Начпродснаб Первой Конной армии Юго-Западного фронта, — сообщил он. — Я и подпись его на бумагах сверил — он это! Он эшелон в Москву отправлял!— Как вы говорите — Куприянов? — переспросил Мишель.— Ну да! — подтвердил старый сыщик. — Он и есть!— А инициалы у него какие?— А и В.Что-то Мишелю это напомнило — знакома ему была эта фамилия и эти инициалы! Откуда только?.. Или это мираж, фата-моргана, просто схожесть с именами кого-нибудь из прежних его по работе или фронту знакомых?Да нет же, не было у него знакомых с такими иницалами...Откуда же?!И тут будто его обухом по затылку ударило — да ведь все верно!— Как, вы говорите, отчество его — не Варсонофьевич ли?— Да... Но откуда вы узнали? — ахнул Валериан Христофорович.Теперь уж ему очередь удивляться пришла.— Да ведь знаком я с тем господином, хоть заочно, а знаком, — сообщил Мишель, — больно уж отчество у него редкое, запоминающееся. И знаете, где я имя его встречал?Валериан Христофорович с Пашей-кочегаром лишь глазами хлопали.— Да ведь не где-нибудь, а в кремлевском списке! И был он в нем под номером семь и числился, коли мне память не изменяет, помощником коменданта Кремля аккурат в четырнадцатом году, когда туда ящики с сокровищами царскими привезли!Вот ведь оборотец какой!— Так что же мы тогда тут сидим?! — вскочил на ноги Валериан Христофорович. — Да ведь надобно ехать, немедля, тотчас же!— Куда ехать? — подивился его прыти Паша-кочегар.— Как куда — на польский фронт, первым же поездом! Ведь коли он при коменданте состоял, он же знать может, где сокровища царские теперь находятся! Ехать надо, покуда его на фронте не убили.— Снабженцев не убивают, — усмехнулся знающий почем фунт лиха матрос. — Коли он вам нужен, надо отбить телеграмму в Особый отдел — пущай они заарестуют да сюда отправят!— Нет уж, голубчик, увольте, — вскипел Валериан Христофорович. — Не согласен я другим каштаны из огня таскать! Да и видел я, как ваши «товарищи» такие дела справляют — они ведь нам покойника в ящике пришлют, а он нам живым нужен! Нет, как хотите, а ехать надо самим, да теперь же, пока он не сбежал!— Так ведь это не прогулка — фронт! — задумчиво сказал Мишель. — Вам место сие лишь понаслышке знакомо, а мне в яви — как бы вам там с непривычки трудно не показалось.— Вот уж нет! — возмутился Валериан Христофорович. — Что я вам — мальчик? Да вы еще под стол пешком ходили, как я уж на Хитровку захаживал, да в самую клоаку! Или вы считаете, что Хитровка менее страшна, чем ваш фронт?"Эх, — подумал Мишель, — да ведь хитровская клоака против передовой — кущи райские!..Но и то верно, что иного выхода — нет. Коли телеграммы давать, еще неизвестно, как все обернется, а ну как он сам ту телеграмму примет?.. Да коли и арестуют его, то как бы по горячности своей раньше времени к стенке не поставили.Прав Валериан Христофорович — надобно ехать, и непременно самим!Да не откладывая — теперь же, немедля!.." Глава 18 Летит время... Вот уж и сорок дней минуло, как академик Анохин-Зентович сей бренный мир покинул... А коли так, то надобно бы по русскому обычаю помянуть покойника да на могилку его сходить.Вот и сходили!..Права была цыганка, а за ней незнакомец, что грозили Мишелю-Герхарду фон Штольцу бедами скорыми и неисчислимыми, по пятам за ним крадущимися — вот они и пожаловали...— Первый, вижу «объект». Не одного — с дамой.— С какой дамой?— С обалденной.— Но-но, ты не очень-то там обалдевай! Следи и докладывай о каждом их шаге.— Будет сделано!