..Хочет Карл от него вырваться, да не может — приставуч саксонский купец, будто банный лист, что к непотребному месту прилип! С чего бы только — ране от Карла бегал, а ныне сам его нашел да не отпускает!..— Вам бы не о товаре, а о голове на плечах думать! — зло сказал Карл.— О чем это вы, герр Фирлефанц? — круглит глаза ювелир.А Якова уж не видать — куда пропал?..Но нет, не пропал Яков — в курительной он, где средь сизого дыма почти и не видать ничего — только неясные голоса звучат:— Ну что вы, господа, коли об удовольствиях речь, так надобно басурманок любить, коих незазорно хошь дюжину иметь. Очень сие удобно — ежели одна в ласке откажет, всегда другая имеется, а мало покажется, так и третья...Так ведь то знакомец Гольдмана говорит — он самый! Приблизился Яков — вкруг злодея юноши в сюртуках с офицерами стоят, слушают иноземного гостя, рты раскрыв.— О чем здесь речь? — играя любопытство, спрашивает Яков.— О нехристях, сударь, о том, что басурманки весьма удобные жены.— Да-да, — хохотнул кто-то. — Фридрих рассказывает нам прелюбопытные вещицы из жизни просвещенной Европы. Присоединяйтесь, господин Фирлефанц.— Разве он бывал на Востоке — в Индии или Персии и видел тамошние нравы? — подивился Яков.— В Индии, врать не стану, не бывал — не доводилось, а вот басурманок знавал, да близко-с — в бордели портовые в Гишпании и Португалии наведываясь. Занятные, вам доложу, дамы и весьма в утехах любовных искусные, такое иной раз вытворяют!..Смеется довольный собой Фридрих... Да уж не улыбается никто в ответ, видя, что Фредерик не для веселья шутит, а будто на рожон лезет, Якова дразня.— Будет вам, Леммер, чего шутить так-то.— Да разве это шутка? Вы вот хоть у господина Фирлефанца спросите, он в сем вопросе должен большим знатоком быть, коли в женах персиянку имел. Их в гаремах шахских зело прилежно учат господина своего услаждать...Вздрогнул Яков, будто пощечину получил.Не сдержался, крикнул:— Да вы мало что врун, вы еще и мерзавец, как я погляжу.Осекся Фридрих, враз ерничать перестав.— Вы бы поостереглись речей таких, коли вам голова на плечах не лишняя! Не то я вас живо на нее укорочу!— Вы? — с издевкой спросил Яков. — Да ведь вы все боле чужими руками драться привыкли, да притом исподтишка.Зарычал Фридрих, кулаки сжав. Видят все — хоть счас на Якова броситься готов, а отчего — понять никто не может: что тот ему такого обидного сказал?Но только до драки не дошло — не дерутся господа.Люди иного, подлого сословия при сем конфузе сошлись бы немедля на кулачках али похватали бы дубины с ножичками да тут же и порешили друг дружку. Господа — нет, у тех обхождение иное, хоть результат тот же самый...— Как же вас понимать? Уж не желаете ли вы, господин Фирлефанц, потребовать от меня извинений? — ухмыляясь, спрашивает Фридрих. Хоть и озлился он, да притом головы не потерял — хочет, чтобы Яков его вызвал, дабы право на выбор оружия за собой оставить.И уж почти добился своего!— Так и есть, — кивает Яков. — Коли вы не согласитесь теперь, что вы лгун и трус, да не извинитесь прилюдно, то я потребую у вас удовлетворения иным способом.— Вот и ладно! — ухмыляется добившийся своего Фридрих Леммер. — Коли вам так угодно — я в полном вашем распоряжении. Выбор оружия, я так понимаю, за мной?.. Так я, пожалуй, выберу...Выдержал паузу, с издевкой глядя в лицо Якова.— Пистолеты?.. Да нет, пожалуй, не пистолеты, пожалуй что... шпаги.А как то сказал, все с сочувствием глянули на Якова, а кое-кто безнадежно махнул рукой.