рвет он Багмсов на части, удержаться не
может. Оттого и не привел ни одного. А наложниц и рабынь всяких он нарочно
не берет. Нечего дом наш рабынями засорять. С нас дедушкиной наложницы
хватит, Ильдихо. Агигульф недолюбливает Ильдихо. А что ее любить?
Наложница, а держится хозяйкой. Все потому, что дедушкина.
После того, как дядя Агигульф видел на озере чужих, а никто больше не
видел, ни один человек, кроме моего брата Гизульфа, Агигульфу верить не
стал. Дядя Агигульф из-за этого со всеми дрался. В последний раз дядя
Агигульф дрался на хродомеровом подворье, там правоту свою доказывая,
только это печально закончилось. Пока дрались, к нам от Хродомера человек
прибежал и закричал, что дядя Агигульф хлев там повалил. Дедушка Рагнарис
дядю Агигульфа домой палкой пригнал. После и сам Хродомер к нам являтся и
требовал, чтобы дядя Агигульф у него хлев починил. Развалил, мол, хлев
своей дракой. Дедушка Рагнарис заставил дядю Агигульфа Хродомеру хлев
поставить, а заодно и наш починить ему велел. Брат мой Гизульф жалел дядю
Агигульфа и помогал ему, а еще шушукались они о чем-то в сумерках, а мне
не говорили. Я обо всем потом узнал. Они хотели на озеро вдвоем идти и
словить этих чужих, чтобы все село устыдить. Я думаю, дядя Агигульф хотел
всех чужих порвать, только одного привести, а Гизульфа с собой брал, чтобы
духов озерных отгонять, дабы они благодушие на дядю Агигульфа опять не
напустили. Хотели и Валамира с собой брать, но больно уж крепко дядя
Агигульф с Валамиром в последний раз подрался. Рано, мол, еще к Валамиру
идти, пусть у того сперва синяки с лица создут. Да и на дядю Агигульфа в
те дни любо-дорого было смотреть: Валамир ему так нос расквасил, свеклу
вместо носа сделал. Да еще палка дедова везде погуляла. Первые дни после
того дядя Агигульф все ярился, кричал, что всем красного петуха пустит и к
велемудовым вандалам уйдет, но потом душой отошел. И с Гизульфом шептаться
про то стал, что на озеро они тайно пойдут. Я однажды подслушал, как они
шепчутся.
Я не хотел, чтобы они на озеро шли. Я боялся, что они привадят чужих
к нам, покажут им дорогу в наше село. Но еще пуще чужих боялся дедушку
Рагнариса, который настрого запретил на озеро ходить. Страшен в гневе дядя
Агигульф, но куда страшнее гнев Рагнариса, ибо Арбр-убиенный за ним стоит
и Аларих-курганный, а с ними встречаться никому не пожелаешь.
Три дня прошло, как шептались дядя Агигульф с Гизульфом; я же глаз с
них не спускал, ибо не хотел допустить, чтобы на озеро они пошли. Гизульф
ночевал рядом со мной, поэтому не мог ночью уйти без того, чтобы я про то
не узнал. На четвертую ночь перед рассветом я проснулся, будто подбросило
меня. Хвать - нет рядом Гизульфа. Мы тогда на сеновале спали. Спустился на
двор, никого не увидел.
Вдруг кто-то сзади подкрался ко мне, схватил и рот мне зажал. Я от
страха обмер и подумал, что это враги к нам на двор незаметно вошли,
отбиваться начал и мычать, ибо громко завопить не мог. Потом перед собой
вдруг Гизульфа увидел, брата своего; он глядел на меня и подло улыбался.
Тогда я понял, что это дядя Агигульф меня держит. Тут он меня отпустил,
наказав только не кричать, и по шее дал для убедительности. Но Гизульф
сказал, что я непременно пойду и старшим на них нажалуюсь и что
обезопасить себя от такой беды одним способом можно: взяв меня с собой.