Уж как не хотел Мишель-Герхард фон Штольц идти на кладбище, памятуя, что пребывает в бегах, но разве может джентльмен даме отказать, трусость свою пред ней выказав?За что и нарвался!— Ваши документики, пожалуйста.Здрасте-пожалуйста — этим-то чего здесь делать — регистрацию у покойников проверять?.. Ну ничего, он их быстро своими «корочками» отпугнет.И Мишель-Герхард фон Штольц вытащил свой красивый, с вензелями, паспорт. Но милиционеры отчего-то его не испугались:— Гражданин фон Штольц, пожалуйста, пройдемте с нами.— По какому праву?— Вот по этому, — сунули ему в нос ордер на арест. — Давно мы тебя поджидаем!Видно, верно говорят, что преступников всегда влечет на место преступления или к жертве. Вот и этот пришел — никуда не делся!— А вы, девушка, можете быть свободны.Но Светлана не желала быть свободной от своего возлюбленного.— Оставьте его, он не виноват! — решительно заявила она.— А вы откуда знаете?— Знаю! Я ему верю.— Спасибо, — поблагодарил ее Мишель-Герхард фон Штольц. — Ты не беспокойся, я пройду с ними и вернусь.— Конечно, лет через двадцать, — кивнули милиционеры. — Шагай давай — ишь какую кралю себе отхватил, а мы тут, по его милости женской ласки не зная, в засадах сидим! Иди-иди, да смотри, без глупостей — не то пристрелим!Заканчивать свои дни на кладбище было бы моветоном — просто какое-то масло масляное, и Мишель-Герхард фон Штольц подчинился обстоятельствам в лице представителей органов правопорядка...Дальнейшее их знакомство проходило в теплой, но малодружественной обстановке — потому что в душном салоне милицейского микроавтобуса, в компании неулыбчивых, под два метра ростом оперработников, которые задавали ему нескромные вопросы.Кажется, на их сленге это называется допрос «по горячему следу».— Ну и вляпался же ты, парень! — похлопывая Мишеля-Герхарда фон Штольца по плечу и посмеиваясь, сказал один из милиционеров.— Во что? — поинтересовался Мишель-Герхард фон Штольц.— В то в самое! Причем по самую маковку!Покойник-то заслуженным академиком был, за него по верхнему пределу полагается! * * * — Я не убивал, — твердо сказал Мишель-Герхард фон Штольц.— А я и не говорю, что убивал, что хотел... может, просто повздорили, — миролюбиво сказал милиционер. — Выпили, не рассчитали, — он тебя послал, ты его — слово за слово, а тут нож под руку попади?.. Тогда твое деяние подпадает под совсем другую статью. Получишь лет пять-шесть, не больше, год адвокат выторгует, год предвариловка съест, еще один за хорошее поведение снимут, два амнистия скостит — через полтора на свободе будешь! О чем тут горевать?!Ну что, будем явку с повинной писать?— Я же говорю — я не убивал!— Но был там?Ну как тут отпираться?— Был.— Зачем?— Просто так, в гости зашел.— Горбатого лепишь? — ласково спросил следователь. — А вот я сейчас тебя, как приедем, в камеру к уголовникам определю — им как раз там такого красавчика не хватает.Перспектива оказаться в столь избранном обществе Мишелю-Герхарду фон Штольцу не улыбалась.— Что ты делал у академика Анохина?Нужно было что-то отвечать. Что-то, что указало бы милиционерам на их место.— Меж мной и академиком имел место схоластический спор относительно правил правописания в древнешумерской письменности.— Чего? Какой спор?..— Ах, все-таки спор!.. Нуда — потом, понятно, драка — кровь в голову — нож в спину — труп. Так?— Нет!— Упорствуешь? А если в слоников поиграть?Игра в слоников происходила не в африканской саванне и не в джунглях Индии, а гораздо ближе — здесь же, в машине.— Сержант Симанчук!— Я!— Давай сюда «слоника».— Айн момент!..«Слоник» был резиновый и холодный. Но точно — с хоботом.