Я
- младший, мне в походы ходить. Мне нужно воинское искусство постигать.
Дядя Агигульф как приехал, сразу смекнул, в чем дело, и стал
говорить, что у брода опытного воина поставить нужно. И в роще тоже боец
потребен. Очень дяде Агигульфу не хотелось на поле работать. Валамиру-то
хорошо, у Валамира рабы есть, а дядя Агигульф сам как раб, когда дедушка
Рагнарис за него возьмется. Это дядя Агигульф так говорит.
Однако вышло все иначе. Хродомер так рассудил: Аргаспа с Теодагастом
можно домой отпустить и раба, им отданного для помощи, себе назад забрать,
а в рощу Валамира отправить. Брод же и в самом деле мальчишкам поручить.
Атаульфу, к примеру.
Да и пастухи за бродом на дальнем выпасе приглядывать будут. А
Агигульфу у брода торчать незачем, если работы невпроворот.
Валамиру в роще одному сидеть было неохота. Скучно, да и страшно,
видать. Воины вообще по одиночке ходить не любят, больше парами. Дядя
Агигульф говорит, что это неспроста заведено. Дедушка Рагнарис сказал, что
так и быть, пусть до страды дядя Агигульф в роще со своим дружком сидит,
но потом уж домой пусть вернется. А Валамиру в помощь Ода отправить, стадо
же на Мунда-калеку оставить.
Валамир надулся и стал говорить, что за рабами все одно пригляд
нужен. Кто за рабами его приглядит? Дедушка Рагнарис рявкнул, что он
самолично приглядит, а заодно и за Валамиром приглядит, больно бойкий
стал.
На том и порешили.
Валамир с Агигульфом в рощу уехали да там и сгинули. В селе их почти
не видели. Замечали только валамирову замарашку, что со жбаном пива
нет-нет в рощу нахаживала, только так и понимали, что герои наши в засаде
еще живы.
Все тихо было и спокойно. Один раз только Мунд с Одом говорили, что
на дальнем холме вниз по течению всадника видели. Постоял на гребне и
исчез.
А может, померещился им всадник.
Да и не до всадника этого было, потому что жатва начиналась.
Гизульфа дедушка действительно решил к делу приставить. В первый
день, как на поле выходили, сам отправился брата моего Гизульфа
пробуждать. Нашел Гизульфа на сеновале, где тот обнявшись с валамировой
рабыней, с замарашкой, спал. Девчонку ту Мардой звали, потому что на
хорька лицом была похожа. А другие ее Фанило называли, то есть
"Грязнулька". Она на любое имя откликалась, даже на "эй, ты". Ласковая.
Дедушка как увидел, что Гизульф с этой Мардой спит, осерчал. Палкой
Гизульфа огрел, совсем как дядю Агигульфа. Гизульф подскочил и захныкал -
не хотел на поле идти. Дедушка его с сеновала согнал и пинок присовокупил
вдогонку. После Марду за волосы взял, велел в рощу бежать и бездельника
этого, сына его Агигульфа, от дружка да от жбана пивного оторвать и домой
позвать. Отец, мол, кличет.
Или в Вальхалле Агигульф себя представляет и не ведает там, в райском
блаженстве, что страда началась?
Добавил, чтоб без Агигульфа в селе не появлялась. Пригрозил: мы, мол,
с Хродомером люди старой закалки, дурных баб конями разметывать привыкли.
Эта Марда только ресницами белыми моргала и улыбалась дедушке
Рагнарису. Она привыкла, чтобы на нее кричали. Гизульф говорит, что Марда
очень ласковая.
Дедушка ее от души пониже спины хлопнул, только звон прокатился. И
убежала Марда-замарашка в рощу - нашего Агигульфа домой звать.
