.."
"Я всех твоих людей знаю. И Леночку Боровскую..."
"А в Ригу мы всё-таки прорвались...Хотя вы и сдали наших людей латвийским спецслужбам. Дружите семьями да с друганами из Латвии? А то что там 600000 русских даже избирательных прав не имеют, знаете?"
"Политинформация мне Вениаминыч не нужна, я сам кого хочешь прополитинформирую. Скажи-ка лучше за что ты нас так не любишь?"
"Вы сдали наших ребят латвийцам. А ребята ехали на акцию в защиту старых чекистов. Вы даже солидарности со своим племенем не испытываете!"
"Мы"... Он пустился рассказывать про то, как опустил КГБ Ельцин, а вот, наконец, пришёл человек, который возвращает им их права, их прежнюю силу карающего меча государства.
"Понятно,- сказал я - только для кого караете? Раньше для диктатуры пролетариата, для народа, а сейчас для олигархов что-ли? Не воображайте себя наследниками Дзержинского. Он был революционер, пол-жизни в тюрьмах просидел. Я его дневник читал, как там ночами вешать выводили. А Вы реакционеры, Вы - охранка. Вы - противоположные Дзержинскому типы. Вам памятник Дзержинскому ни в коем случае отдавать нельзя."
Так мы ехали беседуя. В Барнауле было очень холодно. Выяснилось, что вылет нашего рейса в Москву задерживается на три часа. Кузнецов озлился. Через некоторое время в машину принесли водку и закуску. "Вениаминыч, будешь?" - спросил Кузнецов. "Выпей, когда ещё в следующий раз придётся. Жрать будешь нормально, в Лефортово хорошо кормят, сам бы ел, а вот с этим, этого не будет." Я дал себя убедить. Выпил. С удовольствием. Появилась вторая бутылка. Я сказал: "А Серёге нельзя налить?"
"Не, сказал Кузнецов, он высокомерный твой парень, потому не получит."
"Что значит, высокомерный?"
"Ну держится так. Дерзко."
Затем меня и подполковника оставили вдвоём. Он стал вынимать пистолет и щёлкать своим пистолетом. Потом сказал, что жаль что мы не на одной стороне. Я сказал, что жаль, что они охотятся за патриотами своей Родины. Он сказал, что мы могли бы, вот если бы я согласился... Я сказал, что предлагал генералу Пронину работать с нами. Выяснилось, что речь идёт не об этом.
"Что вербуешь меня, Михаил Анатольевич?"
"Вербую",-сказал он.
"Вот мой ответ тебе, смотри". Я постучал ребром ладони левой руки по локтевому сгибу правой, сжав её в кулак.
"Ах ты..." - сказал он.
"Можешь меня тут застрелить на хер, Михаил Анатольевич",-сказал я равнодушно. "Ты же мне предлагал на мою же организацию стучать, ребят сдавать, как же ты хочешь чтоб я реагировал?"
Я выпил всё что мог с ними, у них. Я не боялся что начну болтать себе в ущерб. Я всегда славился умением и способностью выпить. И в самолёте я допил джин энд тоник Эдуарда Вадимовича, съел его и ещё чей-то, и свой обед. У них были слабые желудки, у меня - нет.
Сергей Аксёнов под строгим контролем капитана Кондратьева сидел через проход. Мы занимали задние места в гражданском самолёте. Офицеры были все вооружены.
В Москве у траппа самолёта меня ожидала Газель. В Газели меня посадили в "стакан" без воздуха, и мы поехали через уже зелёную Москву.
В Лефортово (никто не сказал, но я догадался) меня посадили в безвоздушную комнату с парой стульев и столом. Двое военных в гебешной форме взглянули на меня и ушли. Принесли синий костюм, такой я видел когда-то по телевизору на Радуеве. Переписали мои вещи. Оставили трусы и ботинки. Пришла женщина - врач. Самым унизительным было заворачивать по приказу женщины крайнюю плоть.
Через пол-часа я нёс матрас, шагая между двумя охранниками. Мы попали в некий коридор, потом в центр, откуда лучами исходили четыре коридора (как потом оказалось, это здание Екатерина построила в виде буквы "К"). Для меня открыли железную дверь, и я вступил в тюремную камеру, дверь закрыли. В камере были три металлических кровати, окрашенных синей краской. Я положил на одну из них матрас и сел. Сцена из классического романа.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35