— Надевай! — приказал следователь.— Разве ожидается сигнал химической тревоги? — иронично удивился Мишель-Герхард фон Штольц.— Ага! — радостно кивнул следователь. — Я даже знаю, кто будет пахнуть и цвести. Держи-ка его, Симанчук.Голову Мишеля-Герхарда фон Штольца вдели в противогаз.— Вы нарушаете права человека! — успел выкрикнуть он.— Точно — нарушаем, — легко согласился следователь. — А вы мочите заслуженных академиков. Что хуже?И пережал рукой шланг.— Ты зачем был у академика?— Бу-бу-бу-бу-у-у! — ответил подозреваемый. Ну вот и разговорился!Следователь ослабил хватку и поднес шланг к уху:— Громче!— Я пришел показать ему одну вещицу, — раздался загробный голос.— И какую же?Молчание.Затычка в «хобот».— Бу-бу-бу-бу-у-у!Как просто-то все, как в сливе раковины: заткнул — копится информация, открьи — потекла.— Бу-бу-бу...— Говоришь, колье, которое царю Николашке принадлежало? Неужто?— Бу!..— И где оно теперь?Так он им и сказал!..Затычка!..— Бу-бу-бу-бу!..Так — он им и сказал...Сказал:— В квартире академика!Почему — там? Или чтобы передышку получить? В прямом смысле слова.— Не врешь?— Бу!..Конечно, соврал. Но ведь во спасение...Пока они квартиру обыщут, да еще раз, да ничего не найдут, он что-нибудь придумает...Но не тут-то было!— Поедешь с нами!— Бу?— К академику!— Бу?!— Вот там, на месте, все и покажешь!Вот те и бу... Глава 19 Холодно, лес стоит синий, заиндевевший, по самые верхушки в бездонных сугробах утонувший, бесшумно сыплется, сверкает на солнце иней — ни зверя, ни птицы не видать и не слыхать, будто повымерзли все!Но чу! — бренчит вдалеке в морозном воздухе, серебром рассыпаясь, колокольчик, скрипит под полозьями снег, вот вывернула из-за поворота карета, кони храпят, выдыхая ноздрями пар, морды заиндевелые, на губах, на упряжи сосульками пена застыла, из-под копыт снег комьями летит. На козлах кучер в необъятном тулупе восседает, будто воробей нахохлился, привстанет, ожжет коней кнутом, крикнет:— Но-о, шибче ходи-и, ир-роды!..Пронесется карета в брызгах снега будто призрак, и вновь тихо...В карете тепло — в ногах, на подставке железной, уголья остывают, жаром дыша, за заледеневшими оконцами угадываются чьи-то лица.— Эх, Яков, друг ты мой сердешный, да ведь сколь лет уж минуло, пора бы о судьбе своей помыслить да девку себе справну приглядеть, чтоб в дом ввести, не век же бобылем жить...Ноет у Карла сердце за сына своего единственного.— Аль не слышишь меня?— Слышу, батюшка, как не слышать... Да ведь сердцу не прикажешь — не надобен мне никто, одна лишь Дуняша мне люба!— Так нет же ее, и косточки ее давно в землице сырой истлели, а тебе тридцать пятый годок уж пошел... Сколь раз к тебе сватов засылали, а ты всем от ворот — поворот!И то верно, завидный жених Яков — лицом пригож, фигурой статен, царицей обласкан, при Рентерее государевой вместе с батюшкой своим состоит, в Санкт-Петербурге и в Первопрестольной ювелирные лавки имеет, отчего не беден — сколь девиц на выданье на него заглядывается, сколь свах обхаживает, «товар» свой на все лады расхваливая, а он хоть бы на одну взглянул...— Да ведь не о себе, о тебе я ноне радею! Теперь я тебе опора, а как помру, кто тебе помогать станет, в ком поддержку в старости да дряхлости найдешь? Без женской руки и пригляда в упадок дом с хозяйством придут...— Так-то оно так, — соглашается Яков. — Да ведь сынок мой Федор, что Дуняшей рожден был, другой матушки уж не примет.