— И вообще говорите поменьше. Пускай накладные расходы и все прочее, включая рекламу в Америке, обойдутся вам в девяносто тысяч — мистер Пирпойнт Морган заплатит вам за оба фолианта в три раза больше, и это будет вашей чистой прибылью, Лейб Блюмендуфт!
— Как, вы даже знаете, кто покупатель? Ну, вы все-таки...
— Осторожней, господин Блюмендуфт, каждое новое бранное слово будет вам стоить пять тысяч крон, беру так дешево, чтоб не лишать вас смелости.
Блюмендуфт, скрипнув зубами, выговорил:
— Одним словом — сколько хотите за свою работу?
— Двадцать тысяч, да за «ганефа» еще двадцать. Блюмендуфт задохнулся.
— Зе верн унс руинирен!4 — прохрипел он.
— Фирму «Блюмендуфт и Лейб»? Да ведь я-то знаю, кроме этих двух, нет у вас компаньонов, а уж эти связаны друг с дружкой, как тело с душой. Не хотите? Ладно, забирайте свой «Устав» номер один, а со второго я сорву свой переплет, минутное дело!
1 И все-таки вы подлец! {евр. жаре.)
2 Хотите меня на тот свет отправить? (евр. жарг.)
3 Не кричите так, не то я велю вас вышвырнуть! (евр. жарг.)
4 Вы нас разорите! (евр. жарг.)
И Армии схватил длинный нож для разрезания больших листов бумаги.
Отуманенным, отчаянным взором следил Блюмен-дуфт за действиями своего заклятого врага, который отлично понимал психологию своего сообщника, знал, что Блюмендуфт, которому все эти переговоры доставляли наслаждение, причем наслаждение страстное, еще и длит это наслаждение, медля вмешаться, тем самым подвергая труд Армина опасности уничтожения; а это для него, Блюмендуфта, в самом деле означало бы потерю огромной прибыли.
Но и Блюмендуфт знал, что Фрей никогда не приведет в исполнение свою угрозу; и все же, когда Армии схватил книгу и широко размахнулся ножом, Лейб закричал с таким пронзительным подвизгиванием, что стекла задребезжали:
— Хальтн зе айн, зе нарр! 1 — и вытащил туго набитый бумажник откуда-то, где, быть может, укрывался некий внутренний, относительно чистый человек.
Медленно пересчитывая, Лейб стал выкладывать на стол бумажку за бумажкой, провожая каждую душераздирающим вздохом.
— Ишь, какой густой шкурой оброс этот Блюмендуфт! — поддразнивал его Фрей.— Прямо как лиса зимой! В шабес, да еще в Новый год, деньги считает! Причем три четверти этих кровных бросает на ветер, а небось где-нибудь в животе своем смеется над глупым гоем, который так продешевил! Но я дам вам в придачу совет, Лейб. На двадцать второй странице книги, которую я для вас переплел, отсутствует дырочка от книжного червя, который прогрыз все остальные страницы, весь том, оставив нетронутой только одну, двадцать вторую. Как станет мистер Пирпойнт Морган листать свое новое приобретение, наткнется на двадцать вторую страницу — что скажет тогда мистер Пирпойнт Морган? «Хорошо,— скажет он,— но отчего же этому червю не по вкусу оказалась именно двадцать вторая страница, что он ее не тронул?» Гм, подумает мистер Пирпойнт Морган, возьмет лупу и станет вглядываться, вглядываться... А наглядевшись, скажет мистер Пирпойнт Морган: «Ей-богу, лист-то старый, как и остальной велин, да буквы на нем не старые и, ей-богу,— скажет он,— печать не такая, как на остальных страницах, нет, буквы выведены тростниковым пером».
1 Остановитесь, ненормальный! (евр. жаре.)
И скажет этот мистер: «Том не комплектен, а я его покупал как комплектный». Тут позовет он профессора из Бостона и профессора из Филадельфии, и на господина Блюмен-дуфта выпишут ордер на арест. Я-то сразу это заметил и мог исправить, у меня есть все калибры для имитации дырок от червей, но, подумал я, подожди, придет господин Блюмендуфт, и ты ему покажешь, как небрежно работают в Лондоне!
— Да отсохни у вас рука от плеча и донизу, если б вы так поступили! — вскипел Блюмендуфт.— Вас зенен зе мешугге, херр кайзерлихер рат?\ 1 Из того, что вы сказали, видно, что вы ни вот настолечко не разбираетесь в деле. Именно этот лист — боже, скольких трудов стоил он брату Шмулю! — и есть доказательство подлинности остальных. Мы показываем мистеру Моргану этот лист, что в нем нет дырки, и он подписывает заявление, что ему это известно. Тем больше он поверит, что остальные страницы подлинные, поверит нашей честности в делах! Что же вы молчите, господин Фрей?
— Ай, Блюмендуфт! Все-таки девочки доведут вас до тюрьмы. Вон вы уже пожелтели от них, как лимон; оставили бы их в покое, по крайней мере, когда делаете большой гешефт — вы ведь из тех, кому любовь действует на мозги. Работать с вами опасно! Вы ненадежны!