Хмыкнул дед и пошел на Гизульфа да на Тарасмунда орать. Скоро, мол, с
сопляком Валамиром судиться придется из-за гизульфова потомства. Еще
выкупать, упаси боги, замарашку с ублюдком ее придется - не в рабстве же
нашему правнуку маяться. Гизульфу крикнул, чтоб шел на потомство свое
работал. А на Тарасмунда напустился, точно пес бешеный: куда, мол,
глядишь! Распустил сыновей со своим Богом Единым! Прежде, при отеческом
богопочитании, и обычай отеческий чтили, семя свое налево-направо не
разбрасывали... Рачительны были, чужих рабынь не брюхатили.
Тарасмунд тихим голосом спросил, с чего, мол, батюшка взял, что Марда
брюхата? Дедушка Рагнарис возразил, что по таким, как эта Марда, никогда
не видать, что брюхата, пока младенец не запищит.
Я поближе подошел, чтобы послушать. Неужто Гизульф отцом скоро
станет? Я тогда буду дядей, как наш дядя Агигульф, и сынка гизульфова
всему обучу, чему нас дядя Агигульф обучить успел. И возмечтал об этом.
Но тут дедушка Рагнарис развернулся и очень ловко меня палкой достал.
Гаркнул, чтобы я под ногами не болтался, а на реку шел и у брода сторожил,
раба же, который там сторожить был поставлен, домой, к Хродомеру, гнал -
работать.
У брода я поначалу никого не увидел. Покричал немного. Тут в кустах
зашевелилось, застонало. Поначалу я испугался, подумал, что враги
напали-таки и ранили раба. Но он просто спал там и просыпаться не хотел.
Выбрался, борода и волосы клочьями торчат, лицо сонное, глаза недовольные.
Не понравилось ему, что разбудил его.
Я ему то передал, что мне сказать было велено:
- Эй, ты! Давай, к хозяину ступай! Теперь я тут сторожить буду.
И поплелся раб, только взором меня наградил сердитым.
А я на его место в кустах устроился и стал о гизульфовом сынке
мечтать. Удобно там, в кустах, лежать было. Тот раб себе там гнездо свил,
соломки натащил. Лежать мягко.
Мечтал я о том, как мы пугать этого сынка будем. Все ему покажем - и
кузницу, и озеро с деревней брошенной, и царя-лягушку, и штаны раба-меза.
Многому дядя Агигульф нас научил.
Потом смотрю - Марда идет. Как мимо проходила, я ее за юбку ухватил и
рядом сесть понудил. Марда в куст полезла охотно, а после почему-то так на
меня поглядела, будто обманул ее кто. Будто не меня там увидеть ожидала.
Я и говорю ей:
- Марда! Как есть мы с тобой теперь родичи, хочу тебе имя предложить
для сынка твоего.
Марда удивилась, глаза раскрыла. Я ей имя сказал, что вымечталось
мне:
- Вультрогота!
Марда от хохота на меня повалилась. Вся затряслась. Я из-под Марды
выбрался - и что в ней Гизульф нашел? Тяжелая, как мешок с камнями, и
костлявая, одни локти да коленки. Рассердился, что так дерзко с родичем
своим хихикает.
- Не смей, - говорю, - Марда, хихикать!
Она из кустов выбралась и так, со смехом, убежала. Дура.
Я ей вслед крикнул:
- Фанило!
Сидел я, сидел. Врагов не было. Скучно мне стало. Жалеть уже начал,
что на брод меня послали. На поле хоть трудно, да интересно. Можно
послушать, как дедушка Рагнарис дяде Агигульфу советы дает. А здесь одни
пичуги верещат да на голову нагадить норовят, вот и все развлечение.
И сморило меня. Зарылся я в гнездо, еще рабом до меня свитое, и
заснул сладко.
Спал я долго. Проснулся, когда солнце сместилось и в лицо стало бить
сквозь листву. Сел я в кустах, от сонной мути отряхнулся. Вспомнил, почему
здесь лежу, а не дома. На брод поглядел.
И обомлел.
К броду с того берега трое всадников спускалось. И не наши это были,
потому что наши все в селе. Двое с копьями, наконечники издалека блестели.