— Взрослый Федька-то, чай, шестнадцатый годок пошел, сам того гляди женихаться зачнет, — серчает Карл. — А ты с ним будто с дитем малым играешься. Тебе бы еще кого родить, чтоб роду нашему силу придать, чтоб я на старости лет мог с младенцем понянькаться, потискать его да на коленках подержать.Молчит Яков, о чем-то своем думая, глядит в окошки, инеем подернутые, и не иначе как милого дружка своего, любовь свою Дуняшу, что из плена персиянского вызволил, а здесь не уберег, вспоминает...Катит карета, тлеют в ногах остывающие уголья, храпят разгоряченные кони, погоняемые кучером:— Но-о!.. Шибче беги, родимы-я!..— Буде в Москву прибудем, надобно тут же во дворец явиться, да непременно на глаза Государыне попасть, дабы угодить ей каменьями нашими и обхожденьем, — учит сына Карл.— К чему ж, батюшка?— От сего карьер твой зависит, кто ближе к трону, тот Императрицей обласкан и милостями ее осыпан сверх всякой меры.— К чему мне милость ее, коли я и так все имею, — усмехается Яков.— Глуп ты еще, хоть почти сед, — качает головой Карл. — Ноне ты счастье за хвост поймал, а завтра, все потеряв, кандалами загремишь. Сколь людей, поболе тебя имевших, все в одночасье теряли, притом головы лишаясь, как батюшка мой и дед твой Густав Фирлефанц.Не о том забота моя, чтоб боле, чем есть, выслужить — дай бог, хоть то, что имеем, не упустить! Коли Государыня тебя приметит, да приголубит, да приласкает, то станешь ты опосля меня на Рентерею, дело наше продолжив, до какого ныне много иных охотников имеется... Сколь мне еще осталось при должности сей состоять — чай, не молод я уже, на войнах весь изранен, ныне слабость и хвори меня одолевают, не ровен час помру — ты один моя надежа!..— Полноте, батюшка, — отвечает Яков. — Сил вам еще не занимать.— Оно так, да только все мы под богом ходим и, что завтра будет, наперед знать не можем...Так беседуют промеж себя Карл с Яковом и оттого не слышат, как отстал, потерялся за сугробами отряд солдат, в охрану им снаряженный, — не топочут позади кони, не слышно команд.Вот стукнул кто-то в переднее оконце, притискиваясь лицом к мерзлому стеклу.— Чего тебе, Прошка, надобно? — вопрошает Карл.То слуга Прохор, что подле кучера в тулупе сидит, сказать что-то пытается, да только за шумом и топотом не слыхать его. Тычет рукой куда-то назад, глаза пучит, рот будто рыба разевает. Не иначе случилось что — уж не волки ли вослед бегут?!Повернулся Карл, лицом к оконцу холодному припал, иней пальцем соскреб, дышит на стекло, теплом своим его оттаивая.Глянул — что за черт: нет при нем охраны — подевалась куда-то! Али с дороги сбились? Не к добру то!..Тут шум, треск, будто из пушки выпалили — упало поперек дороги огромное дерево, полетели сучья, поднялась снежная буря, а как снег осел, видно стало, что дале пути уж нет.— Тпру-у! — закричал отчаянно кучер, осаживая коней.Мотнуло карету так, что она чуть набок не завалилась.— Что там? — спрашивает тревожно Яков.— Ох, неладно дело, — бормочет Карл, на коленки бухаясь да из-под лавки ящик с пистолями вытягивая, что он всегда при себе возит. — Не иначе, разбойники лесные шалят.И верно — так и есть. Из-за сугробов, из-за стволов заиндевелых полезли иваны в тулупах, снегом обсыпанных, в руках у кого дубины, у кого палаши, а у кого и ружья — страсть!Кучер, как завидел их, стал что есть мочи нахлестывать коней, дабы повернуть их назад, да куда там — узка дорога, скоро не развернуться!— Ах беда-беда! — причитает, сокрушается Карл, сыну пистолет протягивая. — Не одолеть нам злодеев без солдат, видно, придется теперь помирать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26