Окна задребезжали, затряслись так сильно, что очертания рам расплылись, как расплывается в глазах язычок вибрирующего камертона.
Этот ужас длился с четверть минуты, когда вбежал какой-то встревоженный человек и, завернув кран, прекратил доступ воде. Ужас рисовался на лицах присутствующих, они примолкли и только испуганным шепотом спрашивали друг у друга, что это было.
Инженер тоже тихо заговорил с человеком, остановившим турбину — это был механик заграничной фирмы, поставившей турбину, которая и была собрана под его руководством. Совещание их было серьезным и кратким и закончилось тем, что механик открыл люк в дощатой части пола, закрывавший ход в подпол. В люк нырнул не только сам механик, но и инженер. По железным скобам, вбитым в каменные стенки, они спустились до самой воды.
Пока оба возились там, настроение участников прерванного торжества несколько улучшилось. Начало тому положил акционер-шутник, попытавшийся острить — мол, крестная мать слишком сильно отвернула кран, — но никого не рассмешил. Не удалось это сделать и мистеру Моуру, который, оскалив зубы, постучал своей эбеновой тростью в пол со словами:
— А у крестницы-то тоже изрядный голос, правда, мисс Тинда?
— Что вы такое говорите, мистер Моур? — отозвалась та, чуть не плача.
— Что ты делаешь, хочешь простудиться?! — строго прикрикнула на нее пани Майнау.— Отойди сейчас же от этой ядовитой дыры, а лучше и вовсе уйдем отсюда, у меня до сих пор кожа вся в пупырышках, как терка! С того пожара, когда горел театр на Виденке, не пугалась я так, как теперь, — и она принялась было рассказывать о катастрофе, которой была очевидицей, да вдруг умолкла и пристально посмотрела на свою ученицу: в глазах Тинды стояли слезы. Пани Майнау в полной панике схватила ее за руку: — повторила она.— Не вздумай реветь, не то прямо сейчас можешь отказаться от выступления, только этого не хватало, ей-богу!
— Это уже второе... второе зловещее знамение! — жалобно, как ребенок, всхлипнула Тинда.— Прошлой зимой, когда лопнуло окно, и теперь вот это!
— Господа! — снова подал голос акционер-шутник, впрочем, заподозренный в том, что был лазутчиком неприятельского стана.— Господа, что же мы бродим с этими бокалами, как со свечками, ведь шампанское согреется у нас в руках — выпьем за турбину, может, она придет в себя, услышав этот тост! Слава, господа!
Никто, правда, не поддержал клича «Слава!», но пить стали все, кое-кто даже чокнулся.
Императорский советник — он стоял рядом с Муковским над открытым люком — с горечью глянул на акционеров. Произнести здравицу в честь пуска турбины надлежало ему самому.
Наконец инженер в измазанном фраке и с грязью на лакировках вынырнул из люка, за ним вылез механик с большой масленкой в руках.
— Я знал, что это пустяки, просто надводный подшипник был недостаточно смазан — наверное, забилась автоматическая подача масла, мы пока обошлись масленкой,— доложил инженер императорскому советнику.— Теперь, думаю, дело пойдет на лад.
— Ничего не пойдет! — раздался вдруг энергичный голос человека, который сегодня еще слова не промолвил.— Тут принципиальная ошибка, вам следовало установить горизонтальную турбину с всасывающей трубой над плотиной! Предупреждаю — оставьте дальнейшие попытки, машина плохо рассчитана или плохо сделана и собрана — если только дело не в самом притоке воды!
Говорил никто иной, как личный секретарь мистера Моура. Горе Тинды, истинную причину которого понимал он один, придало ему мужества высказать свое мнение; впоследствии оно часто фигурировало на судебном процессе акционерного общества «Турбина», предъявившего заграничной фирме иск о компенсации потерь.
А сейчас ответом молодому Незмаре был только повелительный взгляд инженера, смерившего его с ног до головы, как бы с недостижимых высот,— хотя позже, стоя перед следователем, он не раз вспоминал это предостережение сына сторожа.
Инженер снова подошел к крану и повернул колесо.
О том, что последовало, очевидцы помнят лишь как-то смутно. Никто из них, правда, никогда не испытал землетрясения, но все были согласны в том, что оно, видимо, так и ощущается — словно сдвинулась, дернулась из-под ног почва — прежде всего это почувствовали именно ноги; всех мгновенно охватило безумное желание как можно скорее спастись из этого помещения, которое как бы закачалось до самого основания. Однако эти колебания — следствие сотрясения вертикального вала турбины — очень скоро прекратились. Окна уже не дребезжали — они визжали на высоких нотах в железных рамах, и, можно сказать, счастье, что паника была недолгой, ибо завершил все это оглушительный треск — страшное мгновенье! Перетруженный вал переломился, и целый фонтан воды выхлестнуло на пол машинного зала.