— Но, впрочем, — будто спохватился Фридрих, — ежели вы считаете себя никудышным фехтовальщиком и попросите меня о замене, я, пожалуй, соглашусь на любое другое оружие, коим с удовольствием проучу вас!— Отчего ж — коль вы выбрали шпаги, так пусть будут шпаги, — сдавленно ответил Яков. — Назовите лишь время и место.— Господа, господа, к чему горячиться, дуэли запрещены — коли кто о том узнает, не миновать беды.— Если мой противник не болтун, то никто ничего не узнает, — заверил всех Фридрих Леммер. И, оглядываясь по сторонам, спросил: — Господа, кто согласится мне помочь, став моим секундантом, я ведь здесь почти никого не знаю...И, будто они того только и ждали, в тот же миг — вызвались секунданты.И теперь уж исправить что-нибудь было невозможно — сей спор могла разрешить лишь пролившаяся кровь... Лишь смерть одной из сторон — той или иной!.. Глава 27 На улице был дождь.И стояла виселица.Пред виселицей были выстроены в ряды двадцать сотен человек — но разве это был строй, коли большинство стояли в белых исподних рубахах и подштанниках, иные — босиком.Но даже им было лучше, чем тем, что находились пред строем. Те стояли на коленях — побитые, растерзанные, но покуда еще живые. Они сбежали накануне, пристукнув конвоира, и теперь были пойманы.— Да сколь можно-то — ведь дождь, ветер, померзнем все, — недовольно шептались в рядах.Беглецы молчали — им было уж все равно.Наконец от штабного домика подошли щегольски одетые польские офицеры — встали кучкой, переминаясь с ноги на ногу.Зачитали приговор: за свершенный побег полагалась беглецам жестокая порка, да только конвоир, что был при них, помер, за что следовала смертная казнь.— Что ж это за варварство такое? — охал и ахал, стоя в строю, Валериан Христофорович. — Ну выпорите, коли виновны, ну в крепость заключите — но разве можно жизни лишать за стремление к свободе! Как хотите, милостивые государи, но сие достойно гуннов.— А как вы предлагали преступников к стенке ставить? — напомнил Мишель.Кто-то из офицеров небрежно махнул стеком.К приговоренным подбежали польские солдаты, подхватили их под руки, подняли, поволокли к виселице. Палач уж натирал веревки бруском мыла.Беглецы — два красных командира — не сопротивлялись, спокойно встали под петли, на вынесенную из барака скамью. Они были так измучены бегством и последовавшим после поимки избиением, что ныне им было уж все равно, лишь бы поскорей отмучиться.Палач набросил им на головы мешки, накинул поверх петли, замер в ожидании, оглядываясь на офицеров.Те кивнули.Палач быстро подтянул узлы, спрыгнул на землю, отошел на шаг, примерился и пнул по скамье, вышибая ее из-под ног жертв, — те качнулись, будто из последних сил цепляясь за опору, за жизнь, соскользнули, повисли на враз потянувшихся веревках, ноги их, руки и тела отчаянно задергались, из-под мешков раздалось какое-то захлебывающиеся бульканье.Многие, не в силах глядеть на все это, отвернулись.Иные истово крестились...— Мало их рубали, ляхов — надобно было всех, чтоб под самый корень! — свирепо сказал кто-то.В минуту все было кончено. Казненные повисли, вытянувшись, тихо качаясь на натянутых веревках.— Вот и нас так-то!.. Сгинем мы здесь, господа — помяните мое слово! — пробормотал Валериан Христофорович. — Ей-ей — сгинем!— Ну что вы, ей-богу, каркаете — все каркаете и каркаете — без вас тошно! — возмутился Паша-кочегар.Экзекуция была кончена, но команды «Разойдись!» не последовало.— Чего теперь-то стоим, уж, кажется, вволю поляки над нами поизмывались! — роптали пленные.— Глянь-ка, глянь, то ж наши!..