Атака была отбита, но цена заплачена не маленькая. В городок стали прибывать повозки с ранеными. Порубанные, иссеченные, в окровавленных бинтах, бойцы понуро сидели на телегах, иные громко стонали, иные уж отходили.— Бог мой, что же это творится-то! — ахал Валериан Христофорович.— Эх, портяночники, ядрит их через коромыло! — тяжко вздыхал Паша-кочегар. — У нас-то во флоте все не так, у нас иначе — коли что, все рядком на дно ложатся, на прокорм рыб...Вечером в городке царило уныние.А под утро в дом вновь забарабанили.— Кто?.. Чего надоть? — недовольно крикнул сквозь дверь Паша, взяв на всякий случай в руки кочергу.— Это вы товарища Куприянова искали? — ответили из-за двери.— Ну, мы.— Он в штабе двенадцатой армии. Поехали со мной, я как раз туда направляюсь.— А вы кто такой будете?— Я?.. Военный корреспондент, фамилия моя — Бабель... Глава 21 Велик город Санкт-Петербург, но и мал, отчего сколь ни скрывайся, а неприятных встреч не миновать!Не успели фейерверки отгреметь, как задумала русская царица Екатерина Алексеевна новую забаву — с ледяных гор катание. Была она великой затейницей, до праздников охочей, отчего чуть не через день устраивала придворным своим балы да гулянья.Пробили на Неве прорубь да стали черпать оттуда воду, сливая в бочки, на телеги поставленные. Нальют, крикнет возчик:— Но-о, пошла!Стеганет кнутом, лошадь вздрогнет, напряжется, стронет телегу с места, потащит, оскальзываясь, в обледенелой колее.— Но-о!..Медленно тянется по Петербургу обоз из десятков телег, покуда едут, вода поверх ледяной коркой схватывается. Взберутся на холм — там солдаты, навалятся разом, бочку опрокинут, хлынет по склону вода, на глазах застывая, а поверх нее уж новая волна из другой бочки течет!В один день налили, наморозили горку, вкруг фонари поставили да скульптуры шутейные, костры из бревен в обхват сложили, чтоб греться можно было. На другой день, к ночи, потянулись к горке возки да кареты одна другой богаче, на запятках слуги в золотых ливреях. Подъехали. Из карет придворные полезли, все в машкерадных костюмах, иные в масках — собрались кучками, ждут. Глядят — солдаты скачут с факелами горящими в руках, сами в костюмах диковинных — кто в арапа ряжен, кто в индуса.— Государыня, государыня!.. — зашептались вокруг. — Она!..Открылась дверца, Государыня-императрица спрыгнула на снег, спросила:— Готово ли все?— Готово, матушка!— Ну так начинайте, не медлите!Разбежались слуги...Пошло веселье...Оглушительно лопнули, взлетели фейерверки, затрещали шутихи, вспыхнули огни. Все пришло в движение — закрутилось, завертелось, загалдело... Скучать не моги, коль у самой Императрицы в гостях — веселись!Вот уж и санки подкатили — резные, большие — вдесятером сесть можно.— На горку, на горку, — закричали со всех сторон.Первой Императрица наверх взошла, полы шубы подобрав, на санки присела, огляделась, рукой махнула...Подбежали солдаты, санки толкнули, покатились они вниз: все быстрее да быстрее... Лед хрустит, под полозья набегает, ветер лицо сечет, слезу вышибая, страшно так, что дух перехватывает!Вдруг — бугор нежданный, подскочили санки, подпрыгнули, накренились... Зажмурились все!Удар!..Посыпались с санок люди будто горох, и самая первая Государыня императрица — хлоп в сугроб, только ноги торчат!Ах!..Побежали к царице со всех сторон придворные, слуги да солдаты — охают, ахают, головами качают — живали!..А Государыня из сугроба выбралась, хохочет, снег с лица стирает, сама вся румяная то ли из-за мороза, то ли от света шутих.