оставил, дескать, недоумка, когда в капище предлагали отвести в
голодный-то год, теперь сам с ним разговаривай! И с соседом Агигульфом
тоже. Всю птицу у него погубил, окаянный дурак, пса извел. На роду, что
ли, дедушке Рагнарису написано, что сыны его в рабство за долги пойдут
один за другим? Потому что Агигульфа, сына младшего, он, дедушка Рагнарис,
на это гнусное дело не отдаст. Пусть Тарасмунд за своего сынка полоумного
отвечает, коли пожалел на свою голову.
Тарасмунд только и буркнул, что Агигульф-сосед родич теперь наш, с
ним договориться можно. И к Ахме направился.
Ахма с мечом опасен был. Для безопасности Ахму убить нужно было бы,
но кто же станет убивать человека, родича своего, у него же в доме?
Беззаконно это, пусть даже и дурачок Ахма. Да и блаженного убить мало у
кого рука поднимется. Это какой грех на себя взять!..
Мы уже разглядели, что Ахма сильно ранен был. На меч от неловкости
упал, что ли?
Когда Тарасмунд подошел к Ахме, я затаил дыхание. Неужели и отца
родного мечом пырнет?
Тарасмунд наклонился к Ахме, будто тот и не вооружен был, и спросил о
чем-то. Ахма приподнялся, стал что-то объяснять ему. Тихо говорили, мы не
слышали, о чем. Дедушка Рагнарис закричал недовольно, чтобы Тарасмунд
объяснил, в чем дело.
Отец наш Тарасмунд выпрямился и сказал, что Ахма хотел пир устроить.
Для того и птицу забил, чтобы всех угостить.
Тут Ахма завопил, перебивая отца, и соплями шмыгая, объяснять стал:
мол, гости едут, гости к нам едут. Издалека едут, голодные едут.
Эти слова нам всем очень не понравились.

Решили Фрумо искать. Бояться стали, не случилось ли с ней беды. В
селе ее не видели. Теодагаст на кобылу свою сел, по округе поехал. Он
Фрумо и нашел. Она на берегу была, выше села по течению, там, где глину мы
берем. Шла Фрумо по берегу, сама с собой разговаривала. Теодагасту же
объяснила, что Ахма послал ее смотреть, не едут ли гости на пир.
Все жалели Агигульфа-соседа.
Думали еще, не оттуда ли, куда Фрумо ходила, ждать беды. Но потом
решили, что оттуда беда прийти не может, потому что еще выше по течению
берега больно топкие с обеих сторон. Любая беда завязнет, особенно если
конная.
Если сверху по течению беда эта идет, то ей, чтобы к селу выйти,
нужно немного на заход солнца взять. А если с той стороны идти, то к селу
незаметно не подобраться - там далеко видно.

Ахма-дурачок поранился серьезно, поэтому его решено было к нам в дом
забрать, чтобы было, кому за ним приглядывать. И Фрумо тоже одну оставлять
нельзя было. Поэтому ее тоже к нам в дом забрали. Дедушка Рагнарис велел
Ильдихо за Фрумо присматривать. Ильдихо сердилась и шипела, но дедушку
ослушаться не смела.
Ахму же в доме положили, и наша мать Гизела за ним ходила.
И Рагнарис, и Тарасмунд, оба воины бывалые, в один голос говорили:
плохая рана.

На другой день после куриного побоища Агигульф-сосед из бурга
вернулся. Его раньше ждали; недоумевали, что не едет (потом оказалось, он
Теодобада ждал, тот в отлучке был).
Мы как раз трапезничали, когда Агигульф-сосед к нам вошел. Не вошел,
а ворвался. Страшен был Агигульф-сосед. Если сравнить, то на том тинге,
где дело о бесчестии его дочери Фрумо разбирали, был куда как кроток по
сравнению с сегодняшним.