Тогда я-де с ними одной виной повязан буду и не стану язык свой
распускать. А дядя Агигульф добавил, что ежели стану, то они с Гизульфом
меня конями размечет. Но я не поверил, потому что у нас только один конь,
тот самый, про которого дядя Агигульф вспоминать любит. И над конем этим
дядя трясется.
Так и вышло, что мы втроем на озеро пошли. Впереди дядя Агигульф
вышагивал, острогу на плече несет. Вторым меня пустили, чтобы не сбежал и
дедушке Рагнарису про поход этот не донес. Сзади Гизульф шел, за мной
приглядывал. Я все думал, что так из плена Ульфа вели, когда наш дядя Ульф
первый раз в рабство угодил, к герулам: впереди враг, позади враг, между
ними дядя Ульф плетется и глаз у него вышибли.
Гизульф с рогатиной шел; дядя Агигульф ему свою дал. Сам же дядя
Агигульф топором вооружился. А я безоружный.
Так и шли через село. Солнце только-только вставало, все еще спали.
Только у Хродомера на подворье козу доили, а на выходе из села мы
Ода-пастуха повстречали со стадом. Агигульф ему кулаком погрозил и палец к
губам приложил и Гизульф тоже ему кулаком погрозил, а я только улыбнулся
прежалостно. Нашего же брата Мунда с Одом не было, только собаки
вертелись. Од собак придержал, чтобы они на нас не бросились. На дальний
выпас шел Од, не иначе.
Когда Од со стадом и собаками из виду скрылись и село осталось далеко
позади, а солнце уже встало, дядя Агигульф пришел в хорошее настроение и
песню горланить стал. И Гизульф тоже горланить стал. И так им было хорошо
и весело, что я позавидовал и тоже хотел было с ними песню эту петь, как
вдруг вспомнил, что я - пленник их и глаз у меня выбит, как у дяди Ульфа;
еще больше закручинился и не стал с ними петь.
Я даже прикрыл один глаз, пока Агигульф, обернувшись, это не увидел и
не хмыкнул гнусно (на другой день у меня этот глаз действительно заплыл,
но об этом рассказ впереди).
Мы шли и шли себе по холмам, где осиновые рощицы шумят, переходили
болотца и сырые низины, от незабудок синие. После дубовая роща начинается.
За дубовой рощей Сырой Лог, где Гизульф своего кабана завалил. Но мы в
сторону взяли и рощу только краем прошли, а к Сырому Логу спускаться не
стали.
Тут дядя Агигульф от пения охрип и поучать нас стал, как к озеру
ловчее выходить. Потому как к озеру подходы почти везде заболочены, однако
ж пара тропок есть. Одну тропку он, дядя Агигульф, как свои пять пальцев
знает. Тут в чем вся хитрость? Тот дуб найти, который немного в стороне от
рощи растет, будто выбежал он из рощи на открытое место и там его молния
настигла и пополам расколола. Если, не выходя из рощи, к этому дубу лицом
встать, то тропка как раз будет видна в высокой траве. Вот по этой
тропинке и надо идти.
Пока идешь, почти гибель от мошкары примешь, но надлежит претерпеть
это. Зато прямо к озеру выйдешь как раз в том месте, где берег сухой и в
воду небольшим мысом входит. На этом-то мыске в свое время и отыскались
портки того пропавшего раба-меза.
Трава тут в человеческий рост растет и не одна только мошкара в той
траве таиться может, прибавил дядя Агигульф значительно. В траве этой
всякое таиться может. И потому надлежит идти с оглядкой, смотреть и
слушать.
При этих словах Гизульф взял рогатину наперевес, а я крепко пожалел о
том, что я безоружен. И надеяться мне не на кого. Ибо не могу же я
надеяться на человека, который родного брата, точно пленника, куда-то
против его воли тащит?