Блюмендуфт воззрился на бархатного чернокнижника, небрежно развалившегося в итальянском кресле, и во взгляде его отражалась искренняя опаска и нетерпение — что же последует из речей Фрея.
— Да, по тому, что вы сказали, я вижу, что книгу печатали у вас в Бардейове. Честь и слава вашему брату Шмулю, он и меня обманул. Однако в этой страховке путем декларирования одного поддельного листа есть загвоздка. Не спросит ли вас мистер Пирпойнт Морган: как же тогда этот честно признанный фальшивый лист попал в издание шестнадцатого века? Вот то-то!
Блюмендуфт, до сих пор слушавший с открытым ртом, теперь закрыл его и, оставив деньги на столе, взволнованно зашагал от стены к стене просторного помещения, вздыхая и дергая себя за куцые пейсики.
1 Вы что, рехнулись, господин императорский советник?! (евр. жарг.)
Иногда, для разнообразия, он ломал руки так, что суставы трещали, и все приговаривал:
— Ях вер мир ди орен аб унд да ауген аусер-айссен! 1
Фрей же отыскал в своем образцово содержащемся инструментарии элегантный футляр, в котором, как в швейцарской готовальне, лежали обернутые в шелк коротенькие тоненькие стальные трубочки, раскрыл книгу на злополучной странице и стал с величайшей осторожностью пробовать, какую из трубочек можно было бы легко ввести в червоточинки соседних страниц. Подобрав соответствующий калибр, он, просунув ту же трубочку через червоточину, слегка выдавил ее абрис на нетронутом листе, наметив таким образом с точностью до волоска нужное место; затем он вложил под двадцать вторую страницу тонкую стальную пластинку, с одной стороны обтянутую сукном, и, терпеливо вращая трубочку, в пять минут вырезал острым ее краем круглую дырочку на двадцать второй странице, которая, как проверили оба знатока, и местом и размерами пришлась точно к остальным червоточинам. Естественно, что в полном томе, через все страницы сразу, можно куда легче и надежнее имитировать ход червя.
— Безупречно! — с горестным вздохом произнес Блюмендуфт, гулко ударив себя по лбу.
— Вот этим орудием было бы эффективнее,— протянул ему Армии увесистый молоточек,— разве что вы изберете более ритуальный способ самоубийства!
С этими словами он подал еврею длинный обоюдоострый нож.
Пока Блюмендуфт произносил по адресу своего мучителя многословное, занявшее целые полминуты, страшное проклятие, тот ловко пересчитал деньги, сгреб их со стола и погрузил в недра своей мантии. И не успел Блюмендуфт отдышаться, как оба фолианта уже были обернуты шелковой бумагой; уложить их в картонный футляр помогал уже и сам Лейб, выказав сноровку и бережность, необходимую в обращении со столь драгоценным товаром.
1 Ох, кто бы вырвал мне глаза и уши! (евр. жаре.)
Затем открыли люк в потолке, позвали Вацлава, который, судя по тому, что он не сразу откликнулся — «сейчас, сейчас!» — видимо, уснул там наверху, и Фрей обратился к своему гостю с приветливым словом:
— Ну, Лейб, здесь вам больше нечего делать. Привет вашей «кале», да имейте дело лишь с одной, и примите мой совет: раньше, чем через полгода, не производите никаких торговых операций с «Уставом Святого Духа», и каждый день дважды перелистывайте его, чтобы запах выветрился.
Но ему так и не удалось «доехать» Лейба своими шуточками — из пылающих глаз еврея уже не исчезало выражение ужаса, с каким он смотрел на Армина, словно видел перед собой воплощенного Вельзевула или Бельфегора. Ибо Лейб не мог отвязаться от представления обо всем том ужасном, что могло произойти с ним, если б Фрей не обнаружил изъяна в подделке.
— Э гшайтр манн ,— молвил Лейб уже на лестнице,— величайшая похвала, какую только может высказать сын Израиля о ком бы то ни было, похвала куда более высокая, чем определение «э герехт манн» 2. Но тут снова открылась решетчатая дверь, и Армии, вручив Вацлаву конверт, сказал:
— Как пойдете обратно, Вацлав, передайте это барышне Тинде — я прошу ее зайти ко мне в час дня.
После всего этого Армии тщательно запер вход в свою отшельническую келью и, поймав обоих котят, доставленных Блюмендуфтом — который в своем ошеломлении забыл поставить их в счет, конечно, ненадолго, Армии слишком хорошо знал своего поставщика,— и поднялся с ними через люк на так называемый чердак. Это было помещение, представляющее внутренность почти правильного куба, построенное из балок и досок внутри купола и разделенное перегородками на четыре части. Большие окна в каждой из четырех сторон куба давали много света; помещение это служило второй великой страсти Армина — разведению ангорских кошек.
Голубятня же, занимавшая, впрочем, самую малую часть в сердце отшельника фирмы «Уллик и Комп.», помещалась под самым коньком купола — туда вела уже только приставная лесенка.