И понял я: чужаки!
Бежать надо, предупреждать. Вскочил в кустах - ноги как ватные.
Отлежал ноги, пока спал.
Поковылял сперва, потом побежал к селу. Сразу на поля побежал, потому
что там все были. Бегу и кричу: "Чужаки, чужаки!"
Мне навстречу Хродомер вышел и остановил. Спросил, что за чужаки,
кого я видел. Я сказал:
- Трое на конях. Двое с копьями. Прямо к броду шли.
Тут Хродомер на своих кричать стал, дедушка Рагнарис - на своих.
Человек десять вооруженных навстречу тем чужакам пошли. Я жалел, что дяди
Агигульфа нет, что он все еще в роще сидит. Уж дядя Агигульф один бы со
всеми троими справился!
Бросились бежать, чтобы в село чужаков не допустить. На околице вышли
им навстречу, встали стеной.
Чужаков не трое, а четверо оказалось - двое на одном коне ехали. Тот,
четвертый, мальчиком был, зим семь или восемь ему, по росту судя.
Тот, что с мальцом сидел, на землю соскочил и вперед вышел, чтобы с
нашими говорить.
И тут мы увидели, что это Ульф.
Сильно изменился Ульф. Всегда поджар был, а стал тощий, будто
облезлый. Лицо серое, волосы серые, не то седые, не то пыльные. Когда с
лошади слезал, за бок держался и морщился. Глядел мрачнее обыкновенного. И
всегда Ульф невеселым был, а тут будто с того света возвратился.
Мальца с коня снял и Рагнарису передал. Это Стилихон был, несносный
сын моей сестры Хильдегунды. Я его сразу признал и невзлюбил за то Ульфа,
что Стилихона притащил. Нам и Ахмы-дурачка, что в доме, смердя, помирал,
доставало.
Рагнарис Стилихона принял и сразу на ноги его поставил, на руках
держать не стал. Сильно подрос Стилихон, тяжелым стал. И глядит
зверенышем, а прежде с любопытством глядел и без всякого страха.
Ульф сказал, что беда большая случилась. И поговорить о том нужно ему
со всем селом, чтобы все знали.
Дедушка Рагнарис сказал, что где Ульф - там и беда, так что
удивляться нечему.
Тот только зыркнул злобно, но смолчал.
Тут дедушка Рагнарис на тех головой мотнул, кто на конях сидел и
копья держал. Спросил: мол, эти тоже с тобой?
Ульф сказал дерзко:
- Со мной!
Дедушка Рагнарис проворчал:
- Небось, такие же бедоносцы, как ты.
На то Ульф сказал, что насчет бедоносцев не знает, но один из них
кузнец.
Тем временем спутники ульфовы спешились и ближе подошли, коней в
поводу ведя.
Который из двоих кузнец, я сразу понял. Лицо у него темное, с копотью
въевшейся, и руки такие, что вовек не отмоешь. Оттого и волосы
снежно-белыми казались, и густые, сросшиеся брови. Нос у того кузнеца с
широкими ноздрями, будто не то принюхивается, не то гневается. Грудь
бочкой, ноги кривые. На прокопченном лице диковатые глаза посверкивают. Я
сразу эти глаза запомнил, потому что они покрасневшие были, как будто
кровь близко подступает.
Впрочем, кузнеца из двоих угадать - семи пядей во лбу не нужно было
быть, потому что второй из спутников ульфовых девкой оказался. Я таких
прежде и не видывал. Дюжая девица ростом с воина, одетая как воин и
вооруженная как воин. Сама белобрыса, глаза серые, холодные, рот будто
мечом прочеркнули - тонкий и прямой. На кой она такая Ульфу понадобилась?