А еще, добавил дядя Агигульф, под ноги смотреть надобно. Ибо змей тут
видимо-невидимо, а на озере и того больше, одна другой ядовитее.
С тем и пошли.
Хоть и напугало меня напутствие дядино (Гизульфа, думаю, оно тоже
напугало), однако ж добрались до мыска без приключений. Из всех змей
только ужа один раз видели, да и то когда к озеру уже подходили. Лягушек
прорва была, это да. Я про лягушек дяде Агигульфу сказал; он же
ответствовал, не оборачиваясь, что поговаривали, будто в озере
царь-лягушка живет о трех головах, размером с быка; она-то, мол, раба-меза
и сгубила, из портков того выдернув и одним махом заглотив. По его, дяди
Агигульфа, мнению, именно так все оно и было.
Я над его словами призадумался, умолк и острить более не решался. А
Гизульф только крепче за рогатину ухватился. Видел я, про что он думает,
будто вслух мне Гизульф сказал: мол, кабана завалил - теперь бы еще
царя-лягушку завалить и на двор к дедушке Рагнарису притащить, то-то была
бы потеха!
Я, правда, сомневался насчет потехи. На что дедушке Рагнарису
громадная дохлая лягушка? Не есть же ее он станет!
Я спросил еще дядю Агигульфа, какого цвета царь-лягушка - не зеленая
ли? Он же отвечал, что бурая и от нее, кроме всего прочего, бородавки
бывают. Я возразил, правда, что от всех лягушек бородавки бывают. Он за
волосы меня схватил и прошипел, чтобы я язык не распускал, ибо места здесь
глухие. Мол, у озера он, дядя Агигульф, нам и дедушка Рагнарис, и военный
вождь Теодобад и сам Тор-молотобоец и чтобы мы делали, что он нам велит, а
не мололи языками, точно Ильдихо у котлов, когда еду готовит.
Мы были уже почти у самой воды и готовились ступить на тот самый мыс,
как вдруг дядя Агигульф наклонился и что-то потащил из камыша, длинное и
темное, похожее на труп человека с руками, закинутыми за голову. Мы с
Гизульфом так и обмерли. Но тут разглядели: не труп это был, а
лодка-долбленка, от времени черная. Я подумал: не может же быть, чтобы
дядя Агигульф, таясь, в лесу сидел и ее месяцами ладил. Не похоже это на
нашего дядю Агигульфа. И из битвы он ее принести никак не мог. Лодка - не
то добро, которое захватывают в походах. Не на себе же он ее, в самом
деле, из дальних краев приволок?
Но спрашивать дядю Агигульфа я не решался, ибо про себя решил, что
лодка краденая, а уличать дядю Агигульфа в краже мне по многим причинам не
хотелось. Хотя бы и у чужих он ее украл, что вообще-то доблестный
поступок.
Гизульф смелее меня оказался и дядю спросить отважился, откуда, мол,
лодка эта? Дядя Агигульф сказал, что лодка всегда в камышах была, в
точности на этом месте. Еще до рождения Гизульфа она в камышах была, чтобы
все наши ею пользовались. Еще до того, как деревня в этих краях стала, она
в тех камышах была. Неведомо, стало быть, дяде Агигульфу, чья эта лодка и
почему здесь лежит. Лежит и ладно. Я тоже в раздумья вдаваться не стал.
Гизульф же ухмыльнулся и, к дяде Агигульфу подольститься желая, заметил,
что, небось, лодку-то гепиды ладили. Вон какая основательная лодка. И коли
гепиды от Скандзы корабль свой несли, то отчего бы им и лодку сюда не
принести? Принесли, спрятали и позабыли, где, по тугоумию своему - гепиды,
одним словом.
Дядя Агигульф велел Гизульфу, чтобы рогатину мне передал. Мол, они с
Гизульфом лодку понесут к воде, а я с рогатиной сторожить должен - вдруг
на мыске чужой окажется? На мыске чужих не оказалось. Спустили лодку на
воду. Дядя Агигульф сказал, что лодку держать будет, а нам велел садиться.
