звягина — он и есть благодетель ваш! А вы, видно, ничего не поняли!..Вот теперь — понял! И верно, кто бы их из лагеря выпустил, да не одного, а всех троих!— Так что мне передать господину Звягину — благодарность вашу али как?— Что вам от меня нужно? — глухо спросил Мишель.— Сущие пустяки — покуда лишь приютить меня до утра. Чай, не откажете бедному страннику в ночлеге?— Да, конечно, располагайтесь, — засуетилась, вспомнив свои обязанности хозяйки, Анна. — Я сейчас воды согрею и дам вам свежего белья.— Благодарствую, — ответил коротким поклоном гость. — Я, верно, боле недели как не мылся и исподнего не менял, средь скотов обитая и ими же насквозь провоняв. Поезда ныне — хуже, чем хлев...Теперь выставлять гостя уж было поздно.— Ладно, будь по-вашему — до утра можете побыть здесь, — вынужденно согласился Мишель, — но с рассветом, покорно вас прошу покинуть мой дом и боле сюда уж не возвращаться!— И на том спасибо, — усмехнулся гость. — А Звягину, как с ним свижусь, что от вас сказать?— Скажите, что я не просил его об услуге, но тем не менее ему благодарен, — ответил Мишель. — И еще скажите, что впредь с ним никаких дел иметь не желаю...Ночью, лежа с Анной, он не спал, прислушиваясь, что происходит в доме. Он задремывал, и ему в полусне черт знает что ему мерещилось — будто открывает незваный гость двери, впуская внутрь каких-то посторонних людей, бряцающих оружием, и вслед им вваливаются красноармейцы и вот-вот случится пальба.Он вздрагивал и чувствовал, как на лоб ему ложится холодная и невесомая рука Анны.— Ну что ты, что ты? — ласково шептала она. — Да ведь уйдет же он утром.Уйдет... Этот уйдет, да вслед за ним другой может заявиться... Знает он Сашку Звягина, помнит хватку его волчью: тот, коли что ухватит, своего не упустит.Так и лежал он до рассвета, ворочаясь с боку на бок.— Что ж будет-то? — тихо вздыхала Анна.— Ничего, — успокаивал теперь уже ее Мишель. — Скоро он уйдет и более не воротится. Спи...— А как же твой побег?— Да ведь я не принял предложения Звягина — отказался.— Так, может, тебе тогда пойти и повиниться?— В чем, коли нет на мне вины?.. Да ежели даже повиниться — кто мне поверит, когда он все так ловко подстроил?..Они снова лежали, молча уставившись в темноту, и, Анна гладила его лицо и волосы.— Может, все еще и обойдется, — успокаивая не его — себя, шептала она.— Конечно, обойдется...Да только не суждено было их надеждам сбыться.Чуть более недели минуло, как вновь, и опять ночью, в квартиру Мишеля постучали — прибыл нарочный с приказом немедля явиться в ЧК.— Собирайтесь побыстрее!Позади нарочного, на лестнице, переступали солдаты с винтовками.— Да, да, я сейчас.Полуодетая Анна, кутаясь в шаль, выглянула в коридор.— Ступай к себе, — попросил ее Мишель, более всего страшась, что она теперь станет плакать и цепляться за него, унижаясь перед солдатами, и, торопясь, шагнул в дверь.На Лубянку Мишель ехал с тяжким сердцем.Но препроводили его не во внутреннюю тюрьму, а в один из многочисленных лубянских кабинетов.— Ягода Генрих Григорьевич, — представился незнакомец. — Мне предписано расследовать обстоятельства вашего дела.Мишель кивнул — нечто подобное он и ожидал.Ягода неспешно перелистнул какие-то бумаги, в коих Мишель узнал страницы своего рапорта.Отчеркнул ногтем нужную строку.— Вот вы здесь сообщаете, что, находясь в плену, имели приватную встречу с неким Звягиным, который, с ваших слов, имеет чин штабс-капитана и служит в белой контрразведке? Это так?— Да, — ответил Мишель.— С каких пор вы знаете господина Звягина?— Мы вместе работали.— В охранке? — недобро усмехнулся Ягода.— В уголовном сыске, — с вызовом сказал Мишель. — Чего я никогда не скрывал!— Ваш приятель предлагал вам чин и место в Белой армии?— Я уже, кажется, писал об этом в рапорте!— Отчего ж вы отвергли столь лестное предложение? — притворно удивился Ягода.Мишель вспыхнул.Ну как тому объяснить про Валериана Христофоровича, про Пашу-кочегара, про Анну, про лагерь... Да ведь одно то, что он спрашивает его об этом, говорит, что понятия о чести ему чужды. Или он ожидает от него покаяний и заверений в преданности их пролетариату и их революции?Так зря...— Меня содержание не устроило, — криво усмехнулся Мишель.— Мало дали?— Нет, много за то запросили!Ягода вновь зашуршал бумагами да вдруг спросил:— А отчего бежать отказались, коль вам предлагали?Мишель удивленно воззрился на чекиста.Он ведь ничего не писал об этом в рапорте!— Почему вы не отвечаете? Отчего умолчали об этом?— Я не думал... — стушевался Мишель. — Я решил, что это касается одного лишь меня. Мне, верно, предлагали совершить побег, но я сразу же отказался, отчего полагаю сей вопрос закрытым.— Да ведь все равно сбежали! — напомнил Ягода.— Да, верно, но не тогда, а после... — совсем растерялся Мишель.— А кто был организатором побега? — поинтересовался Ягода.Отчего Мишель вздрогнул.— Я... — торопясь, ответил он. — Я — один! Я его задумал и подбил на него своих товарищей, и вся вина за последующие обстоятельства, в том числе за жизнь польских крестьян, лежит на мне, на мне одном!— Ну, положим, за тех поляков можете не виниться, за них вам бы не наказание, а орден бы полагался, да только никаких крестьян-то и не было...— Как не было? — не понял Мишель.— Да уж так! Костер, и голоса, и узлы с одеждой — верно, были, но не было польских крестьян. Эта одежда и еда назначались для вас, и их не надо было ни у кого отбирать, тем паче лишая кого-то жизни. Коли вам от того легче — так знайте, что вы не душегуб, что на вас нет крови.«А конвоир?» — подумал Мишель.— И конвоир тоже живехонек, — ответил, будто мысль его услышал, Ягода.Все это было совершенно непонятно. Да ведь бежали они, и конвоира пристукнули, и одежду отобрали, а он говорит!..Или... Или он не о том говорит?..И вдруг все стало понятно! И стало ужасно обидно...— Так вы что, вы думаете... Вы обвиняете меня в том, что я принял предложение Звягина и что побег был подстроен им? — вскричал, вскакивая на ноги, Мишель. — Да как вы смеете?!— А отчего вы так взволновались? — глянул на него с интересом Ягода. — Многие обстоятельства побега, верно, кажутся странными. Например, что вас отпустили за забор.— Это Паша-кочегар договорился... — пробормотал Мишель, чувствуя, как неубедительно, как фальшиво звучит его голос.Он совершенно запутался и решительно ничего не понимал, кроме того, что чекист все знает — неужели того ночного гостя, после того как он ушел от них, схватил патруль и он все рассказал?— Кочегар, говорите? — усмехнулся Ягода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26