Тут уж все наперебой, локтями друг дружку толкая, на гору побежали да скатываться с нее стали, сталкиваясь и кубарем вниз летя, и такой тут визг пошел да крики, что за несколько верст слыхать! Кто и расшибался в кровь, да тех в сторону отволакивали, дабы они веселью не мешали!И Карл Фирлефанц здесь же — как иначе, когда весь двор на санках с горок катается, иные в больших, чем хранитель Рентереи, годах и чинах!— Ну чего глядишь — айда место на санках искать, — шепчет Карл, подталкивая сына своего Якова в спину. — Надобно бы нам ближе к Государыне подобраться, чтоб приметила она нас.Делать нечего — пошли наверх, куда солдаты пустые санки волокли.Сели.Да тут же кто-то спереди на санки плюхнулся, на них опрокидываясь. Глянул Карл, а это не кто иной, как старый знакомец его, саксонский ювелир Гольдман — сидит, подбоченясь, хоть видно, что не по нраву ему забавы русские, лучше бы теперь в кабачке теплом вино пить да трубку курить, как то в старой доброй Германии принято.Вот уж и мест боле нет!Подскочили тут солдаты, ухватились с боков, побежали, санки к обрыву разгоняя. Скрипят полозья, тяжело дышат солдаты, визжат дамы... А Карл к самому уху Гольдмана наклонился да шепчет по-немецки:— А ведь то ты в лесу был, признал я тебя!..Вздрогнул саксонский ювелир, голос его заслышав, самого в жар бросило, хоть ветер ему ледяными иголками лицо сечет!Вот где им свидеться пришлось!..Свалились вниз — полозья на колдобинах прыгают, седоки с санок в снег валятся, по сторонам раскатываются — хранитель Рентереи в одну сторону, саксонский купец в другую!А боле они уж не встретились, Гольдман как из сугроба выбрался — с колен не вставая, да бочком-бочком, в сторонку побежал, где Фридрих Леммер с девками русскими в снегу валялся. Девки визжат, от Фридриха бегают, он их догоняет, наземь роняет, сверху прыгает и ну лапать да за груди щипать — нравятся ему девки русские своей ядреностью да простотой. Насилу Гольдман его высвободил.— Чего надо? — разозлился Фридрих, сам в сторону девок поглядывая да знаки любовные им подавая.— Худо дело! Ведь признал он нас! — взволнованно шепчет ему в ухо ювелир саксонский.— Кто признал-то? — в толк взять не может Фридрих. — Да кого?— Нас признал — Карл Фирлефанц, хранитель Рентерейный! — круглит глаза Гольдман.— Ну?! — ахнул, в лице переменившись, Фридрих Леммер. — Откуда известно?— Сам он мне о том сказал, как мы с горки на санках катились!.. Боюсь — не сегодня так завтра царице донесет!Помрачнел Фридрих, не до девок ему стало — махнул на них рукой, отчего те губки поджали да, фыркнув, побежали себе иных кавалеров для веселых игр искать.Купца поодаль возок ждал с печкой, жарко натопленной. Сели в тепле, плотно дверцы затворив.— Чего теперь делать-то будем?.. — растерянно вопрошает Гольдман.— Известно чего, — отвечает Фридрих Леммер да ладонью жест делает, будто режет кого.— Да, да, — кивает Гольдман. — Не лает да не кусает лишь мертвая собака. Так и надобно!.. Вот только как сие непростое дело сладить, чтоб подозрений на себя не навлечь да на каторгу через то не попасть?Стали думать да гадать, как...И хоть не сразу, да ведь придумали!.. Глава 22 ...Медленно катит по дороге повозка, груженная ящиками с патронами, — грязь непролазная цепляется за колеса, продавливается, будто каша, налипает на обода и оси. Идет мелкий, нескончаемый, противный дождь. Невыносимо хочется спать.Паша-кочегар уж дремлет, навалившись на ящики и часто во сне всхрапывая. Мишель слушает.