Когда мы с братом в лодку сели, она закачалась. Я выпустил рогатину и
схватился за борта. Я сильно испугался, что лодка перевернется и мы
утонем, потому что плавать не умели. Дядя Агигульф в воду по грудь вошел,
поймал рогатину и меня древком по спине вытянул, как дедушка Рагнарис его
самого, бывало: нечего оружие бросать. Затем он и сам в лодку вскочил,
ловко, как кот лесной - вот, мол, как надо!
Весло было одно. Весло в другом месте схоронено было. Его дядя
Агигульф самолично у нас на дворе делал, я видел и узнал. Дядя Агигульф и
греб. Я все хотел в воду заглянуть, чтобы увидеть, не шевелится ли под
водой царь-лягушка, но ничего такого не видел. Дядя Агигульф мне велел не
вертеться, потому что лодка опрокинется и все ко дну пойдем. Ему, дяде
Агигульфу, двоих из воды не вытащить, и случись что, он все равно
Гизульфа, а не меня, спасать будет, ибо от Гизульфа явно больше проку.
Дядя Агигульф погреб от берега к камышам, где рыба днем таилась. Он
осторожно подвел лодку к камышам и показал нам, куда смотреть. Я увидел,
что там огромная щука стоит. Дядя Агигульф ее метко острогой поразил. И
сказал гордясь, что так-то и врагов в бою на копье берет.
Я подумал, неужто и прекрасную гепидку так же на копье насадить
хочет? Спросил о том дядю Агигульфа. Он засмеялся, и брат мой Гизульф
засмеялся тоже, как будто тайна какая-то между ними была. Потом дядя
Агигульф сказал, что нет, не так. Иным образом. Да и копье, мол, для баб у
него иное. Особое. Я удивился: что за особое копье для баб? Не видел
такого. Я решил у них с Гизульфом про то больше не спрашивать, все равно
не скажут, только еще больше смеяться будут. Я потом у отца моего
Тарасмунда спрошу или у дедушки Рагнариса. А с этими двоими разговаривать
больше не стал.
Плавая в камышах, дядя Агигульф многих щук поразил и все
приговаривал, что всех их в щучью Валгаллу отправляет, к щучьему Вотану.
Дядя Агигульф отдал Гизульфу свой топор. Когда дядя Агигульф щук с
остроги снимал, Гизульф топором их глушил, чтобы не выпрыгнули обратно в
воду.
Когда битой рыбы столько набралось, что ноги поставить было уже
некуда, дядя Агигульф к мыску выгребать стал. Выбравшись на берег, дядя
Агигульф придержал лодку, чтобы мы тоже вылезли, и велел нам рыбу
выгружать. Мы по пояс в воду вошли и стали мертвых щук на мысок кидать. Мы
развеселились от удачной рыбалки и стали немного баловаться с рыбой, но
дядя Агигульф на нас свирепо шикнул, чтобы мы не шумели. А потом добавил,
что будет теперь из нас воинов делать. Сам же он ходил ни дать ни взять
кот лесной и ноздри раздувал, будто принюхивался. Впрочем, особенно он
ничего унюхать не мог, потому что рыбный запах все забивал. У дяди
Агигульфа были припасены с собой веревки, которые он продевал сквозь жабры
щукам. Три вязанки сделал, две побольше, одну поменьше. Потом кивнул нам,
чтобы за ним следовали, только тихо-тихо. Чтобы приучались ходить
бесшумно, как воины ходят. Добавил: то, что нас ждет, - оно шума не любит.
Гизульф крался с рогатиной наперевес, только что язык не вывесил от
усердия. Пройдя немного по мыску, дядя Агигульф взял в сторону, а потом
замер и рукой знак сделал, чтобы мы подошли. Когда мы подошли к нему с
обеих сторон, он показал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30