Хродомер с Рагнарисом как спутников ульфовых разглядели, так и
затряслись от злости. Хродомер Рагнарису сказал, чтобы сам разбирался с
гостями, которых сынок дорогой к нему в дом привел, а уже потом к
остальным на погляд вел, ежели жив еще останется. Не иначе, как долго по
весям шастал, пока таких вергов выискал. Небось, их ни одна банда не
брала, одному только Ульфу и пригодились. И вечно-то Ульф, как собака в
репьях, отребьем себя обвешивает...
Рагнарис хотел было Хродомеру возразить, уже и краской налился, и рот
раскрыл пошире, да Ульф опередил его. Никакой почтительности в Ульфе не
осталось (и прежде-то немного ее было). Руку на рукоять меча положил и
Хродомеру велел собачий лай прекратить, а выслушать, что ему скажут.
Что-то пережил Ульф такое, что и на Хродомера бы руку поднять не побоялся.
Слава об Ульфе и прежде такая ходила, что никто с ним драться бы не
захотел. И потому замолчали, дали Ульфу сказать.
- Звать их Визимар и Арегунда, вандалы они. А дома у них нет.
Рагнарис затрясся и глаза опасно сощурил - не любил вандалов. Тем
более - бездомных. Но Ульф опять упредил его, добавив:
- Не сегодня-завтра и мы такими будем.
Рагнарис наконец слово вставить смог. Будто запруду прорвало, когда
заревел страшно и зычно:
- Ничуть не сомневаюсь, коли такое вандалище да с такой вандалицей к
нам под крышу привел. Они, глядишь, и солому с крыши сжуют, и бревнами
закусят, тебя же, дурака, над собственным твоим очагом поджарят.
Я, глядя на вандалов, был согласен с дедушкой. И все наши были с ним
согласны. Дед продолжал:
- Чего больше-то с собой не привел? Что поскупился, мало взял? Все
племя бы ихнее вандальское, свирепое да лукавое, сюда тащил! Никогда в
тебе, Ульф, надлежащей рачительности не было...
И тут до деда дошло, что без семьи Ульф домой явился. Ни Гото, ни
Вульфилы с ним не было. И спросил дед:
- А твои-то где, жена да сын?
И сказал Ульф тем же голосом:
- Мертвы они.
Дед только рот раскрыл, словами подавился.
Тут отец мой Тарасмунд вмешался и сказал дедушке Рагнарису:
- Пусть сперва поедят с дороги.
И в дом позвал Ульфа и вандалов, спутников его.
Ульф как в дом вошел, сразу запах от Ахмы почуял и спросил, кто
помирает. Ему сказали, что Ахма-дурачок помирает.
- От чего помирает? - спросил Ульф.
Ему ответили, что по глупости на меч напоролся. Ульф спросил, кто же
дурачку меч дал. Тарасмунд отвечал, что сам Ахма меч взял, когда пир
готовить надумал, всю птицу перебил, собаку зарезал у тестя своего - все
гостей выкликал.
Ульф насупился и сказал, что правильно дурачок гостей выкликал.
Видать, боги его надоумили. А нас те же боги последнего ума лишили, коли
не услышали мы голоса их.
Вандалы же все помалкивали.
Ильдихо как увидела девицу Арегунду, так плюнула в сердцах. И мать на
эту Арегунду с неодобрением поглядывала; сестры же мои, Галесвинта со
Сванхильдой, смехом давились.
Арегунда же сидела прямая, как будто копье проглотила, в одну точку
смотрела перед собою. Кузнец камору оглядывал, брови хмурил.
Как за трапезу сели, дедушка Стилихона рядом с собой посадил. Сверху
на них дедушкины боги закопченные мрачно смотрели.
Все четверо - и Ульф, и вандалы, и Стилихон-малец - жадно ели, как
псы, куски глотали. Как трапезу окончили, Тарасмунд Ульфу сказал, чтобы
показал гостям сеновал, где им спать лечь; самому же Ульфу наказал
вернуться и все нам рассказать, что с ним случилось.
Ульф так и поступил. Вандалы, как голод утолили, звероватости в
облике немного утратили и вести себя благочинно стали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30