От штабного барака шествовали три офицера, одетые в форму царской армии, в белых парадных перчатках, в начищенных до блеска сапогах.— Ишь ты — вашбродие! — с ненавистью прошептал кто-то. Офицеры подошли, козырнули полякам, обернулись к пленным, обратились:— Господа!..В рядах недовольно загудели.— Да-с, именно так — господа! — громко, перекрывая шум голосов, повторил бравого вида штабс-капитан, привставая на носках и размахивая правой рукой.Мишель вдруг посерел лицом и, опустив, голову уставился себе под ноги.— Что с вами? — поразился сей внезапной метаморфозе Валериан Христофорович.— Нет-нет, ничего, я в совершеннейшем порядке, — уверил его Мишель, хоть на нем лица не было.Меж тем штабс-капитан, напрягая глотку, все кричал, обращаясь к пленным красноармейцам:— Я призываю тех, чьи души не разъела большевистская зараза, кто готов послужить своему Отечеству и вере! Хватит терпеть измывательства советских комиссаров, учиненные над русскими святынями, не отдадим на поругание красной чуме наших сестер и братьев!..Всякому, кто готов порвать с большевизмом, мы гарантируем полное прощение, хорошее питание, одежду и немедленное освобождение из плена!— Ишь чего — за тарелку похлебки покупают их благородия, — проворчал кто-то.— Не бойтесь комиссаров и чекистов, сюда не дотянутся их кровавые лапы!..Да ведь опять слова, и здесь тоже! — мгновенно подивился Мишель.— Сызнова в ярмо запрячь желаешь, вашбродие, да на штыки погнать?! — выкрикнул кто-то.Штабс-капитан дернулся, пытаясь высмотреть кричавшего, но тот спрятался за спины пленных.Вперед выступил молоденький подпоручик:— Кто готов порвать с большевистским прошлым — шаг вперед! — крикнул он.Из рядов вышагнуло несколько десятков пленных.— Иуды!.. — зашипели на них сзади.— Кто еще?.. Ну?.. Больше никого?Больше желающих не сыскалось, в лагере хоть и голодно было, и мерли пленники, как мухи, да все ж не так рьяно, как на передовой.— Чего держать-то нас под дождем — отпущай теперича в бараки! — крикнул кто-то.Вышедшим скомандовали:— На-ле-во!Те вразнобой повернулись и побрели прочь.Белые офицеры с презрением поглядывали на раздетых, худющих добровольцев, с коими им предстояло отвоевывать у красных Россию.— По баракам... разойдись! — крикнули поляки.Пленники, вытягиваясь в неровные шеренги, побежали к баракам, аккурат мимо офицеров.Мишель тоже бежал, шлепая босыми ногами по лужам, разбрызгивая жидкую грязь. И было уж совсем миновал офицеров, как его вдруг окликнули:— Фирфанцев?Мишель будто не услышал, устремляясь за впереди идущим.Но его вновь окликнули:— Мишель — ты ли?!. А ну — стой!..Мишель остановился, вытянув руки по швам. Был он в исподних кальсонах и рваной солдатской гимнастерке, что достались ему по случаю. Вид его был растерзан и жалок.Пред ним стоял, выпучив глаза, тот самый, что зазывал добровольцев в Белую армию, штабс-капитан. Был он сыт, ухожен, в ладно подогнанном мундире, и был безмерно удивлен встрече.— Ты что, Фирфанцев, ты не узнаешь меня?! — спросил он.Как не узнать, коли штабс-капитан был старинным приятелем Мишеля, с которым он не один год служил в сыскном отделении. Был он — Сашкой Звягиным!А ведь последний раз они виделись, когда тот на Дон подался, попросив приютить его на день-другой в квартире его батюшки в Москве. А как Мишель туда заявился, чтобы подобрать что-нибудь из вещей на продажу, приятели Звягина чуть было его не пристрелили, решив, что он непременно донесет на них в ЧК.— Ты как здесь оказался? Среди... этих? — спросил Звягин, брезгливо оглядывая бредущих мимо раздетых красноармейцев.