— Да ведь не только наши, а и поляки тоже лютуют, — неспешно рассказывает Бабель. — В Житомире евреям погром учинили — грабили, бороды резали, ну да это обычное дело. Да сверх того на рынке пятьдесят евреев собрали и отвели в помещение скотобойни, где всячески истязали — штыками кололи, языки резали. Шесть домов вместе с жителями подожгли, и коли кто их спасать пытался, тех из пулеметов резали. Дворника, которому на руки мать сбросила из горящего окна младенца, прикололи... Наши пришли — тоже грабить стали... Все лютуют — такая война... Хоть у каждого своя правда.Вот, полюбопытствуйте.Вытащил из сумки серый листок.— Это листовка польская, мне перевели.Прочитал:— "Могилы наши белеют костьми пяти поколений борцов за наши идеалы, нашу Польшу, наш светлый дом. Ваша Родина смотрит на вас, трепещет... Еще одно усилие!.. Мы помним о вас, солдаты Речи Посполитой..."Трогательно и грустно, не как у нас, где одни лишь лозунги, а кроме них — ничего!.. Снабженцы, как водится, воруют, войска голодают, отчего тащат все подряд... Так и воюем — в грязи, в крови, в злобе...— Да ведь я тут и женщин видел! — подал голос Валериан Христофорович.— Женщин, верно, здесь во множестве, — согласно кивнул Бабель, — санитарки, медсестры, прачки, а кто просто к эскадронам прибился. Б... все отчаянные, но товарищи! Да и б... потому лишь, что товарищи и обслуживают всех подряд, не удовольствия ради, а жалея и в бедственное положение бойцов входя. Героические женщины — эскадроны в бой, пыль, грохот, обнаженные шашки, ругань семиэтажная, а они с задравшимися юбками скачут впереди — пыльные, толстогрудые, ни черта не боятся, в самое пекло лезут! А как бой кончится — коней поят, сено тащат, сбруи чинят, порты солдатские стирают, коли нужда есть, крадут в костелах и у местных поляков вещи, да тоже не для себя. А ночью никому не отказывают — за что их же, всем эскадроном пользуя, и презирают!..— Разве до того здесь? — подивился вслух Валериан Христофорович.— А чего ж — жизнь она везде жизнь, везде берет свое! Такие сюжеты иной раз узнаешь — ведь и убивают друг друга из-за ревности, и стреляются, и любят, и умирают в один день... Ей-ей — ведь доподлинно знают, что весь эскадрон через даму сердца прошел, а все ж таки любят!И смех и слезы!.. Фельдшер один двух дам полюбил, да все не знал, как с ними справиться так, чтобы ни одну не упустить, и ведь что удумал, стервец, — дал одной касторки, а как ту прослабило да схватило — побежал к другой любовь крутить!Мишель рассмеялся...Впереди показалась небольшая, уныло бредущая колонна пленных поляков. Все они были раздеты и босы, несмотря на холод и дождь. У едущих верхом конвоиров поперек седел наброшены штаны, видно, снятые с них.Поравнялись...— Откуда?— Из-под Мостков.Один маленький полячок в розовых кальсонах сел прямо в грязь, обхватил голову руками — видно, из сил выбился.— Кто ты? — обратился к нему Бабель.Тот ответил уклончиво, виляя, — навроде прапорщика он, но советских не бил.— Вы смотрите, доведите их живыми! — попросил Бабель.— Оно, конечно, отчего не довести — доведем! — пообещали конвоиры.Как стали отъезжать, пленные пошли дальше. Маленький полячок еле встал, да видно, тут же стал отставать.— Ну, топай, пся крев! — крикнул конвоир.Мишель, чуя недоброе, привстал, оглянулся.Заметил, как за спину поляку шагнул красноармеец с хорошим, приветливым лицом, как стащил с плеча винтовку.А ведь стрельнет! — испугался Мишель.— Эй!.. Стой! — торопясь, крикнул он.Но красноармеец, делая вид, что его не слышит, перехватил винтовку, молча ткнул поляка штыком в спину. Тот вскрикнул, взмахнул руками, упал лицом вперед, в грязь.