Но к этому моменту участники торжества были уже снаружи, где столкнулись с толпой рабочих, убегавших из старого здания «Папирки» — там начала валиться штукатурка с потолка. О силе сотрясений, передавшихся всему, что окружало турбинный зал, можно судить хотя бы по тому, что в одном из окон первого этажа улликовской виллы, стоящей как-никак на другом берегу узкого, правда, рукава реки, на глазах у свидетелей вывалилась решетка...
При таких обстоятельствах нечего удивляться, что участники сорванного торжества поторопились покинуть арену неудачного пуска, который, ввиду катастрофических последствий, следовало счесть большим несчастьем.
Катастрофические последствия начали сказываться уже на заседании правления общества, собравшегося немедленно в кабинете нынешнего его президента. Проходило это заседание чрезвычайно бурно, до того даже, что мистер Моур, взбешенный донельзя, уехал, не дожидаясь какого-либо решения, чем поставил под сомнение свое намерение приобрести — на определенных, официально неоглашаемых, но известных в кругах акционеров, условиях — примерно в десять раз больше акций, чем он уже имел.
Вследствие этого буря, до сих пор обращенная против инженера-проектировщика, которому согласно договору грозил весьма солидный штраф, после отбытия Моура обрушилась на президента Уллика. Ему ставили в вину выбор заграничного завода, изготовившего турбину. Защищаться от этого обвинения было трудно, и правление разошлось в весьма возбужденном состоянии и при заметном недостатке сдержанности в словесных выражениях по адресу президента, полчаса назад столь обожаемого; решено было созвать назавтра чрезвычайное собрание пайщиков, каковое, впрочем, могло состояться сейчас же, поскольку все пайщики в полном составе собрались на улице перед виллой Уллика, поджидая членов правления.
3
Счеты Л. Фрея с К. Улликом
Императорский советник остался в своем кабинете наедине с собой и со своим отчаянием, о чем говорило уже одно то, что сидел он, обхватив голову руками.
У него поистине были все основания отчаиваться.
Ибо если прочие акционеры по закону несли материальную ответственность только в размере стоимости приобретенных ими акций, то Уллик поручился всем своим имуществом, отписав его как цену за землевладение на острове «Папирки», предоставленное, включая и водное право, в пользование обществу. Единственное, что здесь не принадлежало ни ему, ни обществу, была старая башня, выделенная его шурину Армину Фрею в качестве отступного за его долю в фирме «Уллик и Комп.». В сущности, эта фирма оказалась арендатором у бывшего компаньона, А. Фрея. Жилой дом на берегу оставался еще в собственности Уллика с преимущественным правом купли обществом «Турбина» — это было сделано на случай такого расцвета, который позволил бы Уллику выстроить новый, более импозантный дом.
В данную минуту ни во что так мало не верил пан Уллик, как в осуществление этой мечты; поломка турбины уже сейчас стала предметом разговоров в промышленных кругах Праги, и только экзотичность акций общества «Турбина» спасала от опубликования точных цифр, которые показали бы их падение. Спасение зависело теперь только от того, купит ли мистер Моур, как он условно обещал, остаток акций, хранящихся в сейфе общества.
Странное поведение Моура, его поспешный уход с заседания взбудораженного правления под каким-то ничтожным предлогом никак не подтверждали его намерение сдержать свое слово, обусловленное неудачей Тинды на вечернем спектакле. Императорскому советнику, правда, известны были интриги Моура, который не побрезговал ради этого стыкнуться с Богуславской-Змай, но в его глазах эти интриги были лучшим доказательством искренности американца. Однако в минуту глубокого сокрушения пану Уллику пришло в голову, что борьба за успех дочери на оперной сцене, особенно если она завершится согласно замыслу Моура, может означать только скандал. И он вдруг подумал, что двух скандалов, связанных с его именем, причем за один день — все-таки многовато. И он нажал кнопку электрического звонка, проведенного на кухню.
Он как следует, без прикрас, объяснит ситуацию своей любимой балованной дочери, убедит ее, что только она в состоянии спасти положение, отказавшись от выступления после сегодняшних бурных событий. Если же и это на нее не подействует, он будет беспощаден к ней и отцовской властью запретит выступать — хотя от такого шага мистер Моур всегда настоятельно его отговаривал. В самом крайнем случае он напомнит Тинде о ее матери — это всегда приводило к желанному результату.