Но благочинность трапезы порушить ему не дали. Дедушка Рагнарис не
дал. Агигульф-сосед, весь красный, только рот раскрыл, а дедушка уже велит
Ильдихо - чтобы ложку гостю подала. И на место слева от себя показал,
чтобы садился. На этом месте обычно дядя Агигульф сидит; но дядя Агигульф
сейчас в отлучке. Когда весело деду, он меня или Гизульфа сажает на это
место, кто милее ему в тот день. Уже давно хмур, как туча, дед, и место
слева от него пустует. А справа, как положено, отец наш Тарасмунд сидит.
Плюхнулся Агигульф-сосед на скамью, ложку принял. Но не ест, к горшку
не тянется, очередь свою пропускает. Правда, дышать спокойнее стал, как
увидел, что дочь его ненаглядная, кривая и беременная, Фрумо
придурковатая, за обе щеки наворачивает, так что за ушами трещит. Так
лопала дурочка, что и гостя, кажется, не замечает. Тут Гизела, мать наша,
за рукав ее дернула и сказала ей вполголоса: "Поздоровайся с батюшкой".
Фрумо отцу заулыбалась, через стол к нему потянулась, чуть горшок не
своротила, и поведала: "А Ахма, муж мой, вон там в закутке, помирает". И
головой показала, где.
Агигульф-сосед на деда нашего уставился. А дед знай себе степенно
кушает и ложкой рот обтирает. Тарасмунд, что справа от деда сидел, глаз от
горшка не поднимал, будто узрел там что-то.
Лишь окончив трапезу, дед ложку положил и спросил соседа спокойно:
мол, как, в доме был? Агигульф-сосед отвечал: был. Дед сказал:
- Секиру мы от дождя в дом внесли. И меч на месте ли?
Сосед подтвердил: да, на месте и меч, и секира.
Дед же сказал:
- А птица твоя пропала, Агигульф. Жара стоит. Протухла птица.
- А отчего бы это ей протухнуть? - Агигульф спрашивает.
- Отчего же убоина протухает? - ответствовал дед. - От того и
протухла. - И добавил: - Нам чужого не надо. Хвала богам, своего хватает.
- А кто птицу-то мою забил? - Агигульф-сосед спрашивает.
- Твои и забили, - дед отвечает.
Сосед наш рассердился и кричать было начал, что, видать, шутники
нашлись попользоваться слабоумием дочери и зятя его. Небось, Агигульфа
(дяди нашего), шута горохового, с дружком его Валамиром рук дело.
На что дед сурово сказал ему, что сын его Агигульф с Валамиром сейчас
жизнью рискуют, среди гепидов, народа вражьего, за село родное ратуют. Или
на тинге том у Агигульфа-соседа уши пылью забило, что не расслышал о том,
куда младший сын его, Рагнариса, ехать вызвался?
Тут Фрумо вдруг встрепенулась и кричать начала, что курочки она
хочет, курочки. Но дедушка Рагнарис на дурочку цыкнул и гаркнул ей, что,
дескать, муженьку ее полоумному своих кур резать не даст.
Отец наш Тарасмунд сказал Агигульфу-соседу:
- Ахма, видать, последнего ума лишился, как ты уехал. Пир устроить
хотел. Гостей каких-то ждал. Не понравились нам разговоры про гостей этих.
Ахма - блаженный; вдруг ему видение было? Хорошо бы Одвульф Гупту из
соседнего села привел. Гупта святой. Может быть, отвадил бы Гупта беду.
Ибо идет беда, по всему видно. Вот и Ахма помирает.
- Отчего он помирает? - спросил Агигульф-сосед. Видно было, что
больше из вежливости спросил, ибо очень зол был на Ахму из-за перебитой
птицы и пса изведенного.
Отец объяснил, что, как видно, птиц и пса зарубив, на свинью Ахма
покусился. Потому так решил, что подранена свинья была. Свинья за себя
постоять сумела, не курица все-таки, зверь серьезный. Видать, толкнула
дурака рылом, он на меч и напоролся. Хорошо еще, что выбраться сумел, хоть
не заела его свинья, пока беспомощный был...
