- И он
уставился на Сайсели.
- Суматоху поднял вон тот болван, Томас Болл, батрак моего монастыря;
он ворвался к нам вооруженный, с криком: "Именем короля, остановитесь!"
- Почему же вы не остановились, сэр аббат? Разве с именем короля
шутят? Знайте, что я послал этого человека.
- У него не было никакой грамоты, сэр комиссар, разве что его бычий
голос и большой топор заменяли грамоту; я же не остановился, так как мы
вершили суд и расправу над тремя зловреднейшими ведьмами.
- Вершили суд и расправу? Что за суд и чей? А у вас-то имеется
грамота, разрешающая вам приводить в исполнение приговоры? [духовные
власти имели право судить виновных в преступлениях против религии, но
приводили в исполнение приговоры не они, а светские власти; только в
исключительных случаях светские власти выдавали духовным властям
специальные грамоты на право приводить в исполнение приговоры] Если есть,
предъявите мне ее.
- Ведьмы эти осуждены были духовным трибуналом, членами которого
являлись епископ, приор и я, и во исполнение нашего приговора они должны
были на костре искупить свой грех, - ответил Мэлдон.
- "Духовный трибунал"! - загремел доктор Ли. - А разве духовные
трибуналы имеют право поджаривать до смерти свободных людей Англии? Если
не желаете идти под суд за покушение на убийство, предъявите мне грамоту,
подписанную его милостивым величеством королем или членами его
королевского суда. Что? Вы не отвечаете? У вас никакой грамоты нет. Я так
и думал. Ого, Клемент Мэлдон, испанская собака, висельник, знайте, что за
вами давно уже наблюдают, а теперь вы еще, по всей видимости, присваиваете
себе королевские полномочия. - Тут он на миг остановился, затем продолжал:
- Задержать это духовное лицо и зорко стеречь его, пока я не разберусь в
этом деле.
Солдаты из охраны комиссара окружили Мэлдона, его же люди не
осмелились помешать им: сражаться они больше не хотели, а разговор о
королевской грамоте внушил им страх.
Затем комиссар обратился к Сайсели:
- Вы единственная дочь сэра Джона Фотрела, не правда ли, и
утверждаете, что являетесь супругой сэра Кристофера Харфлита? Так, по
крайней мере, показала присутствующая здесь настоятельница. Что тут с вами
происходило и почему?
- Сэр, - ответила Сайсели, - я и моя служанка, а также старая
монахиня Бриджет были обвинены в колдовстве и приговорены к сожжению вон у
тех столбов. Правда, - добавила она, - я-то верила, что мы не погибнем.
- А почему вы верили, леди? Похоже, что пламя едва не добралось до
ваших тел, - сказал он, взглянув на столбы и разбросанные связки хвороста.
- Сэр, я верила, потому что господь бог послал мне во сне видение.
- Да, стоя у столба, она клялась, что это правда! - вскричал чей-то
голос. - А мы-то думали, сошла с ума.
- Станете ли вы теперь отрицать, что она ведьма? - вмешался Мэлдон. -
Если бы она не была из числа слуг сатаны, то могла ли пророчествовать о
своем освобождении?
- Ну, если видения и пророчества - доказательства колдовства, тогда,
поп, все святое писание просто ведьмин котел, - ответил Ли. - Тогда и
блаженная дева Мария и святая Елизавета были ведьмы, а апостолов Петра и
Иоанна тоже следовало сжечь. Продолжайте, леди, только свои сновидения вы
оставьте до более подходящего времени.
- Сэр, - продолжала Сайсели, - мы и не думали заниматься колдовством,
и все мое преступление состоит в том, что я не соглашаюсь признать своего
сына незаконнорожденным и передать право на мои земли и имущество этому
вот аббату, убийце моего отца, а возможно, и мужа. О, выслушайте,
выслушайте меня вы и весь собравшийся здесь народ, и я постараюсь как
можно короче поведать вам мою историю. Разрешаете вы мне говорить?
Комиссар кивнул головой, и она стала рассказывать все с самого начала
так коротко, так просто, так правдиво и серьезно, что весь народ обступил
ее тесным кольцом, стараясь не упустить ни слова, и даже жесткое лицо
доктора Ли смягчилось, когда он слушал. Около получаса или немного больше
рассказывала она о смерти отца, о своем бегстве и замужестве, о сожжении
Крануэл Тауэрс, о том, как она овдовела, если действительно муж ее погиб.
О том, как ее заточили в обители и как поступил аббат с нею и Эмлин; о
рождении ее ребенка и попытке повивальной бабки, нанятой аббатом,
умертвить мальчика. О том, как их судили и приговорили к смерти, хотя они
ни в чем не повинны и обо всем, что они претерпели в этот день.
- Если вы невиновны, - крикнул один из монахов, когда она
остановилась, чтобы передохнуть, - что же это за существо в образе черта
натворило бед тут в Блосхолме? Разве мы не видели все это собственными
глазами?