Котята с таким удовольствием нежились в объятиях Армина, свернувшись в клубочек, что ему пришлось силой приподнять их головки, чтоб хорошенько разглядеть важнейшие признаки породы.
1 Умный человек (евр. жарг.).
2 Справедливый человек (евр. жарг.).
Да, все верно!
Зрачки котят сузились до того, что образовали черточку с волосок толщиной, и открылась вся радужная оболочка; тут с особенной отчетливостью проступила ее изумрудная зелень, опалесцирующая всеми цветами радуги мысленно процитировал Армии строчку из Лафонтена.
Не оставалось сомнений — оба зверька происходили по прямой линии от чистой персидской расы, завезенной в шестнадцатом веке в Италию Пьетро да Лавалем; их глаза были тому неопровержимым доказательством, если бы кто-нибудь не удовлетворился окрасом — желтоватым, с коричными полосками,— и шерсткой, нежнее гагачьего пуха.
Пальцы Армина задрожали от радости, когда расшалившийся котенок, лежа на спинке в его руках и помахивая пышным хвостиком, перекатывал свои вспыхивающие изумрудом глаза, словно желал хорошенько разглядеть своего нового хозяина.
Иметь пару настоящих «лавалек» — да это куда больше, чем владеть поддельным переплетом!
— Ишь, какой хитрый безобразник! — проговорил Армии и, зачарованный насмешливо-озорным взглядом кошачьего детеныша, поднес его мордочку к губам — и поцеловал бы, если б в ту же секунду...
В ту же секунду прогретый солнцем воздух сентябрьского утра прорезал высокий мужской выкрик:
— Эй — ррраз!
И тотчас раздался глухой удар, похожий на холостой выстрел из пушки.
Не так силен был сам звук, как последовавшее за ним сотрясение.
Армии ощутил его скорее костями, позвоночником, чем слухом, а для этого надо было, чтоб сначала содрогнулись ребра и хребет всего здания.
Так оно и было.
Отшвырнув своих новых любимцев, Армии застыл с раскинутыми руками и, закрыв глаза, ждал нового удара.
Но его не последовало.
Лишь по-прежнему пыхтела выхлопная труба.
Армии как можно дальше высунулся из окна.
1 Настоящие персидские глаза мадам де Файель (фр).
3
Фабрика и ее шеф
Фабрика бумажных изделий фирмы «К. Уллик и Комп., императорско-королевские поставщики двора» была одним из довольно крупных предприятий, промышленных или ремесленных, какие во множестве возникли по берегам Влтавы между старыми мельницами. По большей части производство этих предприятий зависело от потребления, или усиленной эксплуатации, водной силы. Некоторые мастерские с небольшим персоналом обосновались на стороне острова, обращенной к правому берегу реки и отделенной от него неширокой, зато глубокой протокой с быстрой и чистой водой. Через протоку был перекинут мостик, соединяющий мастерские с жилыми домами, стоящими уже на главном берегу и образующими почти непрерывный уличный ряд.
С этой улицы вид на протоку открывался только через арку под господским домом семейства Уллик, воздвигнутым в самом наивном причудливо-мещанском стиле. Архитектура этого здания напоминала изделие кондитера, которому вздумалось бы сочинить монументальный торт. Миленький вид дома не портили даже несоразмерно большие буквы, составляющие название фирмы, железные, густо позолоченные, соединенные между собой ажурным орнаментом и укрепленные на гребне шиферной крыши. К сожалению, размашистые спиральные узоры этого ажурного орнамента отчасти закрывали герб «придворного поставщика», грифоны на котором выглядели как-то слишком уж мрачно. Быть может, их раздражала элегантная непринужденность фонтанчика, что целыми днями, а то и ночью, играл резиновым мячиком; фонтанчик же находился в садике размером в несколько пядей, усыпанном таким желтым песочком, как будто его специально окрасили. Через середину садика вела дорога, проходившая затем под домовой аркой к мостику и далее к фабрике; коммуникация не очень практичная, ибо под аркой не проехать было даже грузовой телеге, так что сколько-нибудь объемистые грузы (а их довольно часто возили с фабрики) приходилось доставлять к улице на ручных тележках. В силу этой причины миленький домик-торт был настоящей занозой для нынешнего шефа фирмы, тем более, что теперь надо было тем же путем доставлять к фабрике еще и строительные материалы.
Поэтому в течение дня на висках пана Уллика набухал порядочный узор из вен, весьма чувствительный барометр его настроения, и его элегантное, обычно шепотом произносимое «сапристи» 1 звучало порой как резкое, лишенное всякой утонченности, проклятие.
Так бывало особенно в тех случаях, когда пан шеф присутствовал при прибытии фабричной, украшенной гербом «придворного поставщика», разводами, золотом и лаком, тележки с плоским низким кузовом, которую рабочие вручную толкали на остров, через мостик, к фабрике и здесь сгружали с нее восьмиметровую, окованную железом и заостренную на конце сваю, каких требовалось полсотни штук, чтобы укрепить ими небольшое углубление в протоке для установки там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54