Тут дедушка Рагнарис, мысли Агигульфа-соседа прочитав, заговорил
громким голосом, что наша семья платить за перебитую птицу не будет, ибо
Ахма выполнял волю его дочери, которая курочку потребовала. И для нашей
семьи Ахма - отрезанный ломоть, ибо Агигульф-сосед, взяв его в зятья, стал
ему нынче вместо отца. А что Ахма здесь лежит, то по родственному
приветили их с Фрумо, желая хозяйство Агигульфа-соседа от разорения
уберечь. Ибо два дурака много не нахозяйничают.
Агигульф-сосед уперся. И раньше доводилось ему оставлять молодых без
пригляду; отчего же раньше ничего подобного не случалось? Отчего в
одночасье оба последнего ума лишились?
На это отец наш Тарасмунд отвечал: видать, на то воля Бога Единого.
Захотел - дал ума, захотел - отобрал.
Дедушка Рагнарис носом шумно засопел, но опровергать не стал.
Нам с братом скоро надоело слушать, как Агигульф-сосед с дедушкой
из-за каждой курицы препирается, и мы ушли. Времени прошло немало, прежде
чем те договорились между собой. Агигульф-сосед свою дочь Фрумо домой
забрал вместе с ее "богатырем"; Ахма же помирать в нашем доме остался. По
всему видать было, что не жилец Ахма на этом свете. Так отец наш говорил
матери нашей, Гизеле.
Мы с братом были недовольны, что Ахма в нашем доме остался, потому
что от его раны очень сильно воняло. А еще стонал он целыми днями, так что
жутко делалось. Хорошо еще, что мы на сеновале спали. Отец наш Тарасмунд и
Гизела, мать наша, к годье ходили. Но годья сказал, что все в руках Бога
Единого. Ежели замыслил Бог Единый Ахму прибрать, значит, приберет и
нечего надоедать Ему своими просьбами. Но он утешил нашу мать, сказав, что
не от ее грехов помирает Ахма (мать наша почему-то считала, что
провинилась в чем-то и что ее наказать решил Бог Единый). Наша мать Гизела
очень боится Бога Единого.
Сестрам нашим, Сванхильде и Галесвинте, любопытно было смотреть, как
Ахма помирает. Они хотели поглядеть, кто за Ахмой придет: бесы или ангелы.
Годья говорил во время чумы, что часто видел, как души грешных людей бесы
крючьями утаскивают из тела. Они спорили между собой. Сванхильда говорила,
что Ахма напакостил много в жизни и что бесы непременно придут за ним.
Галесвинта же говорила, что Ахма блаженный и что за ним придут ангелы.
Что дедушка Рагнарис обо всем этом думал, никто не знал. Отец раз
заикнулся, что годью бы надо к Ахме позвать, но дедушка запретил. Он Ахму
нарочно возле своих богов положить велел. Так он рек: "Только от богов
может прийти и исцеление тела, и просветление ума". Но дедушкины боги
молчали.
Мы видели, что дедушка очень зол, потому что он нешуточно побил
Ильдихо.

Агигульф-сосед такие новости привез. Задержался он потому, что
Теодобада ждал. Теодобад же у аланов в становище был. В нашем селе про
аланов мало что знают. Далеко становище аланское от нас. А в бурге у
Теодобада аланы - частые гости. И дружинники теодобадовы многие на аланках
женаты. Агигульф-сосед сказал, что видел много аланов в бурге и кое-что
очень ему не понравилось.