И тут кто-то громко вскрикнул и указал на деревья: в их тени
двигалось какое-то странное существо, а спустя мгновение оно вышло на
свет. Еще раз толпа рассыпалась во все стороны - кто туда, кто сюда, -
даже лошади закусили удила и помчались прочь. Ибо к ним направлялся сам
сатана, которого теперь все могли хорошо видеть. На голове у него торчали
рога, сзади болтался хвост, тело было покрыто шерстью, как у зверей, лицо
страшное и пестро размалеванное, а в руке он держал острые вилы на длинной
рукояти. Люди, очертя голову, пустились наутек; только комиссар,
спешившись, стоял неподвижно, может быть просто потому, что оцепенел от
страха, а подле него обе женщины и кое-кто из монахинь, в том числе
настоятельница, которая упала на колени и принялась бормотать молитвы.
Страшное существо продолжало идти прямо к ним, пока не дошло до
королевского посланца. Тут оно отвесило ему поклон, издало бычье мычанье,
затем принялось спокойно развязывать какие-то завязки - и, наконец,
ужасное одеяние спало с него, и перед всеми предстал Томас Болл.
- Что означает этот маскарад, мошенник? - прохрипел доктор Ли.
- Вы говорите - маскарад, сэр? - усмехнувшись, ответил Томас. - Если
так, то, значит, из-за таких маскарадов попы жгут на кострах женщин в
нашей веселой Англии. Сюда, люди добрые, сюда! - загремел он во весь
голос. - Поглядите-ка на сатану во плоти. Вот его рога. - И он поднял их
так, чтобы все видели. - Когда-то они красовались на голове у козла вдовы
Джонсон. Вот хвост; немало мух согнал он с живота одной монастырской
коровы; вот страшная харя, я ее смастерил, размалевав красками кусок
пергамента. Вот грозные вилы, которыми окаянных грешников загоняют туда,
где пожарче; сколько угрей поймал я этим трезубцем там, в заводи! Имеется
у меня в мешке и еще одна штучка - адское пламя; лучше всего оно
получается из серы, смешанной с маслом, подсохшим на очаге. Живо сюда,
задарма поглядите на черта в полном параде!
Толпа начала возвращаться, сперва с опаской, потом люди стали брать у
него из рук вещи, которые он им протягивал, ощупывали их, пока, наконец,
сперва один, другой, а затем уже все не расхохотались.
- Нечего ржать! - заорал Болл. - Что тут смешного, когда благородные
леди да и другие, чья жизнь кое-кому дорога, - и он взглянул на Эмлин, -
едва не изжарились, как сельди, только потому, что одному бедняге пришло в
голову повалять дурака и нарядиться в шкуру, чтобы не замерзнуть, да
вдобавок нагнать страху на злодеев. Слушайте вы все: это я морочил людям
голову. Это я вельзевул [вельзевул - то же, что и дьявол] да заодно и
призрак сэра Джона Фотрела. Я зашел в часовню обители через известный мне
потайной ход, спас вот этого младенца от гибели и так напугал убийцу, что
она угодила прямо в ад; да, да, ряженый черт отправил ее к настоящему.
Зачем я все это сделал? Чтобы защитить невинных и покарать злодея во всей
его гордыне. Но злодей схватил невинных, а те не сказали ни слова, чтобы я
не пострадал вместе с ними, и... ну, бог мой, остальное все знают! Еще
немного, совсем немного, и дело бы плохо кончилось. Но я вовсе не такой
дурень, каким притворялся много лет. К тому же у меня был добрый конь и
тяжелый топор, а тут, в блосхолмской округе еще немало верных сердец; и
вот вам доказательство: славные парни, что сейчас полегли мертвыми. И по
земле ходят ангелы, хоть, правда, с виду они на ангелов не похожи. Вот
один из них, а вот и другой. - Тут он указал пальцем сперва на толстого,
напыщенного комиссара, а затем на растрепанную настоятельницу и добавил: -
А теперь, сэр комиссар, за все, что я совершил во имя справедливости,
прошу прощения у вас, ибо как на мне красовались чертовы рога и копыта,
так вы ныне облачены величием и милосердием самого короля. Иначе аббат и
его наемные палачи, которые считают себя господами и над королем и над
народом, прикончат меня за все это, как прикончили немало людей и получше.
Потому простите меня, ваше всемогущество, простите! - И он бросился перед
ним на колени.
- Прощаю тебя, Болл, именем короля прощаю, - ответил Ли: титулы и
звания, которые так щедро расточал ему хитрый Томас, польстили ему гораздо
больше, чем можно было подумать.
- Я, комиссар его милостивого величества, объявляю, что за все
сделанное тобой, а также начатое, но недоделанное ты никакому взысканию не
подлежишь и против тебя не может быть возбуждено уголовное или гражданское
дело, о чем мой секретарь составит тебе бумагу. Ну, славный парень,
вставай, но не рядись больше в перья сатаны - не то, пожалуй, он покажет
тебе и когти свои и клюв - это ведь не такая птичка, которую можно
дразнить. Давайте-ка сюда этого испанца Мэлдона. Мне надо сказать ему
кое-что.