Но горничная Тинды, срочно посланная за своей госпожой, вернулась с сообщением, что пани Майнау увезла барышню тотчас после этой суматохи, а милостивому пану велено передать, что в полдень у барышни будет еще одна репетиция на главной сцене.
Императорский советник только рукой махнул, и когда кухонная русалка удалилась, он снова предался своему отчаянию.
А тут — словно у него мало было оснований отчаиваться — постучался человек, добавивший еще одно.
— Войдите,— сказал советник, и в кабинет вошел прокурист.
— Что там еще? — с вполне оправданной досадой встретил его Уллик и, пристально посмотрев в глаза верного своего помощника, вскочил с неожиданной резвостью.— Что случилось?!
— Вексель,— хмуро ответил прокурист.
— Какой еще вексель? Мы же все уплатили к десяти часам! — растерянно вскричал советник.
— Этот...— прокурист сделал паузу.— Этот не числится в наших книгах, и вообще он — не от фирмы!
— Пан прокурист! — в голосе Уллика появились угрожающие нотки.
Старый служащий перестал теребить мочку своего уха, с которой обирал пух, и с жестом беспредельной преданности пояснил:
— Нет, это частный вексель, личный — пана шефа...
— На какую сумму?
Не сразу и еще более хмуро прокурист признался:
— На четыре тысячи крон.
— А сколько осталось в кассе после сегодняшней выплаты?
— Около четырехсот, пан советник.
— Сапристи!
Императорский советник по привычке зашагал из угла в угол.
Так вот почему Боудя сегодня не показывался!
Эту совершенно второстепенную мысль, объяснявшую отсутствие сына, отец перебил другой, куда более серьезной, а именно — мыслью о подделке подписи; впрочем, честно говоря, это не так еще терзало бы сердце отца, если б не сумма: четыре тысячи!
Необходимо было придумать, где взять эти деньги!
— Кто? — спросил он.
— Самый грязный в Праге ростовщик. Грограунер.
— Пан прокурист, вы забыли, что ваш шеф не водит дел с грязными ростовщиками!
Прокурист поклонился с горестной улыбкой.
Советник еще дважды измерил шагами комнату, сказал:
Пускай подождет полчаса!
Прокурист вышел, за ним отправился и его шеф — к бывшему компаньону, к шурину своему Армину Фрею.
Никто не в состоянии описать то невероятное усилие, каким Уллик заставил себя пойти к человеку, с которым не разговаривал уже четверть века. Мысли его так были заняты этой настоятельной и проклятой необходимостью, что даже самое примечательное из того, что встретилось ему на пути, не задело его, как должно.
Поднимаясь по лестнице старой «Папирки», безлюдной теперь — был обеденный перерыв,— он лишь на минуту остановился в дверях цеха, в котором, как верещали работницы в панике, обвалился потолок. Все столы, все лежащие на них неоконченные работы и пол покрыты были кусками серой известки, а подняв глаза к потолку, Уллик увидел, что на нем не осталось ни кусочка штукатурки; печально смотрели на хозяина обнаженные потолочины, впервые за два с половиной столетия снова увидевшие белый свет...
То был единственный во всей «Папирке» не сводчатый, а плоский потолок, одновременно служивший полом для жилища Армина, до которого оставался уже только один пролет лестницы. Уллик остановился перед таинственным входом в это обиталище и подумал, что никогда еще он не переступал этого порога. Припомнил и причину этого, как бы мгновенно обозрев все двадцать пять лет упорной ненависти между ним и Армином, такой упорной, что, раздумывай он еще секунду,— вряд ли позвонил бы в эту дверь, хотя фальшивый вексель, выданный Боудей, наносил ему несопоставимо более тяжкий удар, чем даже поломка турбины.
Звонить ему пришлось три раза, прежде чем внутри послышался легкий шорох, словно мышка пробежала, и кто-то с величайшей осторожностью приоткрыл было дверь за синим занавесом, да тут же снова затворил ее и скрылся внутрь.
Это была Жофка Печуликова.
Прошло еще довольно много времени, и за деревянной решеткой раздались очень энергичные шаги; синяя завеса отдернулась, и показалась голова Армина с ее добела светлыми кудрями.
Армии вопросительно нахмурил брови, и в глазах его отразилось изумление.
— С кем имею честь? — спросил он зятя.
— Императорский советник Уллик,— ответил тот столь церемонно, как если бы в самом деле в жизни не встречался с Армином.
— Если вы пришли посетить пана Армина Фрея, то, к величайшему своему сожалению, должен вам сообщить, что его нет дома и когда он будет для вас — совершенно мне не известно.
Пан советник приподнял за хвостик свою феску, молча поклонился и медленно пошел прочь.
Этого Армии никак не хотел, уход зятя лишал его триумфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54