Мишель отвернулся.— Не доведут их, — тихо сказал Бабель. — А коли доведут, все одно — порубают! Ожесточились все.Дале поехали молча...В Киверцах нашли штаб двенадцатой армии, где никому ни до кого не было дела. Узнали, что накануне у них перебежал к полякам в полном составе не то уральский, не то башкирский полк, и теперь все пребывали в унынии.— Где бы нам сыскать товарища Куприянова?— Да тут вроде был... Иде Куприянов? Кто Куприянова видал?— Да вон же он!Куприянов только что прибыл и уже взбирался обратно на тачанку.— За ним — быстро! — крикнул Мишель, сам первый бросаясь вон из штаба. Подскочил к тачанке, с ходу предъявил мандат.— Вы Куприянов?— А чего надо?— Поговорить.Куприянов недовольно взглянул на Мишеля, у которого даже петлиц не было.— Некогда мне... Как вернусь — так и поговорим.Крикнул ординарцу — щегольскому хлопцу, чтоб шибче трогал с места. Тот выдернул из-за голенища кнут, привстал, хотел было стегануть коней, да пред их мордами, загораживая путь, встал Паша-кочегар.— Эй, не балуй! — прикрикнул ординарец. — Поди прочь, дурак, не то счас конями стопчу!Но Паша-кочегар не сдвинулся, ухватив коней за узду.— Я те — стопчу!— Вы теперь пойдете со мной или мне придется применить силу? — пригрозил Мишель.Силу являл собой Паша-кочегар.Куприянов выругался матом, нехотя сошел с тачанки.Расположились тут же, на улице, в тени яблони.— В четырнадцатом году вы, кажется, состояли при коменданте Кремля? — спросил Мишель. — Это так?Глаза у товарища Куприянова воровато забегали.— Ну, положим, состоял... Не я один — все состояли... Проклятый царизм не спрашивал моего желания, как в солдаты забривал. Коли я отказался, меня бы в кандалы да на каторгу!..Ну да, а кабы выбор был, он бы, верно, из тыловой Москвы на германский фронт добровольцем попросился...— Про свое происхождение и дореволюционное прошлое я все как есть партии чистосердечно доложил и получил полное прощение. Так что ныне пред Советской властью чист! — заверил товарищ Куприянов.— Меня нисколько не интересует ваше прошлое, — поморщился Мишель. — Но коли вы в ту пору состояли при коменданте, так должны быть осведомлены о прибывшем в декабре четырнадцатого года из Петрограда особом грузе.— Это каком? — насторожился Куприянов.— Восемь больших деревянных ящиков, — подсказал Мишель. — Были такие?— Кажись, были... Но все разве упомнишь?— А коли были, то куда их дели? — встрял Паша-кочегар.— Откуда мне знать — я человек маленький, подневольный, — забормотал товарищ Куприянов, с которого давно, еще как только он увидал мандат ЧК, сошла командирская спесь, — может, я путаю чего — сколь времени прошло.— Вы постарайтесь вспомнить, это дело чрезвычайной важности! — внушал Мишель, стращая пуще прежнего и без того дрожащего товарища Куприянова.— Отпустите меня, мне по срочному делу ехать надобно, я же начпрод, — жалобно скулил Куприянов.— А как же быть с ящиками?— А может, и не было никаких ящиков, ошибся я, оговорился, запамятовал!.. Ничего я не знаю!— Да как же так?.. Вы же только что...Да ведь ежели он ничего не вспомнит, то, выходит, зря они за тыщу верст из Москвы сюда ехали?!— А ну дай мне, товарищ Фирфанцев, эту контру сюды! — вдруг сказал Паша-кочегар, оттирая Мишеля плечом. — Я с ним по-свойски потолкую!Да сграбастал снабженца за грудки, отрывая от земли.— Про ящики спрос иной, а ты скажи мне, треска сушеная, про эшелон с продуктами, что ты у красных бойцов украл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26