Стали искать и тут и там, но аббата обнаружить не удалось. Солдаты
клялись, что они не спускали с него глаз, даже когда старались улепетнуть
от черта, однако он, несомненно, исчез.
- Мерзавец от нас ускользнул! - прорычал комиссар, побагровев от
ярости. - Разыскать его и схватить! Мой приказ дает на это право любому.
Начинайте охоту. Я иду в аббатство, - может быть, лиса укрылась в свою
нору. Пять золотых крон тому, кто поймает этого лицемера и предателя.
Теперь все, ревностно стараясь показать свою преданность королю и
заработать кроны, разбрелись на поиски, так что три "ведьмы", Томас Болл,
мать Матильда и монахини очутились почти в полном одиночестве и стояли,
глядя друг на друга и на лежащих кругом убитых и раненых.
- Пойдемте в обитель, - сказала мать Матильда. - По солнцу я вижу,
что наступает время вечерней молитвы, и, видимо, никто нас трогать не
станет.
Томас подошел к ее лошади, которая паслась неподалеку, и подвел ее к
настоятельнице.
- Ну нет, друг мой, - решительно вскричала та, - пока я жива, видеть
не хочу эту зловредную скотину. Теперь я буду ходить пешком, а там пусть
меня носят. Дарю тебе этого коня. Он мой, за него заплачено. Сестра, подай
мне руку.
- Хорошо я поработал, Эмлин? - спросил Болл, подтягивая подпругу.
- Не знаю, - ответила она, искоса глядя на него. - Сперва ты
праздновал труса, так что нас едва не сожгли за твои дела, ну, а потом,
что и говорить, обрел разум. Впрочем, если верить тебе, ты его никогда не
терял. Повадки твои тоже переменились, вон тот подлец капитан узнал, что
ты умеешь обращаться с топором. Так что давай, парень, об этом больше не
говорить; по правде сказать, аббат и его шпионы были жестокие хозяева и
сломили твой дух своими епитимьями да разговорами об адских мучениях.
Ладно, помоги моей госпоже сесть на лошадь, она совсем обессилела, а мне
дай опереться на твое плечо. Стоять у столба нелегкое дело.
У Сайсели сохранились лишь очень туманные и путаные воспоминания о
второй половине этого дня. Помнилось ей, что в церкви служили
благодарственный молебен, и хотя уста ее почти не шептали молитв, сердце
зато было преисполнено благодарности. Помнилось и то, что добрая сестра,
которая снабдила их прядками из веревки святой Екатерины, получая обратно
сохраненные заботливо реликвии, уверяла Сайсели и Эмлин, что спаслись они
исключительно благодаря им. Помнилось, что она принимала какую-то пищу и
давала мальчику грудь, а затем все исчезло до следующего утра, когда она
проснулась и увидела, что солнце заливает ту самую комнату, из которой их
вчера вывели, чтобы предать самой мучительной смерти.
Да, она проснулась и увидела, что рядом с нею Эмлин приводит в
порядок ее одежду, как она делала в течение многих лет, и тут же на ярком
солнце лежит ее мальчик и радостно лепечет, в блаженной своей невинности
даже не ведая о миновавших ужасах. Сперва ей показалось, что она видела
очень страшный сон, но постепенно вся правда дошла до ее сознания, и она
невольно задрожала - да, теперь, когда вся тяжесть свалилась с ее сердца,
она побледнела и задрожала, как осина на ветру.
О, если бы лошадь Томаса Болла обессилела на пять минут раньше, она,
в чьих жилах сейчас так горячо билась алая кровь, была бы теперь лишь
грудой обгорелых костей. А если бы вера оставила ее и она уступила аббату,
так что ему не пришлось бы тратить время на уговоры у костра, Болл тоже
явился бы слишком поздно.
Когда они позавтракали, их вызвали к настоятельнице, которая хотела
поговорить с ними у себя в комнате. Они отправились к ней, с радостью
ощущая, что их уже не держат под замком и они могут ходить куда угодно, и
застали ее сидящей в высоком кресле; все тело у нее болело, и она не в
состоянии была двинуться. Сайсели подбежала к ней, опустилась на колени и
поцеловала ее, а настоятельница благословила молодую женщину левой рукой,
так как правую стерла себе о поводья.
- А ведь, по правде говоря, Сайсели, - сказала она, улыбаясь, - это
мне бы следовало стать перед тобой на колени, если бы у меня хватило сил.
Теперь мне все рассказали, и, выходит, велика твоя вера.
- Да, правда, матушка, - коротко ответила Сайсели, ибо об этих вещах
ей не хотелось распространяться, да и впоследствии она не любила много о
них говорить, - все исполнилось благодаря вам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40