— Долго рассказывать, — ответил Мишель. — Разрешите идти?Звягин нахмурился:— Ты что, Мишель, не дури — ты ж свой, я ж тебя знаю, ручательства за тебя давал! Или ты к красным подался?— Мне можно идти? — повторил Мишель.— Ладно, черт с тобой — иди покуда. Вечером я тебя сам найду!Когда Мишель вернулся в барак, на него с порога набросился Валериан Христофорович.— Кто это такой был? Чего ему от вас надобно? — с безумной надеждой в глазах вопрошал он.— Звягин это — мы с ним до семнадцатого вместе служили, — ответил Мишель.— Так, может, он нас отсюда вызволит или хоть об еде распорядится?.. Ведь пропадем мы здесь все! Вы уж не сочтите за труд — похлопочите...Смотреть на Валериана Христофоровича было больно — осунувшийся, потерявший свой величественный вид, весь в каких-то невообразимых обносках.— Вы поговорите? Обещайте мне!Мишель промолчал.Но вечером его вызвали из барака.Звягин ждал его в отдельном кабинете — скорее камере.— Как же тебя угораздило-то? — с укоризной спросил он. — Впрочем, я тебя не виню — в жизни всякое бывает. Я сам, как к Махно угодил, готов был ему на веру присягнуть, лишь бы не под нож! Ходил там у Нестора в заплечных дел мастерах Лева Задов — колоритнейшая фигура, тебе доложу — из живых людей жилы на шомпол будто нитки мотал! Так что не я — бог тебе судья...Как-то так вышло, что Звягин сидел, а Мишель стоял пред бывшим своим приятелем по стойке «смирно». И хоть были они когда-то близки, да не были теперь ровней.— Ты вот что, Фирфанцев, ты иди к нам, я тебя знаю, коли надо, поручусь, — широким жестом предложил Звягин, — нам такие люди во как нужны! — резанул себя ребром ладони по горлу.А жесты-то у него — «товарищеские», отметил Мишель.И дело было не в том, что Мишель испытывал симпатию к новой власти — ничуть, а в том, что переметываться вот так, из одного стана в другой, считал для себя по меньшей мере непорядочным. Ладно бы менять благополучную жизнь на барачные нары, но никак не наоборот! Да и что подумает о нем Паша-кочегар? И как быть с Анной?..Вот и выходит, что хоть не красный он, но к белым ход ему закрыт!— Нет, уволь, — покачал головой Мишель.— Боишься? — понял все по-своему Звягин. — Ну да дело твое: не хочешь — как хочешь, неволить не стану. А желаешь, я тебе, по старой дружбе, побег устрою — героем у «товарищей» станешь?— А что за это? — спросил Мишель.— Мне — решительно ничего! — заверил его Звягин. — Бумагу лишь подпишешь, что готов сотрудничать с контрразведкой. Кабы не поляки, кабы это было в моих силах, я бы тебя с легкой душой отпустил на все четыре стороны. Да лагерь-то не наш, и пленные не за нами числятся! Ну, что скажешь?— Нет, — отказался Мишель. — Ничего я подписывать не стану.— Да ведь сгниешь здесь заживо, не за понюшку табаку! — пожалел его Звягин. — Неужто не жаль?Может, и жаль — да как иначе?..— Разреши мне пойти? — вновь попросил Мишель.— Да погоди — поешь хоть! — остановил его Звягин, торопливо выкладывая на стол какие-то свертки.— Благодарю, — кивнул Мишель, чувствуя, как ему сводит желудок голодный спазм. — С твоего позволения, я возьму все это с собой.— "Товарищей" подкормить хочешь? — зло спросил Звягин.— Хочу, — кивнул Мишель, — товарищей...Уж ночью, когда в бараке все спали, он лежал без сна, думая, что, может быть, зря отказался от возможности выбраться отсюда, что, возможно, лучше было бы поступиться честью, чем предать Анну, — да теперь все одно, ничего уж не изменить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26