А не понравилось ему то, что аланы очень много мяса привезли в бург и
продавали его дешево. Рано они в этом году начали скот бить и слишком
много забили. Агигульф, сосед наш и родич, у одного алана спросил, почему
они так рано скот забивать начали, не случилось ли чего, но тот алан
только и сказал Агигульфу-соседу: отец велел. Он еще у нескольких
спрашивал, но никто из аланов ничего толком не объяснял. Аланы вообще
народ молчаливый и мрачный, к разговорам не склонный, так что
Агигульф-сосед и не удивился.
Видать, Теодобаду у их старейшин еще тяжелее приходится, если с
распросами к ним поехал. Поехал же к ним Теодобад потому, что насторожила
его эта неурочная мясная торговля. По всему было видно, что откочевывать
аланы собираются, потому что молодняк били. Если бы они, как обычно,
собирались по осени переходить на зимнее становище, то молодняк бы не
били. К осени молодняк уже окрепнет, легко преодолевает перекочевку.
Странно, что летом отходить затеяли.
Ждал Агигульф-сосед Теодобада в бурге, мыслями то к мясной этой
торговле возвращается, то домой, к дочке беременной да полоумной,
устремляется.
Наконец, приехал Теодобад. День уже к вечеру клонился, гроза была. В
самую грозу, в дождь проливной, въехал в бург Теодобад с дружиной малой.
Лишь наутро смог Агигульф-сосед с ним перевидаться. Теодобад сам был
как туча грозовая. Видно было, что из становища, от старейшин аланских,
новых забот себе в бург привез. Видя, что недосуг военному вождю в долгие
беседы вступать, Агигульф-сосед прямо спросил его: не дашь ли нам в село
воинов? Ибо мало у нас воинов, чтобы в случае беды село оборонить.
Теодобад же сразу сказал: не дам тебе воинов, ибо у меня и своих забот по
горло. Мне, мол, воины мои все в бурге нужны. На это Агигульф-сосед
возразил вождю военному: знал бы ты нашу заботу, не стал бы так легко
отмахиваться.
И рассказал Теодобаду все как было. Как Агигульф, сын Рагнариса, с
мальчиками на рыбалку ходил на ничейное озеро, как чужака там видел и убил
его из засады, как голову с чужака снял и меч его забрал. И не в первый
раз уже на ничейном озере чужих замечают, но прежде доказательств не было,
одни только тени шастали: то пастуху померещится, то тому же Агигульфу,
сыну Рагнариса, по пьяному делу привидится - то ли было, то ли не было.
Агигульфу, младшему сыну Рагнариса (сказал Агигульф-сосед) веры мало, ибо
парень он горячий да болтливый, любит прихвастнуть да приврать.
Тут Агигульф-сосед, рассказывая свой разговор с Теодобадом,
улыбнулся, а дедушка Рагнарис нахмурился.
Теодобад выслушал все это и спросил, как выглядела эта голова.
Агигульф-сосед ему и рассказал, что волосы у убитого были рыжеватые, усы
он имел длинные. Меч странный у него, кривой. Сын Рагнариса и мальчишки,
что при нем были, говорили, что в одежке был мехом наружу. Больше же
ничего в чужаке приметного не было.
Теодобад тогда захотел сам на все это поглядеть и спросил, где, мол,
голова и меч? Агигульф-сосед сказал, что с головой сын Рагнариса не
расстается и что повез он эту голову к гепидам, чтобы с теми потолковать.
Тут перебил его Теодобад. Сказал, что узнает, мол, норов сына Рагнарисова,
весь в отца. Тому тоже что попадет в руки, уж не выпустит, будь то горшок
с кашей, будь то баба молодая, будь то отрубленная голова. Потому и
хозяйство крепкое. И улыбнулся Теодобад, просветлел ликом. Только вот
непонятно ему, Теодобаду, что это рагнарисова сына к гепидам понесло? От
гепидов отродясь толку не было. Чем по их деревням таскаться, шел бы наш
дядя Агигульф к какому-нибудь хряку деревенскому и с ним потолковал. И
спросил: почему дядя Агигульф с этой головой прямо к бург не поехал?
И сам себе ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30